А просто запугивать, как вскоре оказалось, его никто не собирался.
Молитва не смогла помочь, а если помогла, то очень мало. Вскоре шорохи и скрипы стихли, но им на смену из глубины лесной чащобы донёсся совершенно новый звук, от которого вставали дыбом волосы. То были гулкие удары, словно кто-то большой, да что там большой — огромный! — шёл по направлению к костру, попутно стряхивая снег с вершинок сосен. Всё ближе вздрагивали деревья, всё сильнее сотрясалась земля. Длинноволосый подобрался, взял в другую руку арбалет и поднял меч повыше.
— Однако как же вы мне надоели, проклятые невидимки, — процедил сквозь зубы он. — Ну, давайте, подходите! Ну!
Никто, однакоже, не подошёл, но топот смолк. Человек немного успокоился.
— Проклятие… — трясущейся рукой он вытер потный лоб. — Нет, так нельзя, так дело не пойдёт… Теряю контроль. Чуть не сорвался…
Он опустился на корточки, подбросил дров и начал раздувать костёр. Однако через минуту вновь почувствовал неладное: чем сильнее разгорался костёр, тем темнее становилось вокруг. Языки пламени достигали локтя в высоту, длинноволосый чуть два раза не обжёг лицо, но освещал костёр преимущественно сам себя и больше ничего. Темнота давила, окутывала со всех сторон, душила словно одеяло. Человек отпрянул, задыхаясь, вновь нашарил на груди свой талисман. Огляделся. Темнота с неохотой разжимала хватку, отступала, и путник вдруг запоздало понял, что в панике сжёг почти все припасённые дрова. Осталась от силы одна вязанка. Этого должно было хватить часа на два, на три. Потом костёр был должен неминуемо погаснуть. Длинноволосый выругался, покачал головой: его таки сумели провести, притом дважды. Он торопливо выкатил мечом два разгоравшихся полена, притоптал огонь. Остальное спасать было уже поздно. Пригоршнями подбрасывая снег, чтобы костёр горел как можно медленней, он просидел примерно с час, после чего начал клевать носом и вскоре незаметно для себя уснул.
Очнулся он, когда огонь уже погас. Холод пробрался во все члены, ноги не сгибались. Ругаясь, человек полез в карман, нашарил там огниво и непослушными пальцами долго высекал огонь. Наконец костёр обратно разгорелся. Человек два раза приложился к фляжке, заткнул её пробкой и поискал мешок.
Мешки исчезли вместе с арбалетом.
Некоторое время человек стоял в оцепенении, соображая, что же ему делать теперь. Голова была непривычно тяжёлая и гулкая. «Выпил! Выпил!» — пискнули у человека за спиной и снова захихикали. Длинноволосый вздрогнул, снова чертыхнулся, перехватил под мышку меч (по крайней мере, хоть его стащить не успели, подумал он), торопливо сунул пальцы в рот и опорожнил желудок. Голова всё равно кружилась пуще прежнего. Он в изнеможении опустился на бревно.
— Гады, — прошептал он. Облизал сухие губы. — Гады… Где вы, дьявол бы вас всех побрал?..
Опять хихикнули, на сей раз уже ближе. Щелкнул стопор арбалета, хлопнула тетива, и стрела ударила в дерево прямо над головой длинноволосого, заставив того вздрогнуть. Он выругался, подобрался, поднял меч и замер, изготовившись к атаке.
— А ну, всем тихо! — вдруг послышалось откуда-то с опушки леса. — Цыц, кому сказал! Пошли все вон! Вон, а не то — в ставок скидаю!
Мгновенно наступила тишина, и даже лошадь успокоилась. Потрескивали угли в костерке. Длинноволосый поднял голову, вгляделся в тёмный силуэт на краю поляны. Человек меж тем приблизился, вступил в круг света и присел. Отблески костра заплясали на его скуластом лице.
— Здравствуй, Золтан, — сказал он. Длинноволосый кивнул и снова облизал пересохшие губы.
— Привет тебе, Жуга.
Скуластый не ответил, и воцарилось молчание. Длинноволосый, однако, не выдержал первый.
— Ну? — спросил угрюмо он. — Чего молчишь?
— Давно меня не называли этим именем, — признался тот, как будто с неохотой.
— Да уж, я думаю… Долго же ты заставил меня ждать.
— Если бы я знал, что это ты, пришёл бы раньше, — усмехнулся травник. — Силён ты, бродяга… Да и я хорош, признаться: мог бы догадаться сразу — ни один бы деревенский столько времени не выдержал. Давно сидишь?
— Третью ночь. У меня и амулет твой с собой, — длинноволосый снова облизал сухие губы и приподнял медальон на цепочке. — Ещё Гертрудин, помнишь? Видишь, ну?
Казалось, что он всё ещё не успокоился и сейчас стремился убедиться в чём-то, что-то доказать себе и собеседнику. Травник долго всматривался в каплю полированного серебра. Молчал. В глазах посверкивали отблески огня.
— Да, — кивнул он наконец. Прошёлся пятернёй по волосам, отвёл глаза: — Я про него почти забыл. Да только ведь ты…
— Что?
— Ничего.
Травник поднял валявшуюся рядом фляжку, выдернул пробку и подвигал горлышком под носом, оскалившись, и быстро, по-звериному вдыхая-выдыхая воздух. Сморщился и вылил содержимое на снег, а фляжку зашвырнул в огонь.
— Совсем распоясались, — проворчал он. — Скажу им завтра, чтобы больше так не баловали. Надо же, чего удумали! Когда это они тебе всё это подмешали? Ты что, заснул тут, что ли?
Тот заёрзал.
— Было дело.
— Сумасшедший…
— Что там?
— А, не обращай внимания, — отмахнулся травник. — Лурман, может быть, мак, паслён и прочая бурда. Ничего особо страшного. Пройдёт. Ты как?
— Терпимо.
Травник пододвинулся поближе и подбросил дров в костёр. Пошарил в сумке, вытащил какую-то бутыль и протянул сидящему.
— На вот. Глотни-ка лучше этого.
В бутылке оказался шнапс — какая-то настойка: перец, мята, чёрная смородина. Золтан отхлебнул и покатал на языке, глотнул и крякнул одобрительно. Приложился ещё пару раз, после чего Жуга бутылку отобрал.
— Хватит, — рассудительно сказал он. — Хватит. После посидим. Идти сможешь?
— Смогу.
— Ну что ж… тогда пошли. Дров у тебя, я вижу, так и так до рассвета не хватит.
— Да уж, этот точно, — Золтан встал и с подозреньем огляделся. — А… эти не придут?
— Нет, — сказал Жуга и усмехнулся. — Если я сказал, то не придут.
Был сон.
В нём были тёмный сеет и ослепительная тьма, шары, сверкавшие, как грозовой разряд, с которых, как с клубка, разматывались радужные нити. В нём были волны зелени, багрянца, синева. Они как будто набегали на невидимые берега, плели кисейные полотнища из света, похожие на кружевные занавески, расплёскивались, разрывались под рукой и оседали на лице как паутина; их узор менялся на глазах. И голоса, голоса… Холодные, безликие, они шептали что-то непрерывно на незнакомых языках, а иногда и во-все бессловесно — свистели, стрекотали и дышали, словно пели — долгими глубокими задумчивыми песнями…
Сон этот был. На самом деле — был.
На этот раз Ялка была в этом уверена.
Власть темноты сменилась полумраком. Потрескивало пламя в очаге, оранжевые отблески огня плясали на стенах. За окном — кривым и маленьким, застеклённым донышками от бутылок, царила темнота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120