Бывало всякое. Уроки Шныря не прошли даром. Страх стал его оружием. Страх подгонял его, усиливал чутьё и зрение, страх помогал открыть засов при помощи кинжала, найти укромную лазейку на ночь, распознать ловушку и вовремя смыться, если дело начинало пахнуть жареным. В этом деле не раз и не два ему помогали знаки «азбуки бродяг» на стенах и заборах.
Но были и другие перемены. Теперь, если Фриц не знал, куда ему идти, то просто замирал на перекрёстке, затаив дыхание, раскинув руки, словно флюгер, и полузакрыв глаза, стоял и слушал, что ему подскажет странное холодное чутьё, которое с недавних пор проснулось в нём. Оно вело его, как стрелка компаса, и было чем-то сродни его уменью зажигать свечу словами; оно всегда подсказывало путь.
Правдивый?
Ложный?
Он не знал, и потому не верил. Проверять, однако, не было возможности — семь призраков с монахом во главе преследовали его каждую ночь во сне, и Фридрих вскакивал наутро, чтоб продолжить путь, храня за пазухой свои сокровища — кинжал по имени Вервольф и жёлтый, поистёршийся на сгибах и углах листок с портретом травника. Иногда Фриц глядел на него, когда было особенно трудно, разговаривал с ним, и ему становилось спокойней. Травник ждал его; почему-то Фриц был в том уверен. И поэтому он шёл, упрямый, грязный, с непокрытой головой, и дороги верста за верстой ложились под его босые пятки.
Всё равно обратного пути ему не было: позади него не оставалось ничего.
Только холод и ветер.
Ветер и холод.
Он шёл.
Наутро снег утих. Мир побелел совсем уже по-зимнему, и пускай в холодном воздухе ещё не чувствовалось морозной сухости, ясно было, что зима уже не за горами.
Было тихо, лишь шумел водопад у каменной чаши. Луч утреннего солнца бил в окно, окрашивая комнату зелёным сквозь бутылочные донца, и когда Золтан выглянул наружу из-под одеяла, дом имел самый странный вид, какой только можно себе представить.
Усталость и невзгоды миновавшего дня сделали своё: остаток ночи Золтан проворочался на нарах, но уснуть не смог, лишь впадал время от времени в тяжёлое глухое забытье.
Что касается Жуги, то он, похоже, не ложился вовсе. Как только удалось немного успокоить девушку, он загорелся мыслью истопить ей баню, и до самого рассвета топал за стеной, таская воду и дрова. Об ужине все как-то незаметно забыли. В соседней комнате оказалась не то старая кухня, не то в самом деле баня (интереса ради Золтан заглянул туда). Там были печка с каменкой, большой котёл и даже лавки, вот только старый деревянный водосток давно разрушился, швы разошлись, доски прогнили; вода сюда не поступала. Всё то время, пока травник возился с плитой, девушка недвижно сидела на кровати, закутавшись в одеяло, и лишь бросала изредка в сторону Золтана опасливые взгляды.
Чуть только печка протопилась, она сгребла в охапку свою одежду и удалилась мыться, затворившись в бане изнутри. Из-за двери донёсся плеск воды. Зашипел пар. Золтан потянулся и зажмурился. «Самому потом помыться тоже, что ли?» — вдруг подумалось ему.
Старею…
— Не угорит? — участливо поинтересовался он, лишь теперь садясь и опуская ноги на пол. Раньше встать он не решался, опасаясь, что испугает этим девушку ещё сильней.
— О ней позаботятся, — также загадочно, как в прошлый раз о лошади ответил травник.
Золтан нахмурился. Потянулся за сапогами.
— Она что, боится меня?
Лис поднял взгляд. Усмехнулся. Золтан молча и сосредоточенно всматривался в его лицо, ища следы тех перемен, что произошли за эти годы.
Жуга изменился мало. Добавилось морщинок возле глаз, грубее стала кожа, складка залегла на лбу. Старый-престарый шрам на виске стал почти незаметен. Усмешка у него, однакоже, осталась совершенно прежняя — ни добрая, ни злая, такая, словно бы он знал чуть больше собеседника, но говорить ему об этом не хотел.
— Ты себя в зеркале видел? — спросил вдруг травник.
— Нет… А что? Хвост у меня что ли вырос?
Рыжие брови сошлись.
— Не шути так.
Он встал, прошёл к камину, отыскал среди россыпи безделушек маленькое зеркальце, подышал на него, потёр о рубаху на груди и протянул Золтану:
— На.
Глаза того изумлённо расширились. В следующее мгновенье он схватил зеркало обеими руками и весь подался вперёд.
— Аллах милосердный… — выдохнул он, коснулся щеки и тотчас же торопливо отдёрнул пальцы, словно боялся обжечься или продавить ненароком кожу. Перевёл взгляд на Жугу. — Что… это?
Было от чего удивиться, даже — испугаться. Кожа Золтана была мертвенно-бледной, как у мертвеца, под ней синели вены; губы посерели, на лбу выступил пот, глаза с кровавой жилкой лихорадочно блестели. Двухдневная щетина и обгоревшие волосы дополняли открывшуюся его взору картину и очарованья ему, естественно, тоже не добавляли.
— Жуга, что это?!
— Та дрянь, которой ты хлебнул. Ладно, что хоть вовремя додумался срыгнуть обратно. Да и то, наверное, не спал сегодня, а?
Золтан отложил зеркальце, сложил ладони на коленях и некоторое время сидел неподвижно, стремясь унять сердцебиение. Сглотнул тягучую, вдруг набежавшую слюну.
— Что у тебя здесь происходит? — спросил он тихо, глядя вниз. Руки его подрагивали. — Что было на той поляне? Кто эти «они», о которых ты всё время говоришь, Жуга?
— Потом объясню, — уклончиво ответил травник. — Это долгий разговор. Да не дёргайся ты так! Я же сказал, что объясню. Мне тоже надо собраться с мыслями. Слишком много всякого разного случилось в последние дни. Глотни вина, прогуляйся, проветрись. Лошадь, вон, свою сходи проведай. Я пока завтрак приготовлю.
Все остальные попытки Золтана продолжить разговор закончились ничем, Жуга установил над очагом котёл и принялся возиться с овощами. Поразмыслив, Золтан решил последовать его совету и вышел на крыльцо. У чаши водопада поплескал в лицо студёной, пахнущей как будто огурцом водой, утёрся рукавом и направился в сарай, оставляя на свежем снегу отчётливые оттиски следов.
Снаружи дверь была подпёрта колышком, Золтан убрал его, вошёл и тут же убедился, что травник не соврал: за лошадью и в самом деле присмотрели. Рыжая кобыла стояла вытертая и накрытая попоной, хрустела меркою овса, а хвост её и грива были расчёсаны, а кое-где — заплетены в косички. Седло и сбруя были тут же, висели аккуратно рядом на доске. За спиной хихикнули, совсем как тогда, на поляне. Золтан стремительно развернулся на каблуках, так стремительно, что закружилась голова, и с подозрением оглядел сарай, но никого не обнаружил. Окно и дверь были закрыты. Покачав головой, он потрепал лошадь за шею; та доверчиво потянулась к хозяину, тронула рукав, зашарила губами по ладони. Золтан мысленно обругал себя за то, что не захватил ей со стола хоть хлебной корки, погладил шелковистую гриву и вышел вон.
Снег у порога сарая был девственно чист, следы принадлежали только Золтану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
Но были и другие перемены. Теперь, если Фриц не знал, куда ему идти, то просто замирал на перекрёстке, затаив дыхание, раскинув руки, словно флюгер, и полузакрыв глаза, стоял и слушал, что ему подскажет странное холодное чутьё, которое с недавних пор проснулось в нём. Оно вело его, как стрелка компаса, и было чем-то сродни его уменью зажигать свечу словами; оно всегда подсказывало путь.
Правдивый?
Ложный?
Он не знал, и потому не верил. Проверять, однако, не было возможности — семь призраков с монахом во главе преследовали его каждую ночь во сне, и Фридрих вскакивал наутро, чтоб продолжить путь, храня за пазухой свои сокровища — кинжал по имени Вервольф и жёлтый, поистёршийся на сгибах и углах листок с портретом травника. Иногда Фриц глядел на него, когда было особенно трудно, разговаривал с ним, и ему становилось спокойней. Травник ждал его; почему-то Фриц был в том уверен. И поэтому он шёл, упрямый, грязный, с непокрытой головой, и дороги верста за верстой ложились под его босые пятки.
Всё равно обратного пути ему не было: позади него не оставалось ничего.
Только холод и ветер.
Ветер и холод.
Он шёл.
Наутро снег утих. Мир побелел совсем уже по-зимнему, и пускай в холодном воздухе ещё не чувствовалось морозной сухости, ясно было, что зима уже не за горами.
Было тихо, лишь шумел водопад у каменной чаши. Луч утреннего солнца бил в окно, окрашивая комнату зелёным сквозь бутылочные донца, и когда Золтан выглянул наружу из-под одеяла, дом имел самый странный вид, какой только можно себе представить.
Усталость и невзгоды миновавшего дня сделали своё: остаток ночи Золтан проворочался на нарах, но уснуть не смог, лишь впадал время от времени в тяжёлое глухое забытье.
Что касается Жуги, то он, похоже, не ложился вовсе. Как только удалось немного успокоить девушку, он загорелся мыслью истопить ей баню, и до самого рассвета топал за стеной, таская воду и дрова. Об ужине все как-то незаметно забыли. В соседней комнате оказалась не то старая кухня, не то в самом деле баня (интереса ради Золтан заглянул туда). Там были печка с каменкой, большой котёл и даже лавки, вот только старый деревянный водосток давно разрушился, швы разошлись, доски прогнили; вода сюда не поступала. Всё то время, пока травник возился с плитой, девушка недвижно сидела на кровати, закутавшись в одеяло, и лишь бросала изредка в сторону Золтана опасливые взгляды.
Чуть только печка протопилась, она сгребла в охапку свою одежду и удалилась мыться, затворившись в бане изнутри. Из-за двери донёсся плеск воды. Зашипел пар. Золтан потянулся и зажмурился. «Самому потом помыться тоже, что ли?» — вдруг подумалось ему.
Старею…
— Не угорит? — участливо поинтересовался он, лишь теперь садясь и опуская ноги на пол. Раньше встать он не решался, опасаясь, что испугает этим девушку ещё сильней.
— О ней позаботятся, — также загадочно, как в прошлый раз о лошади ответил травник.
Золтан нахмурился. Потянулся за сапогами.
— Она что, боится меня?
Лис поднял взгляд. Усмехнулся. Золтан молча и сосредоточенно всматривался в его лицо, ища следы тех перемен, что произошли за эти годы.
Жуга изменился мало. Добавилось морщинок возле глаз, грубее стала кожа, складка залегла на лбу. Старый-престарый шрам на виске стал почти незаметен. Усмешка у него, однакоже, осталась совершенно прежняя — ни добрая, ни злая, такая, словно бы он знал чуть больше собеседника, но говорить ему об этом не хотел.
— Ты себя в зеркале видел? — спросил вдруг травник.
— Нет… А что? Хвост у меня что ли вырос?
Рыжие брови сошлись.
— Не шути так.
Он встал, прошёл к камину, отыскал среди россыпи безделушек маленькое зеркальце, подышал на него, потёр о рубаху на груди и протянул Золтану:
— На.
Глаза того изумлённо расширились. В следующее мгновенье он схватил зеркало обеими руками и весь подался вперёд.
— Аллах милосердный… — выдохнул он, коснулся щеки и тотчас же торопливо отдёрнул пальцы, словно боялся обжечься или продавить ненароком кожу. Перевёл взгляд на Жугу. — Что… это?
Было от чего удивиться, даже — испугаться. Кожа Золтана была мертвенно-бледной, как у мертвеца, под ней синели вены; губы посерели, на лбу выступил пот, глаза с кровавой жилкой лихорадочно блестели. Двухдневная щетина и обгоревшие волосы дополняли открывшуюся его взору картину и очарованья ему, естественно, тоже не добавляли.
— Жуга, что это?!
— Та дрянь, которой ты хлебнул. Ладно, что хоть вовремя додумался срыгнуть обратно. Да и то, наверное, не спал сегодня, а?
Золтан отложил зеркальце, сложил ладони на коленях и некоторое время сидел неподвижно, стремясь унять сердцебиение. Сглотнул тягучую, вдруг набежавшую слюну.
— Что у тебя здесь происходит? — спросил он тихо, глядя вниз. Руки его подрагивали. — Что было на той поляне? Кто эти «они», о которых ты всё время говоришь, Жуга?
— Потом объясню, — уклончиво ответил травник. — Это долгий разговор. Да не дёргайся ты так! Я же сказал, что объясню. Мне тоже надо собраться с мыслями. Слишком много всякого разного случилось в последние дни. Глотни вина, прогуляйся, проветрись. Лошадь, вон, свою сходи проведай. Я пока завтрак приготовлю.
Все остальные попытки Золтана продолжить разговор закончились ничем, Жуга установил над очагом котёл и принялся возиться с овощами. Поразмыслив, Золтан решил последовать его совету и вышел на крыльцо. У чаши водопада поплескал в лицо студёной, пахнущей как будто огурцом водой, утёрся рукавом и направился в сарай, оставляя на свежем снегу отчётливые оттиски следов.
Снаружи дверь была подпёрта колышком, Золтан убрал его, вошёл и тут же убедился, что травник не соврал: за лошадью и в самом деле присмотрели. Рыжая кобыла стояла вытертая и накрытая попоной, хрустела меркою овса, а хвост её и грива были расчёсаны, а кое-где — заплетены в косички. Седло и сбруя были тут же, висели аккуратно рядом на доске. За спиной хихикнули, совсем как тогда, на поляне. Золтан стремительно развернулся на каблуках, так стремительно, что закружилась голова, и с подозрением оглядел сарай, но никого не обнаружил. Окно и дверь были закрыты. Покачав головой, он потрепал лошадь за шею; та доверчиво потянулась к хозяину, тронула рукав, зашарила губами по ладони. Золтан мысленно обругал себя за то, что не захватил ей со стола хоть хлебной корки, погладил шелковистую гриву и вышел вон.
Снег у порога сарая был девственно чист, следы принадлежали только Золтану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120