И лес молчал, как будто провожал обоих взглядом в спину, топорщил ветки, шевелился с каждым ветерком. Ялке вспомнилось, как она, бывало, раньше тоже уходила в лес на целый день, чтобы не видеть никого из опостылевшей родни. Может быть, поэтому сейчас лесные твари и приняли её в свою семью?
Снег скрипел под подошвами ещё не разносившихся дарёных башмаков, словно кукурузный крахмал, и сами башмаки скрипели тоже. И лишь единорог ступал бесшумно. Дорогу он выбирать умел, да и местность была удивительно ровной для такого древнего леса — ни спусков, ни подъёмов, ни каких-нибудь холмов или оврагов. Лес пред ними был как будто выметен и прибран, ветки и упавшие деревья оставались где-то в стороне. Ялка машинально шагала вперёд и вслушивалась в свои мысли.
А мысли были странными, пугающими и совершенно не девчоночьими.
Пока ты молод, думала она, то кажется, что мир прекрасен, и он весь принадлежит тебе. Ждёшь не дождешься, когда можно будет взять его, как яблоко, и владеть им безраздельно. Но, подрастая, с ужасом вдруг понимаешь, что то яблоко, которое тебе сулили в детстве, которое манило жёлтым солнышком, на поверку оказалось мятым, червивым и надкусанным. А ещё через пару лет, не успев оправиться от этого удара, с ещё большим ужасом осознаёшь, что это яблоко, этот ужасный плод ты должен передать в наследство своим детям. И кто-то в ярости отчаянно бросается догрызать остатки, кто-то — пытается огородить доставшийся ему участок, сохранить и преумножить те крохи, что ему достались. А кто-то бросает эту кровь и гадость мира, уходя отсюда прочь. Одни уходят в монастырь. Другие алчут власти и богатства. Третьи ищут спасения — в работе, в детях, в женщинах, в вине…
Но есть и те, которые пытаются увидеть в этом мире красоту. Не красоту печали и уродства, а след той первозданной красоты, которую нельзя залапать грязными руками, нельзя стереть любыми разрушениями, сколько ни старайся. Им больно, но они всё равно ищут. И в этих поисках порой проходит вся их жизнь.
И никто не знает, правы они или нет.
Травник был из таких. И пусть обычно он был мрачен, но в этой мрачности таился свет несбывшейся надежды на прекрасное «а вдруг?» И пускай в его темноте без красок и цветов царили только бесконечные оттенки серого, теперь-то Ялка знала: любая темнота обитаема.
Ведь только в темноте становится по-настоящему понятно, что такое свет.
Ялка внезапно поймала себя на том, что уже давно не смотрит на единорога, а когда поспешно и немного виновато посмотрела на него опять, то увидела в его глазах уже совсем другое: не боль, но радость понимания.
Он снова двинулся вперёд, и девушка заторопилась следом.
«Вот видишь, — сказал он ей, — мне ничего не потребовалось тебе объяснять».
— Можно я задам ещё один вопрос? — набравшись храбрости, спросила Ялка. — Только один. «Спрашивай».
— Почему он зовёт меня Кукушкой?
И тут единорог поразил её ещё раз.
«Я не знаю», — сказал он.
Слова высокого повергли девушку в смятенье и растерянность. Ялка была готова услышать что угодно и уже внутренне вся собралась и приготовилась принять любое, самое странное и нелепое объяснение, но это… Ей вдруг стало страшно и невыносимо холодно, в спине возникло странное ощущение, как будто её хребет превратился в одну большую сосульку. Впрочем, чувство это быстро прошло, оставив только неприятный осадок в душе. Она прерывисто вздохнула и больше, как и обещала, ни о чём не стала спрашивать.
«Значит, так пока и надо», — подумала она, и где-то глубоко в её сердце зашевелилось старое больное равнодушие. Толкнулось в запертую дверь, но не смогло её открыть и снова отступилось. Свернулось серым нитяным клубком. Замерло.
Не время.
За разговором Ялка как-то не сразу заметила, что они с единорогом сделали круг и снова оказались на поляне. Снег был истоптан во всех направлениях, задубевшие от мороза башмаки Карела по-прежнему сиротливо стояли возле кустов на опушке.
«Нам пора прощаться, — сказал единорог. — Но я дам тебе совет».
— Какой?
«Не верь ему».
Девчонка помолчала, прежде чем ответить.
— В чём именно — не верить? — наконец спросила она.
«Ты сама поймёшь. Потом. Прощай».
Она сморгнула — слезы навернулись на глаза. От холода, а может быть, от боли расставания. А когда она вытерла их и снова стала видеть, серебряного зверя на поляне больше не было. Шли минуты, тихо-тихо начал падать снег, а Ялка всё стояла и смотрела туда, где он только что был, и слезы текли у неё по щекам.
Кто-то дёрнул её снизу за юбку. Она ойкнула, вздрогнула и опустила глаза.
Карел, появившийся как будто ниоткуда и уже успевший напялить свои чудовищные башмаки, смотрел на неё снизу вверх сочувственно и как-то виновато. Он был с ног до головы обсыпан рыжей прошлогодней хвоей и кусочками коры, в волосах его застряла растопыренная зимняя сосновая шишка, вдобавок ко всему он ещё и умудрился где-то исцарапаться и порвать свой плед. Шляпу он держал под мышкой.
— Пойдём домой? — наконец неловко предложил он. — Пойдём, а?
— Он приходил, — нагнувшись над столом и невозможным образом перекосив глаза на обе стороны, сообщил Бликса. — Я в-в… я в-в…
— Короче, — хмуро оборвал трясущегося от напряжения Бликсу Рутгер. — Ты видел его? Да? Тот торопливо закивал.
— К-к… Вот как тебя сейчас.
— Отлично, — Рутгер протянул ему тяжёлый, глухо звякнувший мешочек. Бликса отвёл глаза.
— Н-н… н-н… не надо, — выдавил он. — Мне хватит, если ты его просто убьёшь.
Рутгер прищурился. Кошелька он, однако, обратно не взял.
— За что ты его так не любишь? — спросил он. — Вроде же, помнится, он спас тебе жизнь.
— И… из-зувечил тоже он. Он и его мэ-э-альчишка. Рутгер долго молчал. Бликса успел доцедить свою кружку почти что до дна.
— Странные дела творятся в этом городе, — сказал наконец наёмник. — Ох, странные… Мне понадобится арбалет.
— У м-меня нету.
— Выпроси, укради или займи.
Бликса на минуту задумался, потом торопливо закивал:
— Я знаю, г-где достать.
— И арбалетчик.
— M-м… м-может, лучше ты?
Рутгер покачал головой:
— Я не хочу нанимать человека из гильдии. Слишком уж Матиас темнит вокруг всей этой истории. Ты можешь подыскать кого-нибудь со стороны?
— П-п… п-п… попробую.
— Лучше, если это будет кто-то не из местных. У тебя ведь есть дружки в соседних городах? Пошли им весточку, но только быстро.
С этими словами Рутгер встал и вышел из корчмы. Мешочек с деньгами остался лежать на столе. Некоторое время Бликса тупо смотрел на него, потом сгрёб и торопливо сунул за пазуху.
Постоялый двор в Лиссе, тот, что у ворот юго-восточной башни, был на удивление чистым и просторным — крашеная в жёлтые, зелёные и белые цвета хоромина в два этажа с подворьем, кузницей и лавкой скобяных товаров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
Снег скрипел под подошвами ещё не разносившихся дарёных башмаков, словно кукурузный крахмал, и сами башмаки скрипели тоже. И лишь единорог ступал бесшумно. Дорогу он выбирать умел, да и местность была удивительно ровной для такого древнего леса — ни спусков, ни подъёмов, ни каких-нибудь холмов или оврагов. Лес пред ними был как будто выметен и прибран, ветки и упавшие деревья оставались где-то в стороне. Ялка машинально шагала вперёд и вслушивалась в свои мысли.
А мысли были странными, пугающими и совершенно не девчоночьими.
Пока ты молод, думала она, то кажется, что мир прекрасен, и он весь принадлежит тебе. Ждёшь не дождешься, когда можно будет взять его, как яблоко, и владеть им безраздельно. Но, подрастая, с ужасом вдруг понимаешь, что то яблоко, которое тебе сулили в детстве, которое манило жёлтым солнышком, на поверку оказалось мятым, червивым и надкусанным. А ещё через пару лет, не успев оправиться от этого удара, с ещё большим ужасом осознаёшь, что это яблоко, этот ужасный плод ты должен передать в наследство своим детям. И кто-то в ярости отчаянно бросается догрызать остатки, кто-то — пытается огородить доставшийся ему участок, сохранить и преумножить те крохи, что ему достались. А кто-то бросает эту кровь и гадость мира, уходя отсюда прочь. Одни уходят в монастырь. Другие алчут власти и богатства. Третьи ищут спасения — в работе, в детях, в женщинах, в вине…
Но есть и те, которые пытаются увидеть в этом мире красоту. Не красоту печали и уродства, а след той первозданной красоты, которую нельзя залапать грязными руками, нельзя стереть любыми разрушениями, сколько ни старайся. Им больно, но они всё равно ищут. И в этих поисках порой проходит вся их жизнь.
И никто не знает, правы они или нет.
Травник был из таких. И пусть обычно он был мрачен, но в этой мрачности таился свет несбывшейся надежды на прекрасное «а вдруг?» И пускай в его темноте без красок и цветов царили только бесконечные оттенки серого, теперь-то Ялка знала: любая темнота обитаема.
Ведь только в темноте становится по-настоящему понятно, что такое свет.
Ялка внезапно поймала себя на том, что уже давно не смотрит на единорога, а когда поспешно и немного виновато посмотрела на него опять, то увидела в его глазах уже совсем другое: не боль, но радость понимания.
Он снова двинулся вперёд, и девушка заторопилась следом.
«Вот видишь, — сказал он ей, — мне ничего не потребовалось тебе объяснять».
— Можно я задам ещё один вопрос? — набравшись храбрости, спросила Ялка. — Только один. «Спрашивай».
— Почему он зовёт меня Кукушкой?
И тут единорог поразил её ещё раз.
«Я не знаю», — сказал он.
Слова высокого повергли девушку в смятенье и растерянность. Ялка была готова услышать что угодно и уже внутренне вся собралась и приготовилась принять любое, самое странное и нелепое объяснение, но это… Ей вдруг стало страшно и невыносимо холодно, в спине возникло странное ощущение, как будто её хребет превратился в одну большую сосульку. Впрочем, чувство это быстро прошло, оставив только неприятный осадок в душе. Она прерывисто вздохнула и больше, как и обещала, ни о чём не стала спрашивать.
«Значит, так пока и надо», — подумала она, и где-то глубоко в её сердце зашевелилось старое больное равнодушие. Толкнулось в запертую дверь, но не смогло её открыть и снова отступилось. Свернулось серым нитяным клубком. Замерло.
Не время.
За разговором Ялка как-то не сразу заметила, что они с единорогом сделали круг и снова оказались на поляне. Снег был истоптан во всех направлениях, задубевшие от мороза башмаки Карела по-прежнему сиротливо стояли возле кустов на опушке.
«Нам пора прощаться, — сказал единорог. — Но я дам тебе совет».
— Какой?
«Не верь ему».
Девчонка помолчала, прежде чем ответить.
— В чём именно — не верить? — наконец спросила она.
«Ты сама поймёшь. Потом. Прощай».
Она сморгнула — слезы навернулись на глаза. От холода, а может быть, от боли расставания. А когда она вытерла их и снова стала видеть, серебряного зверя на поляне больше не было. Шли минуты, тихо-тихо начал падать снег, а Ялка всё стояла и смотрела туда, где он только что был, и слезы текли у неё по щекам.
Кто-то дёрнул её снизу за юбку. Она ойкнула, вздрогнула и опустила глаза.
Карел, появившийся как будто ниоткуда и уже успевший напялить свои чудовищные башмаки, смотрел на неё снизу вверх сочувственно и как-то виновато. Он был с ног до головы обсыпан рыжей прошлогодней хвоей и кусочками коры, в волосах его застряла растопыренная зимняя сосновая шишка, вдобавок ко всему он ещё и умудрился где-то исцарапаться и порвать свой плед. Шляпу он держал под мышкой.
— Пойдём домой? — наконец неловко предложил он. — Пойдём, а?
— Он приходил, — нагнувшись над столом и невозможным образом перекосив глаза на обе стороны, сообщил Бликса. — Я в-в… я в-в…
— Короче, — хмуро оборвал трясущегося от напряжения Бликсу Рутгер. — Ты видел его? Да? Тот торопливо закивал.
— К-к… Вот как тебя сейчас.
— Отлично, — Рутгер протянул ему тяжёлый, глухо звякнувший мешочек. Бликса отвёл глаза.
— Н-н… н-н… не надо, — выдавил он. — Мне хватит, если ты его просто убьёшь.
Рутгер прищурился. Кошелька он, однако, обратно не взял.
— За что ты его так не любишь? — спросил он. — Вроде же, помнится, он спас тебе жизнь.
— И… из-зувечил тоже он. Он и его мэ-э-альчишка. Рутгер долго молчал. Бликса успел доцедить свою кружку почти что до дна.
— Странные дела творятся в этом городе, — сказал наконец наёмник. — Ох, странные… Мне понадобится арбалет.
— У м-меня нету.
— Выпроси, укради или займи.
Бликса на минуту задумался, потом торопливо закивал:
— Я знаю, г-где достать.
— И арбалетчик.
— M-м… м-может, лучше ты?
Рутгер покачал головой:
— Я не хочу нанимать человека из гильдии. Слишком уж Матиас темнит вокруг всей этой истории. Ты можешь подыскать кого-нибудь со стороны?
— П-п… п-п… попробую.
— Лучше, если это будет кто-то не из местных. У тебя ведь есть дружки в соседних городах? Пошли им весточку, но только быстро.
С этими словами Рутгер встал и вышел из корчмы. Мешочек с деньгами остался лежать на столе. Некоторое время Бликса тупо смотрел на него, потом сгрёб и торопливо сунул за пазуху.
Постоялый двор в Лиссе, тот, что у ворот юго-восточной башни, был на удивление чистым и просторным — крашеная в жёлтые, зелёные и белые цвета хоромина в два этажа с подворьем, кузницей и лавкой скобяных товаров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120