!
Уже брезжил рассвет. Меня отправили спать. Я, едва ли не
засыпая на ходу, поплелся в свою комнату, но по дороге вдруг
вспомнил, что оставил на стене замка своих солдатиков. Я
поднялся на стену. Было раннее утро, каменные зубцы были
ледяными. В амбразуре над подъемным мостом стояли в карауле мои
верные солдаты.
Квивален Сез шел по дороге на запад.
О, если отсюда попасть солдатиком ему в голову, то
великому поэту будет очень и очень больно!
Я один, я укрыт зубцами стены, никто меня не увидит!
* * *
Но, к несчастью, кое-кто меня видел. И этот "кое-кто" был
мой брат Алфрик.
Оказывается, он вслед за мной поднялся на стену и увидел,
как я кинул солдатика в знаменитого барда. А бард только на
секунду остановился, почесал затылок и пошел дальше своим
путем.
-- Я углядел все, маленький негодяй!
Услышав за спиной свистящий шепот старшего брата, я
вздрогнул, но тут же постарался взять себя в руки.
-- Ты хотел сказать "я видел все", -- поправил я Алфрика,
напомнив ему, что по языку у меня оценки лучше, чем у брата.
Алфрик просто рассвирепел от моей реплики и набросился на
меня, словно дикий зверь. Я старался отбиваться от него, как
мог.
-- Да что ты видел, мой дорогой брат?
-- Я углядел все, -- повторил он, -- ты кинул солдатика в
Квивалена Сеза и попал ему в голову.
Он сильно прижал меня лицом к замшелому камню зубца; над
самой моей головой свисали плети плюща и вьюнки -- словно
венок, каким одаривают поэтов.
-- Но, брат, разве ты не "углядел", что наш знаменитый
гость стянул со стола серебряную ложку и сунул ее в широкий
рукав своего одеяния?!
-- Врешь! На столе согодня не было серебра. Мы принимали
барда, а е купцов!
Он еще сильнее прижал мое лицо к камню, мох забивался мне
в нос и в рот.
Отплевываясь, я заверещал:
-- А секретного плана ты у него не заметил?! Уверен, что
он -- никакой не бард, а шпион. Враги отца задумали захватить
наш замок!
Брат, наконец-то слегка разжал руки. Казалось, он
задумался.
Я чуть-чуть смог повернуть голову.
-- Да что с тобой случилось, Алфрик?! Тебя околдовали или
загипнотизировали? Ты видел то, чего не было, то, что только
должно было произойти.
Алфрик все еще прижимал меня к стене, хотя уже с гораздо
меньшей силой. Он не знал, как ему поступить. Он был глуп и не
обладал воображением. Поэтому он верил только в то, что видел
собственными глазами. Но с другой стороны, он, может быть, и
впрямь что-нибудь не так "углядел"?
Я плакал и умолял его отпустить меня. Я старался его
разжалобить -- но моему брату, к несчастью для меня, жалость
была неведома...
* * *
Но я ошибался, когда полагал, что Алфрик не обладает
воображением. Впоследствии я не раз убеждался, что воображение
у него может быть чрезвычайно богатым!
Вы уже знаете: законы гостеприимства для нашего отца были
священны. Если гостя в доме обидели, отец страдал неимоверно.
В одном из своих длинных писем к отцу Квивален Сез написал
о "дарованном ему мистическом моменте", когда возле нашего
замка "божье послание" ударило его по затылку. Надо сказать,
бард не нашел моего солдатика -- вздувшуюся шишку на голове он
просто счел за материальное доказательство утверждения:
художник должен творить в страданиях.
Правда, "мистический момент" вскоре вылился во временную
потерю зрения -- свои ощущения во время болезни он красочно
описал в поэме, которая хотя никогда не была опубликована, но
месяц спустя после написания стала известна нашему отцу. Слова
о "божьем послании ранним утром у стен рыцарского замка"
позволили отцу догадаться, что здесь не обошлось без участия
одного из его сыновей.
Нет, отец ничего не узнал наточно. Но Алфрик стал
постоянно угрожать мне, что расскажет отцу обо всем. Он рисовал
мне картины -- одну жутче другой. Воображение его распалялось.
А тема была одна и та же: вот, узнав правду, отец меня нещадно
наказывает.
Меня пугала уже сама угроза наказания!
Так я превратился в слугу своего брата. Я чистил за него
конюшни, убирал его комнату. Если должны были наказать за
каакую-либо провинность Алфрика -- то наказывали его младшего
брата, Галена.
Месяцы моего рабства превратились в годы -- в
долгие-долгие годы.
Да, дорого обошелся мне "мистический момент".
Бардов я возненавидел лютой ненавистью.
* * *
Восемь лет я терпеливо ждал того дня, когда я полной мерой
смогу отомстить своему брату. Восемь лет постоянного страха и
унижений.
И вот -- этот день настал. И я -- по своей собственной
глупости -- упустил эту возможность.
А сейчас... сейчас мы были вдвоем, в темнице, в
непроглядном мраке, и Алфрик медленно шел ко мне.
-- Ну, где же ты, мой маленький, мой любимый братик?!
Вот Алфрик споткнулся и пополз по тюремному полу, словно
гигантский краб.
Я пропищал: "Я здесь!" -- и отпрыгнул в сторону.
В кромешной тьме я услышал: брат-краб повернулся на голос.
И я снова пропищал: "Я здесь!" -- и снова отпрыгнул в сторону.
И вдруг -- оказался в руках брата. Алфрик перехитрил меня.
Тотчас он что есть силы ударил меня по голове. Я упал.
Последнее, что я почувствовал, теряя сознание: липкие пальцы
крепко сжали мне горло.
* * *
Очнулся я от яркого света,бьющего мне в глаза.
Надо мной склонился Гилеандос. В одной руке он держал
фонарь, в другой -- тарелку с хлебом и сыром.
За ним стояли два стражника. Это были слуги с конюшни. В
лучшем случае, они относились к Алфрику и ко мне равнодушно.
-- Как написал один старинный поэт: "Мой мальчик, избили
тебя, но остался ты жив", -- продекламировал Гилеандос.
Вспомнить сейчас какое-то там старое стихотворение?! Мне
было больно сидеть и даже больно дышать. Левый глаз заплыл. О,
да, битье прошло вполне удачно -- я остался жив! Старый поэт
как в воду глядел!
А Гилеандос продолжал тараторить:
-- Многие из тех, кого заключают в тюрьму, впадают в
отчаяние. Жить не хочется! Но темнота, затхлый воздух, сырость
-- все это болезненно, но не смертельно! Предок нашего
многоуважаемого гостя, сэра Баярда, соламнийский рыцарь Сантос
Сильверблэд попал в городе Далгитосе в тюрьму. Когда армия
Винаса Соламна вошла в Далгитос, то Сантоса нашли в весьма
плачевном состоянии -- как поется в песне, "он палками был
преизрядно побит"...
-- Галена никто не бил, -- подал из угла голос мой брат,
-- его укусила крыса, он отпрыгнул и ударился головой о стену.
-- Подойди, подойди-ка сюда, Алфрик, -- усмехнулся
Гилеандос. -- Мне представляется совершенно очевидным, что
здесь налицо вышеупомянутая мною болезнь, которая усугублена,
без сомнения, холодом, который наступил, как я научно даказал,
из-за воздействия на болотные испарения солнечных пятен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Уже брезжил рассвет. Меня отправили спать. Я, едва ли не
засыпая на ходу, поплелся в свою комнату, но по дороге вдруг
вспомнил, что оставил на стене замка своих солдатиков. Я
поднялся на стену. Было раннее утро, каменные зубцы были
ледяными. В амбразуре над подъемным мостом стояли в карауле мои
верные солдаты.
Квивален Сез шел по дороге на запад.
О, если отсюда попасть солдатиком ему в голову, то
великому поэту будет очень и очень больно!
Я один, я укрыт зубцами стены, никто меня не увидит!
* * *
Но, к несчастью, кое-кто меня видел. И этот "кое-кто" был
мой брат Алфрик.
Оказывается, он вслед за мной поднялся на стену и увидел,
как я кинул солдатика в знаменитого барда. А бард только на
секунду остановился, почесал затылок и пошел дальше своим
путем.
-- Я углядел все, маленький негодяй!
Услышав за спиной свистящий шепот старшего брата, я
вздрогнул, но тут же постарался взять себя в руки.
-- Ты хотел сказать "я видел все", -- поправил я Алфрика,
напомнив ему, что по языку у меня оценки лучше, чем у брата.
Алфрик просто рассвирепел от моей реплики и набросился на
меня, словно дикий зверь. Я старался отбиваться от него, как
мог.
-- Да что ты видел, мой дорогой брат?
-- Я углядел все, -- повторил он, -- ты кинул солдатика в
Квивалена Сеза и попал ему в голову.
Он сильно прижал меня лицом к замшелому камню зубца; над
самой моей головой свисали плети плюща и вьюнки -- словно
венок, каким одаривают поэтов.
-- Но, брат, разве ты не "углядел", что наш знаменитый
гость стянул со стола серебряную ложку и сунул ее в широкий
рукав своего одеяния?!
-- Врешь! На столе согодня не было серебра. Мы принимали
барда, а е купцов!
Он еще сильнее прижал мое лицо к камню, мох забивался мне
в нос и в рот.
Отплевываясь, я заверещал:
-- А секретного плана ты у него не заметил?! Уверен, что
он -- никакой не бард, а шпион. Враги отца задумали захватить
наш замок!
Брат, наконец-то слегка разжал руки. Казалось, он
задумался.
Я чуть-чуть смог повернуть голову.
-- Да что с тобой случилось, Алфрик?! Тебя околдовали или
загипнотизировали? Ты видел то, чего не было, то, что только
должно было произойти.
Алфрик все еще прижимал меня к стене, хотя уже с гораздо
меньшей силой. Он не знал, как ему поступить. Он был глуп и не
обладал воображением. Поэтому он верил только в то, что видел
собственными глазами. Но с другой стороны, он, может быть, и
впрямь что-нибудь не так "углядел"?
Я плакал и умолял его отпустить меня. Я старался его
разжалобить -- но моему брату, к несчастью для меня, жалость
была неведома...
* * *
Но я ошибался, когда полагал, что Алфрик не обладает
воображением. Впоследствии я не раз убеждался, что воображение
у него может быть чрезвычайно богатым!
Вы уже знаете: законы гостеприимства для нашего отца были
священны. Если гостя в доме обидели, отец страдал неимоверно.
В одном из своих длинных писем к отцу Квивален Сез написал
о "дарованном ему мистическом моменте", когда возле нашего
замка "божье послание" ударило его по затылку. Надо сказать,
бард не нашел моего солдатика -- вздувшуюся шишку на голове он
просто счел за материальное доказательство утверждения:
художник должен творить в страданиях.
Правда, "мистический момент" вскоре вылился во временную
потерю зрения -- свои ощущения во время болезни он красочно
описал в поэме, которая хотя никогда не была опубликована, но
месяц спустя после написания стала известна нашему отцу. Слова
о "божьем послании ранним утром у стен рыцарского замка"
позволили отцу догадаться, что здесь не обошлось без участия
одного из его сыновей.
Нет, отец ничего не узнал наточно. Но Алфрик стал
постоянно угрожать мне, что расскажет отцу обо всем. Он рисовал
мне картины -- одну жутче другой. Воображение его распалялось.
А тема была одна и та же: вот, узнав правду, отец меня нещадно
наказывает.
Меня пугала уже сама угроза наказания!
Так я превратился в слугу своего брата. Я чистил за него
конюшни, убирал его комнату. Если должны были наказать за
каакую-либо провинность Алфрика -- то наказывали его младшего
брата, Галена.
Месяцы моего рабства превратились в годы -- в
долгие-долгие годы.
Да, дорого обошелся мне "мистический момент".
Бардов я возненавидел лютой ненавистью.
* * *
Восемь лет я терпеливо ждал того дня, когда я полной мерой
смогу отомстить своему брату. Восемь лет постоянного страха и
унижений.
И вот -- этот день настал. И я -- по своей собственной
глупости -- упустил эту возможность.
А сейчас... сейчас мы были вдвоем, в темнице, в
непроглядном мраке, и Алфрик медленно шел ко мне.
-- Ну, где же ты, мой маленький, мой любимый братик?!
Вот Алфрик споткнулся и пополз по тюремному полу, словно
гигантский краб.
Я пропищал: "Я здесь!" -- и отпрыгнул в сторону.
В кромешной тьме я услышал: брат-краб повернулся на голос.
И я снова пропищал: "Я здесь!" -- и снова отпрыгнул в сторону.
И вдруг -- оказался в руках брата. Алфрик перехитрил меня.
Тотчас он что есть силы ударил меня по голове. Я упал.
Последнее, что я почувствовал, теряя сознание: липкие пальцы
крепко сжали мне горло.
* * *
Очнулся я от яркого света,бьющего мне в глаза.
Надо мной склонился Гилеандос. В одной руке он держал
фонарь, в другой -- тарелку с хлебом и сыром.
За ним стояли два стражника. Это были слуги с конюшни. В
лучшем случае, они относились к Алфрику и ко мне равнодушно.
-- Как написал один старинный поэт: "Мой мальчик, избили
тебя, но остался ты жив", -- продекламировал Гилеандос.
Вспомнить сейчас какое-то там старое стихотворение?! Мне
было больно сидеть и даже больно дышать. Левый глаз заплыл. О,
да, битье прошло вполне удачно -- я остался жив! Старый поэт
как в воду глядел!
А Гилеандос продолжал тараторить:
-- Многие из тех, кого заключают в тюрьму, впадают в
отчаяние. Жить не хочется! Но темнота, затхлый воздух, сырость
-- все это болезненно, но не смертельно! Предок нашего
многоуважаемого гостя, сэра Баярда, соламнийский рыцарь Сантос
Сильверблэд попал в городе Далгитосе в тюрьму. Когда армия
Винаса Соламна вошла в Далгитос, то Сантоса нашли в весьма
плачевном состоянии -- как поется в песне, "он палками был
преизрядно побит"...
-- Галена никто не бил, -- подал из угла голос мой брат,
-- его укусила крыса, он отпрыгнул и ударился головой о стену.
-- Подойди, подойди-ка сюда, Алфрик, -- усмехнулся
Гилеандос. -- Мне представляется совершенно очевидным, что
здесь налицо вышеупомянутая мною болезнь, которая усугублена,
без сомнения, холодом, который наступил, как я научно даказал,
из-за воздействия на болотные испарения солнечных пятен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80