Исследуя эти
объективные мыслительные формы, Маркс подчеркивает несколько основных
моментов. Во-первых, это образования "общественно значимые", объективные,
а не продукт некой субъективной иллюзии; во-вторых, область значимости
этих форм не ограничивается буржуазной политической экономией, а
простирается и на другие области социальной жизни; в-третьих, эти формы не
остаются лишь абстрактными регулятивами, но налагают печать на все
те конкретные представления об обществе и своем месте в нем,которые
складываются у участников той или иной системы социально-экономического
производства в ту или иную историческую эпоху; в-четвертых, они являются
не только результатами социальной практики п познания, но и сами
становятся предпосылками тех конкретных социально-практических и
познавательных процессов, которые протекают в этих формах; в-пятых,
наконец, они являются некой предельной, не доступной дальнейшему анализу
реальностью; напротив, за этими "нелепыми" формами всегда скрывается некая
иная реальность (например, за денежной формой товарного производства
скрывается общественный труд).
<[1] Ги Бесс. Роль марксистско-ленинской философии в современной
идеологической борьбе. -- "Коммунист", 1968, N8, с.25.
[2] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 23, с. 85-86.
[3] Там же, с.86.>
Именно в сторону этой Марксовой проблематики объективных мыслительных
форм направлена мысль Фуко стремится обнаружить их общую основу, которая
также исторически преходяща. Ясно, что его "язык" -- это не язык" в
лингвистическом смысле слова. Язык у Фуко -- это скорее метафора для
обозначения самой возможности соизмерения и взаимопреобразования
разнородных продуктов и образований человеческой духовной культуры, общего
механизма духовного производства. Как история является лабораторией
возможностей понимания, так язык есть лаборатория средств этого
понимания, ресурсов культуры. Отсюда единство истории и языка в концепции
Фуко. " Язык" -- это уровень первоначального структурирования, на основе
которого далее вступают в силу социально-культурные механизмы более
высоких уровней,например рационально-логического. Язык мира (Ренессанс),
язык мысли (классический рационализм), язык как самозамкнутое бытие
(современная эпистема) -- все это здесь лишь условное обозначение для
различных способов такого структурирования в различные исторические
периоды.
Эта попытка Фуко вычленить общий структурирующий механизм во всех
образованиях сознания и культуры данной исторической эпохи вполне имеет
право на существование. Возражения вызывает другое -- опасность
абсолютизации того допонятийного уровня, на котором Фуко ведет свое
исследование. Ища этот уровень обоснования, Фуко ограничивает поиск
всеобщих форм структурирования надстроечных содержаний самой надстройкой и
останавливается на этом, не рассматривая более широкий контекст социальных
отношений каждой эпохи, который только и мог бы упрочить обоснование
вычленяемых "эпистем". Другая сложность возникает в связи с ограничением
исследовательских задач Фуко анализом прерывности при переходе от одной
эпистемы к другой в ущерб исследованию преемственности и связей между ними
-- словом, всей той совокупности факторов, которые позволяют осмыслить
смену мыслительных структур как диалектический процесс развития, а не как
калейдоскоп образов, чередование которых не обусловлено никакими
обстоятельствами внутреннего или внешнего порядка. Преодоление узости
этого подхода наряду с расширением круга исследуемого материала намечается
в следующих за "словами и вещами" работах Фуко.
"Слова и вещи" относятся как раз к середине творческой биографии
Фуко. Здесь он обобщает замысел исследований предшествующих лет, прежде
всего работ "Психическая болезнь и личность" (1954), "Безумие и неразумие:
история безумия в классический век" (1961), "Рождение клиники: археология
взгляда медика" (1963). Единство позволяет рассматривать эти две последние
работы вместо со "Словами и вещами" как своего рода трилогию. Уже по одним
заглавиям работ Фуко первого периода видно, какой материал привел Фуко к
его основной концепции: это были проблемы медицины, в частности
психиатрии, и их связь с социальными условиями. Так, "История безумия в
классический век" посвящена разбору исторически меняющегося соотношения
между социальными критериями разума и психической болезни анализируется у
связи с целой совокупностью социальных отношений -- юридических,
экономических, религиозных. Все эти работы, также как и "слова и вещи",
ставят целью описание тех общезначимых установок мышления и
мировосприятия, которые обуславливают возникновение тех или иных
культурных и общественных явлений.
Работы, написанные после "Слов и вещей" -- "Археология знания", "Что
такое автор", "Порядок речи", "Надзор и наказание", -- развивают основной замысел Фуко, внося в него вместе с тем существенные
изменения. Самая важная из работ этого периода, "Археология знания", была
своего рода ответом на критику "Слов и вещей" и одновременно, по- видимому,
продолжала собственную эволюцию взглядов Фуко. Эта работа -- свидетельство
серьезного перелома в концепции Фуко, размах культурологических обобщений
"Слов и вещей" уступает здесь место более тщательной и методологически
отчетливой проработке историко-культурного материала. Цель "Археологии
знания" -- в прояснении задач исторического (или, точнее, археологического)
исследования культуры, которые ранее скорее скрыто подразумевались, нежели
открыто высказывались. Для историка (археолога), заявляет Фуко, нет в
культуре ничего, заранее заданного: ни грани между объектами наук, с
другими формами общественного сознания; даже такие объекты, как "автор"
или "произведение", не подразумеваются сами собой. Все факты, все атомы
культуры, представляющиеся недельными, подвергаются делению, все они
вписываются в контекст речевых или "дискурсивных" практик. "Дискурсивный"
у Фуко не значит "рациональный", "логический" или "языковой" в собственном
смысле слова. Дискурсия -- это срединная область между всеобщими законами и
индивидуальными явлениями, это область условий возможности языка и
познания *1). Дискурсивные практики, по Фуко, не исключают других видов
<*1) "Discours" -- одно из самых употребительных слов у
Фуко. Оно не подается однозначному переводу на русский язык. Там, где
оно не имеет явного терминологического смысла, его приходится переводить
"речь", изредка "рассуждение". Там, где оно употребляется как термин,
причем термин исходный и неопределяемый -- в "Словах и вещах" он обычно
относится к языку классической эпохи с его способностью расчленять
мыслительные представления, выражать их в последовательности словесных
знаков, -- приходится переводить его словами "дискурсия", "дискурс",
"дискурсивный".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
объективные мыслительные формы, Маркс подчеркивает несколько основных
моментов. Во-первых, это образования "общественно значимые", объективные,
а не продукт некой субъективной иллюзии; во-вторых, область значимости
этих форм не ограничивается буржуазной политической экономией, а
простирается и на другие области социальной жизни; в-третьих, эти формы не
остаются лишь абстрактными регулятивами, но налагают печать на все
те конкретные представления об обществе и своем месте в нем,которые
складываются у участников той или иной системы социально-экономического
производства в ту или иную историческую эпоху; в-четвертых, они являются
не только результатами социальной практики п познания, но и сами
становятся предпосылками тех конкретных социально-практических и
познавательных процессов, которые протекают в этих формах; в-пятых,
наконец, они являются некой предельной, не доступной дальнейшему анализу
реальностью; напротив, за этими "нелепыми" формами всегда скрывается некая
иная реальность (например, за денежной формой товарного производства
скрывается общественный труд).
<[1] Ги Бесс. Роль марксистско-ленинской философии в современной
идеологической борьбе. -- "Коммунист", 1968, N8, с.25.
[2] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 23, с. 85-86.
[3] Там же, с.86.>
Именно в сторону этой Марксовой проблематики объективных мыслительных
форм направлена мысль Фуко стремится обнаружить их общую основу, которая
также исторически преходяща. Ясно, что его "язык" -- это не язык" в
лингвистическом смысле слова. Язык у Фуко -- это скорее метафора для
обозначения самой возможности соизмерения и взаимопреобразования
разнородных продуктов и образований человеческой духовной культуры, общего
механизма духовного производства. Как история является лабораторией
возможностей понимания, так язык есть лаборатория средств этого
понимания, ресурсов культуры. Отсюда единство истории и языка в концепции
Фуко. " Язык" -- это уровень первоначального структурирования, на основе
которого далее вступают в силу социально-культурные механизмы более
высоких уровней,например рационально-логического. Язык мира (Ренессанс),
язык мысли (классический рационализм), язык как самозамкнутое бытие
(современная эпистема) -- все это здесь лишь условное обозначение для
различных способов такого структурирования в различные исторические
периоды.
Эта попытка Фуко вычленить общий структурирующий механизм во всех
образованиях сознания и культуры данной исторической эпохи вполне имеет
право на существование. Возражения вызывает другое -- опасность
абсолютизации того допонятийного уровня, на котором Фуко ведет свое
исследование. Ища этот уровень обоснования, Фуко ограничивает поиск
всеобщих форм структурирования надстроечных содержаний самой надстройкой и
останавливается на этом, не рассматривая более широкий контекст социальных
отношений каждой эпохи, который только и мог бы упрочить обоснование
вычленяемых "эпистем". Другая сложность возникает в связи с ограничением
исследовательских задач Фуко анализом прерывности при переходе от одной
эпистемы к другой в ущерб исследованию преемственности и связей между ними
-- словом, всей той совокупности факторов, которые позволяют осмыслить
смену мыслительных структур как диалектический процесс развития, а не как
калейдоскоп образов, чередование которых не обусловлено никакими
обстоятельствами внутреннего или внешнего порядка. Преодоление узости
этого подхода наряду с расширением круга исследуемого материала намечается
в следующих за "словами и вещами" работах Фуко.
"Слова и вещи" относятся как раз к середине творческой биографии
Фуко. Здесь он обобщает замысел исследований предшествующих лет, прежде
всего работ "Психическая болезнь и личность" (1954), "Безумие и неразумие:
история безумия в классический век" (1961), "Рождение клиники: археология
взгляда медика" (1963). Единство позволяет рассматривать эти две последние
работы вместо со "Словами и вещами" как своего рода трилогию. Уже по одним
заглавиям работ Фуко первого периода видно, какой материал привел Фуко к
его основной концепции: это были проблемы медицины, в частности
психиатрии, и их связь с социальными условиями. Так, "История безумия в
классический век" посвящена разбору исторически меняющегося соотношения
между социальными критериями разума и психической болезни анализируется у
связи с целой совокупностью социальных отношений -- юридических,
экономических, религиозных. Все эти работы, также как и "слова и вещи",
ставят целью описание тех общезначимых установок мышления и
мировосприятия, которые обуславливают возникновение тех или иных
культурных и общественных явлений.
Работы, написанные после "Слов и вещей" -- "Археология знания", "Что
такое автор", "Порядок речи", "Надзор и наказание", -- развивают основной замысел Фуко, внося в него вместе с тем существенные
изменения. Самая важная из работ этого периода, "Археология знания", была
своего рода ответом на критику "Слов и вещей" и одновременно, по- видимому,
продолжала собственную эволюцию взглядов Фуко. Эта работа -- свидетельство
серьезного перелома в концепции Фуко, размах культурологических обобщений
"Слов и вещей" уступает здесь место более тщательной и методологически
отчетливой проработке историко-культурного материала. Цель "Археологии
знания" -- в прояснении задач исторического (или, точнее, археологического)
исследования культуры, которые ранее скорее скрыто подразумевались, нежели
открыто высказывались. Для историка (археолога), заявляет Фуко, нет в
культуре ничего, заранее заданного: ни грани между объектами наук, с
другими формами общественного сознания; даже такие объекты, как "автор"
или "произведение", не подразумеваются сами собой. Все факты, все атомы
культуры, представляющиеся недельными, подвергаются делению, все они
вписываются в контекст речевых или "дискурсивных" практик. "Дискурсивный"
у Фуко не значит "рациональный", "логический" или "языковой" в собственном
смысле слова. Дискурсия -- это срединная область между всеобщими законами и
индивидуальными явлениями, это область условий возможности языка и
познания *1). Дискурсивные практики, по Фуко, не исключают других видов
<*1) "Discours" -- одно из самых употребительных слов у
Фуко. Оно не подается однозначному переводу на русский язык. Там, где
оно не имеет явного терминологического смысла, его приходится переводить
"речь", изредка "рассуждение". Там, где оно употребляется как термин,
причем термин исходный и неопределяемый -- в "Словах и вещах" он обычно
относится к языку классической эпохи с его способностью расчленять
мыслительные представления, выражать их в последовательности словесных
знаков, -- приходится переводить его словами "дискурсия", "дискурс",
"дискурсивный".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152