здесь
были и статьи "о слове "честь"", о модных одеждах, о франтах и
кокетках, об обжорстве, о "защите лорда Литтлтона от газетных
писак", "о музыке" и т. д. Он иногда уезжал на континент,
встречался со своими французскими литературными друзьями, в
частности с Вольтером, но пока в Англии всесильным оставался
Уолпол, Честерфилд и не помышлял о более близком участии в
политической жизни страны.
Падение Роберта Уолпола в 1742 году несколько улучшило
положение Честерфилда в английских правительственных кругах, но
оно все же в общем оставалось еще неустойчивым, в особенности
из-за возраставшей холодности к нему Георга II, которую
справедливее было бы называть отвращением. Никакой устойчивости
не было и в министерских и парламентских сферах, где в 40-е
годы сохранялись порядки, заведенные Уолполом; никто не думал
здесь о давно назревших реформах, а в результате постоянных
смен должностей и назначений еще более усилились интриги и
распри.
В полном охлаждении к Честерфилду короля Георга II немалую
роль сыграло одно обстоятельство личной жизни графа, которое
король никогда ему простить не мог. В сентябре 1733 года, после
возвращения из своей миссии в Голландии, Честерфилд женился на
Мелюзине фон Шуленбург, номинально племяннице, но на самом деле
дочери графини Эренгарды фон Шуленбург, любовницы Георга I,
возведенной им в сан герцогини Кендал; в Англии хорошо знали,
хотя и скрывали, что Мелюзина фон Шуленбург была дочерью Георга
I и, следовательно, могла считать себя сводной сестрой Георга
II. Это и объясняет в известной мере настороженность короля к
Честерфилду, который фактически, после своей женитьбы на
Мелюзине, мог считать себя "свойственником" королевского дома.
Труднее понять, что руководило Честерфилдом, когда он вступил в
этот брак; значение могли здесь иметь и материальные
соображения, и политические замыслы; возможно также, что этот
шаг должен был, по его мнению, несколько приглушить слишком
распространившиеся в обществе толки о его скандальных любовных
похождениях в Голландии. Во всяком случае, это был довольно
странный брак, в котором расчет был на первом месте; чувство
любви, вероятно, отсутствовало у обоих супругов. Имя жены редко
встречается в письмах Честерфилда; чаще всего они и жили
раздельно, в двух особых домах на Гросвенор-сквер... "Герцогиня
Кендал умерла восьмидесяти пяти лет от роду,--писал Горес
Уолпол в 1743 году;--ее богатство огромно, но я предполагаю,
что лорд Честерфилд из него ничего не получит, оно достанется
его жене". Возможно, что среди наследников покойной герцогини
находился тогда и сам король, отличавшийся, как известно,
чрезвычайной скупостью, и это еще более способствовало его
враждебности к Честерфилду.
Последний прилив деловой активности в своей
административной и политической деятельности Честерфилд пережил
в середине 40-х годов. В 1744 году он ездил в Гаагу с очередным
дипломатическим поручением, вслед за тем получил назначение на
пост наместника Ирландии. Он уехал в Дублин с женой и провел
там около года (с мая 1745 года), оставив по себе добрую память
как просвещенный и гуманный начальник. Биографы Честерфилда,
может быть, даже преувеличивают значение этого, в сущности
короткого, пребывания его в Ирландии, утверждая, например, что
это был лучший период в его деятельности и что, если бы он даже
ничего не сделал на всех других поприщах, времени, проведенного
им в этой стране, было бы достаточно, чтобы признать в
Честерфилде одного из самых способных и блестящих людей того
века. Тем не менее следует признать, что Честерфилд мало
походил на других представителей английской власти в Ирландии,
подкупая ирландцев мягкостью и остроумием и обезоруживая
фанатиков своей веротерпимостью. Недаром о его дублинской жизни
ходило множество анекдотов, закрепленных в периодической печати
и мемуарах той поры. Однако эта довольно безмятежная жизнь
внезапно была прервана вызовом в Лондон для назначения на еще
более высокий пост -- государственного секретаря. В декабре
1746 года Честерфилд писал своей парижской приятельнице
Монконсейль: "Вот я и лишился своего почетного и доходного
поста, обязанности, связанные с ним, не отнимали у меня слишком
много времени от того. которое я люблю отдавать сладостям жизни
в обществе или даже лености. . . У меня были и сан, и досуг,
тогда как сейчас я чувствую себя водворенным на некий публичный
пьедестал..., хотя моя фигура, как вы хорошо знаете, ни в коем
случае не может быть названа колоссальной и не будет в силах
удержаться, подавленная к тому же и работой, и недугами моего
тела, и слабыми силами рассудка. Стоит ли меня с этим
поздравлять и не заслуживаю ли я сожаления?". В этом
автопризнании, наряду с несомненным кокетством, чувствуется
уже, хотя и несколько приглушенная, усталость и своего рода
разочарование. Сходные настроения проскальзывали и в других его
письмах этого времени. Неудивительно, что при подобных
обстоятельствах он вскоре добился отставки, которая и была
принята в начале февраля 1748 года. В последующие годы имя
Честерфилда все реже встречалось в анналах английской
политической жизни; он все более замыкался в себе.
В 1751 году Честерфилд напомнил о себе, когда по его
предложению и при его поддержке в Англии была осуществлена
реформа календаря. Несколько лет спустя (в 1755 году) широкий
общественный резонанс получила ссора с Честерфилдом знаменитого
д-ра Джонсона, в которой, впрочем, остается много неясного;
хотя эта ссора подняла очень злободневный вопрос о литературном
меценатстве, но позиции обоих споривших все еще вызывают новые
разъяснения, притом далеко не в пользу д-ра Джонсона. Публичная
полемика была не во вкусе Честерфилда;
он предпочитал ей спокойные и неторопливые беседы в
собственном кабинете.
"Мое единственное развлечение составляет мой новый дом,
который ныне приобретает некую форму, как внутри, так и
снаружи",--писал Честерфилд одному из своих друзей (22 сентября
1747 года) незадолго до своей отставки.
Дом, о котором здесь идет речь, действительно выстроен
Честерфил-дом в 1747 году по его собственному вкусу. Это был
большой особняк на одной из уэстендских улиц (South-Audley
Street), неподалеку от Гросвенор-сквера. Постройка здания,
тянувшаяся довольно долго, действительно развлекала
Честерфилда; он старался войти во все детали его отделки и
убранства и несколько раз описывал свой дом в письмах к
друзьям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
были и статьи "о слове "честь"", о модных одеждах, о франтах и
кокетках, об обжорстве, о "защите лорда Литтлтона от газетных
писак", "о музыке" и т. д. Он иногда уезжал на континент,
встречался со своими французскими литературными друзьями, в
частности с Вольтером, но пока в Англии всесильным оставался
Уолпол, Честерфилд и не помышлял о более близком участии в
политической жизни страны.
Падение Роберта Уолпола в 1742 году несколько улучшило
положение Честерфилда в английских правительственных кругах, но
оно все же в общем оставалось еще неустойчивым, в особенности
из-за возраставшей холодности к нему Георга II, которую
справедливее было бы называть отвращением. Никакой устойчивости
не было и в министерских и парламентских сферах, где в 40-е
годы сохранялись порядки, заведенные Уолполом; никто не думал
здесь о давно назревших реформах, а в результате постоянных
смен должностей и назначений еще более усилились интриги и
распри.
В полном охлаждении к Честерфилду короля Георга II немалую
роль сыграло одно обстоятельство личной жизни графа, которое
король никогда ему простить не мог. В сентябре 1733 года, после
возвращения из своей миссии в Голландии, Честерфилд женился на
Мелюзине фон Шуленбург, номинально племяннице, но на самом деле
дочери графини Эренгарды фон Шуленбург, любовницы Георга I,
возведенной им в сан герцогини Кендал; в Англии хорошо знали,
хотя и скрывали, что Мелюзина фон Шуленбург была дочерью Георга
I и, следовательно, могла считать себя сводной сестрой Георга
II. Это и объясняет в известной мере настороженность короля к
Честерфилду, который фактически, после своей женитьбы на
Мелюзине, мог считать себя "свойственником" королевского дома.
Труднее понять, что руководило Честерфилдом, когда он вступил в
этот брак; значение могли здесь иметь и материальные
соображения, и политические замыслы; возможно также, что этот
шаг должен был, по его мнению, несколько приглушить слишком
распространившиеся в обществе толки о его скандальных любовных
похождениях в Голландии. Во всяком случае, это был довольно
странный брак, в котором расчет был на первом месте; чувство
любви, вероятно, отсутствовало у обоих супругов. Имя жены редко
встречается в письмах Честерфилда; чаще всего они и жили
раздельно, в двух особых домах на Гросвенор-сквер... "Герцогиня
Кендал умерла восьмидесяти пяти лет от роду,--писал Горес
Уолпол в 1743 году;--ее богатство огромно, но я предполагаю,
что лорд Честерфилд из него ничего не получит, оно достанется
его жене". Возможно, что среди наследников покойной герцогини
находился тогда и сам король, отличавшийся, как известно,
чрезвычайной скупостью, и это еще более способствовало его
враждебности к Честерфилду.
Последний прилив деловой активности в своей
административной и политической деятельности Честерфилд пережил
в середине 40-х годов. В 1744 году он ездил в Гаагу с очередным
дипломатическим поручением, вслед за тем получил назначение на
пост наместника Ирландии. Он уехал в Дублин с женой и провел
там около года (с мая 1745 года), оставив по себе добрую память
как просвещенный и гуманный начальник. Биографы Честерфилда,
может быть, даже преувеличивают значение этого, в сущности
короткого, пребывания его в Ирландии, утверждая, например, что
это был лучший период в его деятельности и что, если бы он даже
ничего не сделал на всех других поприщах, времени, проведенного
им в этой стране, было бы достаточно, чтобы признать в
Честерфилде одного из самых способных и блестящих людей того
века. Тем не менее следует признать, что Честерфилд мало
походил на других представителей английской власти в Ирландии,
подкупая ирландцев мягкостью и остроумием и обезоруживая
фанатиков своей веротерпимостью. Недаром о его дублинской жизни
ходило множество анекдотов, закрепленных в периодической печати
и мемуарах той поры. Однако эта довольно безмятежная жизнь
внезапно была прервана вызовом в Лондон для назначения на еще
более высокий пост -- государственного секретаря. В декабре
1746 года Честерфилд писал своей парижской приятельнице
Монконсейль: "Вот я и лишился своего почетного и доходного
поста, обязанности, связанные с ним, не отнимали у меня слишком
много времени от того. которое я люблю отдавать сладостям жизни
в обществе или даже лености. . . У меня были и сан, и досуг,
тогда как сейчас я чувствую себя водворенным на некий публичный
пьедестал..., хотя моя фигура, как вы хорошо знаете, ни в коем
случае не может быть названа колоссальной и не будет в силах
удержаться, подавленная к тому же и работой, и недугами моего
тела, и слабыми силами рассудка. Стоит ли меня с этим
поздравлять и не заслуживаю ли я сожаления?". В этом
автопризнании, наряду с несомненным кокетством, чувствуется
уже, хотя и несколько приглушенная, усталость и своего рода
разочарование. Сходные настроения проскальзывали и в других его
письмах этого времени. Неудивительно, что при подобных
обстоятельствах он вскоре добился отставки, которая и была
принята в начале февраля 1748 года. В последующие годы имя
Честерфилда все реже встречалось в анналах английской
политической жизни; он все более замыкался в себе.
В 1751 году Честерфилд напомнил о себе, когда по его
предложению и при его поддержке в Англии была осуществлена
реформа календаря. Несколько лет спустя (в 1755 году) широкий
общественный резонанс получила ссора с Честерфилдом знаменитого
д-ра Джонсона, в которой, впрочем, остается много неясного;
хотя эта ссора подняла очень злободневный вопрос о литературном
меценатстве, но позиции обоих споривших все еще вызывают новые
разъяснения, притом далеко не в пользу д-ра Джонсона. Публичная
полемика была не во вкусе Честерфилда;
он предпочитал ей спокойные и неторопливые беседы в
собственном кабинете.
"Мое единственное развлечение составляет мой новый дом,
который ныне приобретает некую форму, как внутри, так и
снаружи",--писал Честерфилд одному из своих друзей (22 сентября
1747 года) незадолго до своей отставки.
Дом, о котором здесь идет речь, действительно выстроен
Честерфил-дом в 1747 году по его собственному вкусу. Это был
большой особняк на одной из уэстендских улиц (South-Audley
Street), неподалеку от Гросвенор-сквера. Постройка здания,
тянувшаяся довольно долго, действительно развлекала
Честерфилда; он старался войти во все детали его отделки и
убранства и несколько раз описывал свой дом в письмах к
друзьям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106