Неужели ты
станешь лгать ему, ведь как только твоя ложь откроется, -- а
это несомненно случится, -- к тебе потеряют всякое доверие,
репутация твоя будет замарана и ты уже ничего не сможешь
добиться. Нет. Так что же, ты скажешь ему правду, выдав этим
тайну, которую тебе доверили? Ну, конечно же, нет. Ты очень
решительно ответишь, что вопрос этот тебя удивляет, что
задавший его -- ты в этом убежден -- не ждет, что ты на него
ответишь, и что, конечно, ни при каких обстоятельствах он
никаких сведений от тебя не получит. Такого рода ответ внушит
ему доверие к тебе; человек этот убедится в твоей правдивости,
и это благоприятное его мнение честным путем сослужит тебе
потом службу и очень потом пригодится. Если же ведущий с тобой
переговоры будет смотреть на тебя как на лжеца и обманщика, он
никогда больше не отнесется к тебе с доверием, ты ничего от
него не сможешь узнать и будешь на положении человека, которому
на щеке поставили клеймо и который из-за этого не может уже
вернуться к честной жизни, даже если бы хотел, и весь век свой
должен оставаться вором.
Лорд Бэкон очень правильно проводит различие между
лживостью и уменьем скрывать свои мысли и определенно
высказывается в пользу второго, замечая, однако, что есть
политики более слабые, которые прибегают к обоим. Человек
большой силы духа и таланта не нуждается ни в том, ни в другом.
"Конечно, -- говорит он, -- все самые замечательные люди,
когда-либо жившие на свете, отличались прямым и открытым
характером и слыли людьми надежными и правдивыми; но они были
похожи на хорошо управляемых коней; они ведь отлично знали, где
надо остановиться или повернуть; когда же они считали, что надо
где-то солгать, и шли на это, то уже сложившееся мнение об их
честности и прямодушии становилось своего рода ширмой,
скрывавшей их действия".
Есть люди, увлеченные ложью, которую сами они считают
невинной и которая в известном смысле и является таковой, ибо
не вредит никому, кроме них самих. Такого рода вранье --
ублюдок тщеславия и глупости: с этими людьми всегда
приключались чудеса; они, оказывается, видели вещи, которых
никогда не было на свете; видели они и другие, которых в
действительности никогда не видели, хоть те и существовали, --
и все только потому, что, по их мнению, вещи эти стоило видеть.
Если что-нибудь примечательное было сказано или сделано в
каком-нибудь городе или доме -- они тут как тут и уверяют, что
все это произошло у них на глазах или что они слышали все
собственными ушами. Они, видите ли, совершили подвиги, которые
другие не пытались совершить, а если и пытались, то им это не
удавалось. Они всегда герои ими же сочиненных истории и
считают, что они этим возбуждают к себе уважение или по меньшей
мере привлекают внимание. В действительности же на их долю
достается только презрение и насмешка, к которым присоединяется
еще изрядное недоверие: ибо совершенно естественно сделать
вывод, что человек, способный из одного только тщеславия на
любую мелкую ложь, без зазрения совести отважится и на большую,
если она будет для него выгодна. Если бы мне, например,
привелось увидеть что-нибудь настолько удивительное, что этому
трудно было бы поверить, я бы скорее всего об этом смолчал,
дабы не дать никому повода хоть на одно мгновение усомниться в
том, что я говорю правду. Еще более очевидно, что для женщины
не так важно быть целомудренной в глазах других, как для
мужчины -- правдивым; на это есть свои причины: женщина может
быть добродетельной, и не будучи целомудренной в строгом смысле
слова, мужчине же невозможно и помышлять о добродетели, если он
не будет по всей строгости правдивым. Женские оплошности порою
затрагивают одну только плоть, в мужчине же ложь -- это изъян
души и сердца. Бога ради, блюди, елико возможно, чистоту твоего
доброго имени; пусть оно останется ничем не замаранным, не
запятнанным, не оскверненным, -- и ты будешь вне подозрений.
Злословие и клевета никогда не тронут человека, до тех пор пока
не обнаружат у него какого-то слабого места: они всегда только
раздувают то, что уже есть, но никогда ничего не создают внове.
Существует большая разница между нравственной чистотой,
которую я так настойчиво тебе рекомендую, и стоической
строгостью и суровостью нрава, которую я ни в какой степени не
собираюсь ставить тебе в пример. Я бы хотел, чтобы в твои годы
ты был не столько Катоном, сколько Клодием. Будь же не только
человеком дела, но и жизнелюбцем, и пусть все знают, что ты и
то, и другое. Радуйся этой счастливой и легкомысленной поре
твоей жизни; умей блеснуть в наслаждениях и в компании твоих
сверстников. Вот все, что ты должен делать, и, право же, ты
можешь все это делать, нисколько не запятнав своей нравственной
чистоты, ибо те заблудшие юнцы, которые полагают, что могут
блеснуть, лишь учинив какое-нибудь непотребство или распутство,
блестят только от смрадного разложения, подобно гнилому мясу,
которое светится в темноте. Без этой нравственной чистоты у
тебя не может быть никакого чувства собственного достоинства, а
без чувства собственного достоинства невозможно возвыситься в
свете. Надо быть человеком порядочным, если хочешь, чтобы тебя
уважали. Я знал людей, которые были неопрятны по отношению к
своему доброму имени, хотя, вообще-то говоря, ничем его
особенно не осквернили; кончилось тем, что их попросту .стали
презирать, хотя вины за ними не было никакой, заслуги их
поблекли, на притязания их перестали обращать внимание, а все,
что они отстаивали, начисто отвергалось. Репутация человека
должна быть не только чистой, но и четкой; ни в чем не
удовлетворяйся посредственностью. Если чистотой своего доброго
имени и учтивостью манер ты хочешь сравняться со многими, то
для этого надо стараться превзойти всех. Прощай.
LVI
Лондон, 18 января ст. ст. 1750 г.
Милый друг,
Стены твоего скромного дома теперь уже, должно быть,
окончательно достроены и завершены, и мне остается только
позаботиться о том, как их украсить; да и сам ты должен теперь
больше всего думать об этом. Постарайся же украсить себя всем
возможным изяществом и совершенством. Когда нет прочной основы,
качества эти ничего не стоят, но надо сказать, что и сама
основа без них не очень-то бывает нужна. Представь себе,
например, человека не слишком ученого, но с привлекательной
наружностью, располагающими к себе манерами, умеющего все
изящно сказать и изящно сделать, учтивого, liant106, словом,
наделенного всеми второстепенными талантами, и представь себе
другого -- с ясным умом и глубокими знаниями, но без упомянутых
качеств:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
станешь лгать ему, ведь как только твоя ложь откроется, -- а
это несомненно случится, -- к тебе потеряют всякое доверие,
репутация твоя будет замарана и ты уже ничего не сможешь
добиться. Нет. Так что же, ты скажешь ему правду, выдав этим
тайну, которую тебе доверили? Ну, конечно же, нет. Ты очень
решительно ответишь, что вопрос этот тебя удивляет, что
задавший его -- ты в этом убежден -- не ждет, что ты на него
ответишь, и что, конечно, ни при каких обстоятельствах он
никаких сведений от тебя не получит. Такого рода ответ внушит
ему доверие к тебе; человек этот убедится в твоей правдивости,
и это благоприятное его мнение честным путем сослужит тебе
потом службу и очень потом пригодится. Если же ведущий с тобой
переговоры будет смотреть на тебя как на лжеца и обманщика, он
никогда больше не отнесется к тебе с доверием, ты ничего от
него не сможешь узнать и будешь на положении человека, которому
на щеке поставили клеймо и который из-за этого не может уже
вернуться к честной жизни, даже если бы хотел, и весь век свой
должен оставаться вором.
Лорд Бэкон очень правильно проводит различие между
лживостью и уменьем скрывать свои мысли и определенно
высказывается в пользу второго, замечая, однако, что есть
политики более слабые, которые прибегают к обоим. Человек
большой силы духа и таланта не нуждается ни в том, ни в другом.
"Конечно, -- говорит он, -- все самые замечательные люди,
когда-либо жившие на свете, отличались прямым и открытым
характером и слыли людьми надежными и правдивыми; но они были
похожи на хорошо управляемых коней; они ведь отлично знали, где
надо остановиться или повернуть; когда же они считали, что надо
где-то солгать, и шли на это, то уже сложившееся мнение об их
честности и прямодушии становилось своего рода ширмой,
скрывавшей их действия".
Есть люди, увлеченные ложью, которую сами они считают
невинной и которая в известном смысле и является таковой, ибо
не вредит никому, кроме них самих. Такого рода вранье --
ублюдок тщеславия и глупости: с этими людьми всегда
приключались чудеса; они, оказывается, видели вещи, которых
никогда не было на свете; видели они и другие, которых в
действительности никогда не видели, хоть те и существовали, --
и все только потому, что, по их мнению, вещи эти стоило видеть.
Если что-нибудь примечательное было сказано или сделано в
каком-нибудь городе или доме -- они тут как тут и уверяют, что
все это произошло у них на глазах или что они слышали все
собственными ушами. Они, видите ли, совершили подвиги, которые
другие не пытались совершить, а если и пытались, то им это не
удавалось. Они всегда герои ими же сочиненных истории и
считают, что они этим возбуждают к себе уважение или по меньшей
мере привлекают внимание. В действительности же на их долю
достается только презрение и насмешка, к которым присоединяется
еще изрядное недоверие: ибо совершенно естественно сделать
вывод, что человек, способный из одного только тщеславия на
любую мелкую ложь, без зазрения совести отважится и на большую,
если она будет для него выгодна. Если бы мне, например,
привелось увидеть что-нибудь настолько удивительное, что этому
трудно было бы поверить, я бы скорее всего об этом смолчал,
дабы не дать никому повода хоть на одно мгновение усомниться в
том, что я говорю правду. Еще более очевидно, что для женщины
не так важно быть целомудренной в глазах других, как для
мужчины -- правдивым; на это есть свои причины: женщина может
быть добродетельной, и не будучи целомудренной в строгом смысле
слова, мужчине же невозможно и помышлять о добродетели, если он
не будет по всей строгости правдивым. Женские оплошности порою
затрагивают одну только плоть, в мужчине же ложь -- это изъян
души и сердца. Бога ради, блюди, елико возможно, чистоту твоего
доброго имени; пусть оно останется ничем не замаранным, не
запятнанным, не оскверненным, -- и ты будешь вне подозрений.
Злословие и клевета никогда не тронут человека, до тех пор пока
не обнаружат у него какого-то слабого места: они всегда только
раздувают то, что уже есть, но никогда ничего не создают внове.
Существует большая разница между нравственной чистотой,
которую я так настойчиво тебе рекомендую, и стоической
строгостью и суровостью нрава, которую я ни в какой степени не
собираюсь ставить тебе в пример. Я бы хотел, чтобы в твои годы
ты был не столько Катоном, сколько Клодием. Будь же не только
человеком дела, но и жизнелюбцем, и пусть все знают, что ты и
то, и другое. Радуйся этой счастливой и легкомысленной поре
твоей жизни; умей блеснуть в наслаждениях и в компании твоих
сверстников. Вот все, что ты должен делать, и, право же, ты
можешь все это делать, нисколько не запятнав своей нравственной
чистоты, ибо те заблудшие юнцы, которые полагают, что могут
блеснуть, лишь учинив какое-нибудь непотребство или распутство,
блестят только от смрадного разложения, подобно гнилому мясу,
которое светится в темноте. Без этой нравственной чистоты у
тебя не может быть никакого чувства собственного достоинства, а
без чувства собственного достоинства невозможно возвыситься в
свете. Надо быть человеком порядочным, если хочешь, чтобы тебя
уважали. Я знал людей, которые были неопрятны по отношению к
своему доброму имени, хотя, вообще-то говоря, ничем его
особенно не осквернили; кончилось тем, что их попросту .стали
презирать, хотя вины за ними не было никакой, заслуги их
поблекли, на притязания их перестали обращать внимание, а все,
что они отстаивали, начисто отвергалось. Репутация человека
должна быть не только чистой, но и четкой; ни в чем не
удовлетворяйся посредственностью. Если чистотой своего доброго
имени и учтивостью манер ты хочешь сравняться со многими, то
для этого надо стараться превзойти всех. Прощай.
LVI
Лондон, 18 января ст. ст. 1750 г.
Милый друг,
Стены твоего скромного дома теперь уже, должно быть,
окончательно достроены и завершены, и мне остается только
позаботиться о том, как их украсить; да и сам ты должен теперь
больше всего думать об этом. Постарайся же украсить себя всем
возможным изяществом и совершенством. Когда нет прочной основы,
качества эти ничего не стоят, но надо сказать, что и сама
основа без них не очень-то бывает нужна. Представь себе,
например, человека не слишком ученого, но с привлекательной
наружностью, располагающими к себе манерами, умеющего все
изящно сказать и изящно сделать, учтивого, liant106, словом,
наделенного всеми второстепенными талантами, и представь себе
другого -- с ясным умом и глубокими знаниями, но без упомянутых
качеств:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106