с
тех пор судьба Англии находилась в его руках до 1742 года, так
как премьер-министром он оставался более двадцати лет.
Недоразумения с Уолполом, возникавшие у Честерфилда еще в
начале 20-х годов, в 30-е годы превратились в жестокую распрю.
Вероятно, козням Роберта Уолпола Честерфилд был обязан
тем, что Георг II, вскоре после своего восшествия на престол,
отправил его из Лондона в Гаагу в качестве английского посла:
это было нечто вроде почетной ссылки и, вместе с тем, -- со
стороны Уолпола, -- тактически ловким устранением опасного
противника. В Голландии Честерфилд провел несколько лет (1727
-- 1732).
Почти четверть века спустя Честерфилд писал своему сыну
(26 сентября 1752 года): "Я утверждаю, что посол в иностранном
государстве никогда не может быть вполне деловым человеком,
если он не любит удовольствия в то же время. Его намерения
осуществляются и, вероятно, наилучшим образом, к тому же не
вызывая ни малейших подозрений, -- на балах, ужинах, ассамблеях
и увеселениях, благодаря интригам с женщинами или знакомствам,
незаметно устанавливающимся с мужчинами в эти беспечные часы
развлечений". Будучи послом в Гааге, Честерфилд придерживался
именно этой тактики и вполне оправдал себя с деловой точки
зрения. Однако стремление его стать светским кавалером и
любителем галантных празднеств диктовалось на этот раз не
столько профессиональными деловыми соображениями, сколько
обидой за изгнание и отстранение от активной политической
деятельности; эта обида давала себя знать вопреки его
награждению высшими орденами и высокому придворному званию
(Lord of the Household -- нечто вроде министра двора),
полученному им в 1730 году. Вскоре он, однако, заставил о себе
говорить как герой довольно громкой и скандальной любовной
истории.
Жила в Гааге Элизабет дю Буше, скромная, красивая девушка,
из французской протестантской эмигрантской семьи; она была
гувернанткой при двух девочках-сиротках и меньше всего думала о
светских развлечениях или победах. Ходила молва, что английский
посол искусно и лицемерно разыграл свое увлечение этой бедной
добродетельной девушкой на пари, которое будто бы заключил в
кружке молодых повес своего круга. Но любовь зашла дальше, чем
предполагалось первоначально по этой салонной стратагеме: дю
Буше стала матерью сына (1732). Он был назван, как и его отец,
Филипом и получил отцовскую фамилию Стенхопа. Биографы
Честерфилда, рассказывая этот эпизод, утверждают, что он
задолго до романа С. Ричардсона разыграл историю Грандисона,
соблазнителя Клариссы, и что будто бы Ричардсон, зная эту
историю, взял ее за основу своего знаменитого романа (Clarissa
Harlowe, 1748), но это едва ли правдоподобно, если иметь в виду
частую житейскую повторяемость подобной банальной любовной
интриги. Скомпрометированная дю Буше лишилась места и оказалась
всецело на милости отца своего ребенка. Честерфилд поселил ее в
лондонском предместье, дал скромный пенсион; но она навсегда
осталась там, в глуши, ведя одинокое и почти безвестное
существование покинутой женщины и не видя никого, даже самого
Честерфилда. Последний, впрочем, заказал ее портрет знаменитому
тогда художнику-пастелисту, Каррьере Розальба, и повесил этот
портрет в золоченой раме в своей библиотеке. Сын же
Честерфилда, родившийся от этой мимолетной связи, -- был тот
самый Филип Стенхоп, которому отец многие годы посылал свои,
впоследствии прославленные, письма. Прежде чем обратиться к
характеристике этих писем, следует досказать биографию
Честерфилда в те годы, когда они писались.
Жизнь его по возвращении в Лондон из Голландии не была
богата внешними событиями. Первоначально важнейшие из них были
сосредоточены вокруг парламентской борьбы с Робертом Уолполом,
в 30-е годы принимавшей все более резкие формы и вынуждавшей
Честерфилда то испытывать свои ораторские способности, то
браться за сатирическое перо журналиста. В палате лордов вместе
с Честерфилдом оппозицию возглавлял Картрет (с 1744 года
ставший графом Гренвиллем); вскоре ядро оппозиции пополнилось и
в палате общин, где появились способные и энергичные молодые
люди (которых Уолпол презрительно называл
"патриотами-мальчишками") -- Уильям Питт и Джордж Литтлтон,
ставшие соратниками и друзьями Честерфилда. Джордж Литтлтон
(1709 -- 1773), приятель Попа и Дж. Филдинга, вошел в
английскую литературу прежде всего потому, что именно ему
впоследствии посвящен был Филдингом знаменитый роман --
"История Тома Джонса, найденыша", но Литтлтон и сам пробовал
свои силы на литературном поприще: в 1735 году, в тот самый
год, когда он стал влиятельным членом палаты общин, он анонимно
издал томик своих "персидских писем" -- сколок с одноименного
произведения Монтескье, полный, однако, самостоятельных и
свежих наблюдений над английской политической жизнью. Литтлтон
ближе связал Честерфилда с литераторами, которым он
покровительствовал, и привлек его к совместному участию в
нескольких литературных периодических изданиях, противостоявших
правительственным оффициозам.
Не следует преувеличивать радикализма ни Честерфилда, ни
его единомышленников по парламентской оппозиции, когда они вели
совместную борьбу против могущественного премьер-министра.
Боровшиеся в то время политические партии представляли собою в
сущности довольно беспринципные блоки представителей
разнородных классовых интересов; их идейные разногласия
зачастую носили характер временный и нередко определялись
случайными причинами, не имевшими ничего общего с подлинными
интересами трудового народа. Но Честерфилд был опытным
политиком и прошел настоящую идейную закалку у ранних
французских просветителей, благодаря чему он и завоевал
авторитет у передовых английских литераторов этой поры.
Роберт Уолпол не отличался образованностью. К литературе и
искусству он относился презрительно и о поэтах и писателях
отзывался в тонах самых непочтительных и бесцеремонных, так как
считал их людьми совершенно бесполезными; впрочем, на подкупы
наемных писак он тратил огромные государственные средства.
Свифт, в своей эпистоле к Дж. Гею в 1751 году, называл Роберта
Уолпола "врагом поэтов" ("Bob, the poets foe"), а в "Рапсодии о
поэзии" (1733) издевался над тем, что любой памфлет "в защиту
сэра Боба никогда не испытает недостачи в оплате". При Р.
Уолполе система взяточничества и подкупов достигла небывалых
размеров, была настолько очевидной и привычной для всех, что
стала как бы узаконенной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
тех пор судьба Англии находилась в его руках до 1742 года, так
как премьер-министром он оставался более двадцати лет.
Недоразумения с Уолполом, возникавшие у Честерфилда еще в
начале 20-х годов, в 30-е годы превратились в жестокую распрю.
Вероятно, козням Роберта Уолпола Честерфилд был обязан
тем, что Георг II, вскоре после своего восшествия на престол,
отправил его из Лондона в Гаагу в качестве английского посла:
это было нечто вроде почетной ссылки и, вместе с тем, -- со
стороны Уолпола, -- тактически ловким устранением опасного
противника. В Голландии Честерфилд провел несколько лет (1727
-- 1732).
Почти четверть века спустя Честерфилд писал своему сыну
(26 сентября 1752 года): "Я утверждаю, что посол в иностранном
государстве никогда не может быть вполне деловым человеком,
если он не любит удовольствия в то же время. Его намерения
осуществляются и, вероятно, наилучшим образом, к тому же не
вызывая ни малейших подозрений, -- на балах, ужинах, ассамблеях
и увеселениях, благодаря интригам с женщинами или знакомствам,
незаметно устанавливающимся с мужчинами в эти беспечные часы
развлечений". Будучи послом в Гааге, Честерфилд придерживался
именно этой тактики и вполне оправдал себя с деловой точки
зрения. Однако стремление его стать светским кавалером и
любителем галантных празднеств диктовалось на этот раз не
столько профессиональными деловыми соображениями, сколько
обидой за изгнание и отстранение от активной политической
деятельности; эта обида давала себя знать вопреки его
награждению высшими орденами и высокому придворному званию
(Lord of the Household -- нечто вроде министра двора),
полученному им в 1730 году. Вскоре он, однако, заставил о себе
говорить как герой довольно громкой и скандальной любовной
истории.
Жила в Гааге Элизабет дю Буше, скромная, красивая девушка,
из французской протестантской эмигрантской семьи; она была
гувернанткой при двух девочках-сиротках и меньше всего думала о
светских развлечениях или победах. Ходила молва, что английский
посол искусно и лицемерно разыграл свое увлечение этой бедной
добродетельной девушкой на пари, которое будто бы заключил в
кружке молодых повес своего круга. Но любовь зашла дальше, чем
предполагалось первоначально по этой салонной стратагеме: дю
Буше стала матерью сына (1732). Он был назван, как и его отец,
Филипом и получил отцовскую фамилию Стенхопа. Биографы
Честерфилда, рассказывая этот эпизод, утверждают, что он
задолго до романа С. Ричардсона разыграл историю Грандисона,
соблазнителя Клариссы, и что будто бы Ричардсон, зная эту
историю, взял ее за основу своего знаменитого романа (Clarissa
Harlowe, 1748), но это едва ли правдоподобно, если иметь в виду
частую житейскую повторяемость подобной банальной любовной
интриги. Скомпрометированная дю Буше лишилась места и оказалась
всецело на милости отца своего ребенка. Честерфилд поселил ее в
лондонском предместье, дал скромный пенсион; но она навсегда
осталась там, в глуши, ведя одинокое и почти безвестное
существование покинутой женщины и не видя никого, даже самого
Честерфилда. Последний, впрочем, заказал ее портрет знаменитому
тогда художнику-пастелисту, Каррьере Розальба, и повесил этот
портрет в золоченой раме в своей библиотеке. Сын же
Честерфилда, родившийся от этой мимолетной связи, -- был тот
самый Филип Стенхоп, которому отец многие годы посылал свои,
впоследствии прославленные, письма. Прежде чем обратиться к
характеристике этих писем, следует досказать биографию
Честерфилда в те годы, когда они писались.
Жизнь его по возвращении в Лондон из Голландии не была
богата внешними событиями. Первоначально важнейшие из них были
сосредоточены вокруг парламентской борьбы с Робертом Уолполом,
в 30-е годы принимавшей все более резкие формы и вынуждавшей
Честерфилда то испытывать свои ораторские способности, то
браться за сатирическое перо журналиста. В палате лордов вместе
с Честерфилдом оппозицию возглавлял Картрет (с 1744 года
ставший графом Гренвиллем); вскоре ядро оппозиции пополнилось и
в палате общин, где появились способные и энергичные молодые
люди (которых Уолпол презрительно называл
"патриотами-мальчишками") -- Уильям Питт и Джордж Литтлтон,
ставшие соратниками и друзьями Честерфилда. Джордж Литтлтон
(1709 -- 1773), приятель Попа и Дж. Филдинга, вошел в
английскую литературу прежде всего потому, что именно ему
впоследствии посвящен был Филдингом знаменитый роман --
"История Тома Джонса, найденыша", но Литтлтон и сам пробовал
свои силы на литературном поприще: в 1735 году, в тот самый
год, когда он стал влиятельным членом палаты общин, он анонимно
издал томик своих "персидских писем" -- сколок с одноименного
произведения Монтескье, полный, однако, самостоятельных и
свежих наблюдений над английской политической жизнью. Литтлтон
ближе связал Честерфилда с литераторами, которым он
покровительствовал, и привлек его к совместному участию в
нескольких литературных периодических изданиях, противостоявших
правительственным оффициозам.
Не следует преувеличивать радикализма ни Честерфилда, ни
его единомышленников по парламентской оппозиции, когда они вели
совместную борьбу против могущественного премьер-министра.
Боровшиеся в то время политические партии представляли собою в
сущности довольно беспринципные блоки представителей
разнородных классовых интересов; их идейные разногласия
зачастую носили характер временный и нередко определялись
случайными причинами, не имевшими ничего общего с подлинными
интересами трудового народа. Но Честерфилд был опытным
политиком и прошел настоящую идейную закалку у ранних
французских просветителей, благодаря чему он и завоевал
авторитет у передовых английских литераторов этой поры.
Роберт Уолпол не отличался образованностью. К литературе и
искусству он относился презрительно и о поэтах и писателях
отзывался в тонах самых непочтительных и бесцеремонных, так как
считал их людьми совершенно бесполезными; впрочем, на подкупы
наемных писак он тратил огромные государственные средства.
Свифт, в своей эпистоле к Дж. Гею в 1751 году, называл Роберта
Уолпола "врагом поэтов" ("Bob, the poets foe"), а в "Рапсодии о
поэзии" (1733) издевался над тем, что любой памфлет "в защиту
сэра Боба никогда не испытает недостачи в оплате". При Р.
Уолполе система взяточничества и подкупов достигла небывалых
размеров, была настолько очевидной и привычной для всех, что
стала как бы узаконенной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106