это великая заслуга, она достойна великого государя! А
так как государь этот, разумеется, -- самый выдающийся в
Европе, каждая область его правления заслуживает того, чтобы
ты, елико возможно, тщательно ее изучил и уделил ей самое
пристальное внимание. Надо признать, что, решив приобщиться к
политике, ты правильно поступил, начав с Берлина, а потом
поехав в Турин, где тебе предстоит увидеть второго после
прусского короля выдающегося монарха; таким образом, если ты
способен поразмыслить над вопросами политики, эти два государя
дадут тебе достаточно для этого материала.
Мне хотелось бы, чтобы ты постарался познакомиться с месье
де Мопертюи, человеком настолько примечательным и своей
ученостью, и другими достоинствами, что было бы и досадно, и
стыдно провести хотя бы день в одном городе с ним и не повидать
его. Если у тебя не будет никакого другого случая познакомиться
с ним, я. пришлю тебе отсюда к нему письмо. Месье Каньони в
Берлине, к которому, как мне известно, у тебя есть
рекомендация, -- очень талантливый человек, превосходно
осведомленный обо всем, что делается в Европе: знакомство с
ним, если ты заслужишь его и сумеешь извлечь из него все, что
надо, может оказаться для тебя очень полезным.
Не забудь взять себе в Берлине самого лучшего учителя
танцев -- не столько для того, чтобы он научил тебя хорошо
танцевать,, сколько для того, чтобы научиться у него изяществу
движений вообще, уменью изящно сидеть, стоять и ходить. Грации,
грации; не забывай о грациях! Прощай.
XLIII
Лондон, 7 февраля ст. ст. 1749 г.
Милый мой мальчик,
Ты теперь достиг того возраста, когда люди приобретают
способность к размышлению, и я надеюсь, что в отличие от многих
своих сверстников ты используешь ее для своего же блага и
будешь доискиваться до правды и стремиться приобрести серьезные
знания. Должен тебе признаться (я ведь готов посвятить тебя в
мои тайны), что и сам я не так уж давно отважился мыслить
самостоятельно. До шестнадцати или семнадцати лет я вообще не
способен был мыслить, а потом в течение долгих лет просто не
использовал эту способность. Я вбирал в себя суждения,
почерпнутые из книг или слышанные от людей, с которыми общался,
не проверяя, истинны они или нет, не слишком боялся впасть в
заблуждение, и никак не мог найти время и дать себе труд
доискаться до истины. Так вот, частью от лени, частью от
беспутной жизни, а частью от mauvaise honte78, мешающего
отвергнуть модные взгляды, я, как я впоследствии понял, вместо
того чтобы в действиях своих руководиться разумом, стал слепо
следовать предрассудкам и спокойно уживался с заблуждениями,
вместо того чтобы искать правды. С тех пор же, как я дал себе
труд жить своим умом и нашел в себе мужество признать это, ты
не можешь даже представить себе, как изменились все мои
понятия, в каком новом свете представилось то, что я раньше
видел сквозь призму предвзятости или чужого авторитета.
Впрочем, может быть, я и до сих пор в плеку у многих
заблуждений, к которым за долгие годы настолько привык, что они
превратились во взгляды, ибо очень трудно отличить рано
приобретенные и давно укоренившиеся в тебе привычки от мыслей,
порожденных разумом и раздумьем.
Первым моим заблуждением (я не буду говорить о суевериях,
свойственных женщинам и детям, как-то вера в домовых, в
привидения, сны, в просыпанную соль и т. п.) было суеверное
преклонение перед классической древностью, которым я проникся
под влиянием прочитанных книг и учителей, меня к ней
приобщавших. У меня сложилось убеждение, что за последние
полторы тысячи лет в мире не было ни истинного благородства, ни
здравого смысла, что то и другое совершенно исчезло, после того
как перестали существовать древние Греция и Рим. У Гомера и
Вергилия не могло быть никаких недостатков, потому что то были
древние; у Милтона и Тассо не могло быть никаких достоинств,
потому что они жили в новое время. И я был близок к тому, чтобы
сказать в отношении древних то, что Цицерон очень глупо и
недостойно для философа говорит о Платоне: "Cum quo errare
malim quern cum aliis recte sentire"79.
Теперь же мне не надо делать никаких необыкновенных усилий
духа, для того чтобы обнаружить, что и три тысячи лет назад
природа была такою же, как сейчас; что люди и тогда, и теперь
были только людьми, что обычаи и моды часто меняются,
человеческая же натура -- одна и та же. И теперь я уже больше
не могу думать, что люди были лучше, мужественнее и мудрее
полторы или три тысячи лет назад, так же как не могу думать,
что тогда были лучше животные или растения. Решусь также
утверждать вопреки поклонникам древних, что гомеровский герой
Ахилл -- скотина и негодяй и поэтому ему совершенно не подходит
быть героем эпической поэмы. Родина так мало для него значила,
что он не хотел защищать ее, и оттого лишь, что поссорился с
Агамемноном из-за шлюхи; а потом, побуждаемый только личною
жаждой мести, он принялся убивать людей, я бы сказал -- подло,
-- ибо он знал, что сам остается неуязвим. Однако при всей
своей неуязвимости он носил крепчайший панцирь. Боюсь, что
здесь имеет место какая-то грубая ошибка, потому что ему
достаточно было бы привязать к пятке, которая была его слабым
местом, самую обыкновенную подкову. С другой стороны,
присоединяясь к ревнителям писателей современных, я вместе с
Драйденом2 утверждаю, что Дьявол -- это подлинный герой
милтоновской поэмы, ибо замысел, который у него возникает и
который он преследует и в конце концов осуществляет, и является
содержанием поэмы. На основании всех этих соображений я прихожу
к беспристрастному выводу, что у древних, так же как у людей
нашего времени, были свои достоинства и недостатки, свои
добродетели и пороки; педанты и люди, претендующие на ученость,
решительным образом отдают предпочтение первым, люди же
тщеславные и невежественные столь же безоговорочно предпочитают
вторых.
Религиозные предрассудки мои шли в ногу с моим
пристрастием к классической древности, и было время, когда я
считал, что даже самый порядочный человек на свете никак не
может обрести спасения, не принадлежа к англиканской церкви,
ибо не понимал, что взгляды людей не зависят от их воли и что
столь же естественно другому человеку иметь взгляды, не похожие
на мои, как и мне иметь взгляды, не похожие на взгляды другого
Если же оба искренни, то ни того, ни другого не приходится
упрекать, и, следовательно, мы должны быть взаимно
снисходительны друг к другу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
так как государь этот, разумеется, -- самый выдающийся в
Европе, каждая область его правления заслуживает того, чтобы
ты, елико возможно, тщательно ее изучил и уделил ей самое
пристальное внимание. Надо признать, что, решив приобщиться к
политике, ты правильно поступил, начав с Берлина, а потом
поехав в Турин, где тебе предстоит увидеть второго после
прусского короля выдающегося монарха; таким образом, если ты
способен поразмыслить над вопросами политики, эти два государя
дадут тебе достаточно для этого материала.
Мне хотелось бы, чтобы ты постарался познакомиться с месье
де Мопертюи, человеком настолько примечательным и своей
ученостью, и другими достоинствами, что было бы и досадно, и
стыдно провести хотя бы день в одном городе с ним и не повидать
его. Если у тебя не будет никакого другого случая познакомиться
с ним, я. пришлю тебе отсюда к нему письмо. Месье Каньони в
Берлине, к которому, как мне известно, у тебя есть
рекомендация, -- очень талантливый человек, превосходно
осведомленный обо всем, что делается в Европе: знакомство с
ним, если ты заслужишь его и сумеешь извлечь из него все, что
надо, может оказаться для тебя очень полезным.
Не забудь взять себе в Берлине самого лучшего учителя
танцев -- не столько для того, чтобы он научил тебя хорошо
танцевать,, сколько для того, чтобы научиться у него изяществу
движений вообще, уменью изящно сидеть, стоять и ходить. Грации,
грации; не забывай о грациях! Прощай.
XLIII
Лондон, 7 февраля ст. ст. 1749 г.
Милый мой мальчик,
Ты теперь достиг того возраста, когда люди приобретают
способность к размышлению, и я надеюсь, что в отличие от многих
своих сверстников ты используешь ее для своего же блага и
будешь доискиваться до правды и стремиться приобрести серьезные
знания. Должен тебе признаться (я ведь готов посвятить тебя в
мои тайны), что и сам я не так уж давно отважился мыслить
самостоятельно. До шестнадцати или семнадцати лет я вообще не
способен был мыслить, а потом в течение долгих лет просто не
использовал эту способность. Я вбирал в себя суждения,
почерпнутые из книг или слышанные от людей, с которыми общался,
не проверяя, истинны они или нет, не слишком боялся впасть в
заблуждение, и никак не мог найти время и дать себе труд
доискаться до истины. Так вот, частью от лени, частью от
беспутной жизни, а частью от mauvaise honte78, мешающего
отвергнуть модные взгляды, я, как я впоследствии понял, вместо
того чтобы в действиях своих руководиться разумом, стал слепо
следовать предрассудкам и спокойно уживался с заблуждениями,
вместо того чтобы искать правды. С тех пор же, как я дал себе
труд жить своим умом и нашел в себе мужество признать это, ты
не можешь даже представить себе, как изменились все мои
понятия, в каком новом свете представилось то, что я раньше
видел сквозь призму предвзятости или чужого авторитета.
Впрочем, может быть, я и до сих пор в плеку у многих
заблуждений, к которым за долгие годы настолько привык, что они
превратились во взгляды, ибо очень трудно отличить рано
приобретенные и давно укоренившиеся в тебе привычки от мыслей,
порожденных разумом и раздумьем.
Первым моим заблуждением (я не буду говорить о суевериях,
свойственных женщинам и детям, как-то вера в домовых, в
привидения, сны, в просыпанную соль и т. п.) было суеверное
преклонение перед классической древностью, которым я проникся
под влиянием прочитанных книг и учителей, меня к ней
приобщавших. У меня сложилось убеждение, что за последние
полторы тысячи лет в мире не было ни истинного благородства, ни
здравого смысла, что то и другое совершенно исчезло, после того
как перестали существовать древние Греция и Рим. У Гомера и
Вергилия не могло быть никаких недостатков, потому что то были
древние; у Милтона и Тассо не могло быть никаких достоинств,
потому что они жили в новое время. И я был близок к тому, чтобы
сказать в отношении древних то, что Цицерон очень глупо и
недостойно для философа говорит о Платоне: "Cum quo errare
malim quern cum aliis recte sentire"79.
Теперь же мне не надо делать никаких необыкновенных усилий
духа, для того чтобы обнаружить, что и три тысячи лет назад
природа была такою же, как сейчас; что люди и тогда, и теперь
были только людьми, что обычаи и моды часто меняются,
человеческая же натура -- одна и та же. И теперь я уже больше
не могу думать, что люди были лучше, мужественнее и мудрее
полторы или три тысячи лет назад, так же как не могу думать,
что тогда были лучше животные или растения. Решусь также
утверждать вопреки поклонникам древних, что гомеровский герой
Ахилл -- скотина и негодяй и поэтому ему совершенно не подходит
быть героем эпической поэмы. Родина так мало для него значила,
что он не хотел защищать ее, и оттого лишь, что поссорился с
Агамемноном из-за шлюхи; а потом, побуждаемый только личною
жаждой мести, он принялся убивать людей, я бы сказал -- подло,
-- ибо он знал, что сам остается неуязвим. Однако при всей
своей неуязвимости он носил крепчайший панцирь. Боюсь, что
здесь имеет место какая-то грубая ошибка, потому что ему
достаточно было бы привязать к пятке, которая была его слабым
местом, самую обыкновенную подкову. С другой стороны,
присоединяясь к ревнителям писателей современных, я вместе с
Драйденом2 утверждаю, что Дьявол -- это подлинный герой
милтоновской поэмы, ибо замысел, который у него возникает и
который он преследует и в конце концов осуществляет, и является
содержанием поэмы. На основании всех этих соображений я прихожу
к беспристрастному выводу, что у древних, так же как у людей
нашего времени, были свои достоинства и недостатки, свои
добродетели и пороки; педанты и люди, претендующие на ученость,
решительным образом отдают предпочтение первым, люди же
тщеславные и невежественные столь же безоговорочно предпочитают
вторых.
Религиозные предрассудки мои шли в ногу с моим
пристрастием к классической древности, и было время, когда я
считал, что даже самый порядочный человек на свете никак не
может обрести спасения, не принадлежа к англиканской церкви,
ибо не понимал, что взгляды людей не зависят от их воли и что
столь же естественно другому человеку иметь взгляды, не похожие
на мои, как и мне иметь взгляды, не похожие на взгляды другого
Если же оба искренни, то ни того, ни другого не приходится
упрекать, и, следовательно, мы должны быть взаимно
снисходительны друг к другу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106