А что, если эти мгновения не были последними? Что, если Пижма обречен умирать вечно в этом багровом пруду? И его, Тео, ждет такая же участь? Он обвел глазами всех остальных. Ужас, который испытывали Дурман и Наперстянка, боролся с алчностью и нетерпением. Кумбер висел на руках констеблей. Ребенок трясся в радостном пароксизме из-за чего-то, открывшегося ему. Затем внимание Тео привлекло что-то еще, какое-то движение на том берегу озера. Он подумал' было, что это паромщик Робин, особенно когда фигура скользнула с берега в воду, но она исчезла и больше уже не показывалась.
Что бы это ни было, явилось оно слишком поздно. Бледное лицо Чемерицы было спокойно, и только безумное напряжение взгляда выдавало, как он взволнован. Силу его воли Тео чувствовал, как нечто материальное.
– Теперь твой черед, сын Фиалки. Нам нужен ключ, чтобы отпереть последнюю дверь.
Тео обнаружил, что может говорить, хотя каждое слово давалось ему с болью – он словно вытягивал из себя колючую проволоку.
– Нет... у меня... никакого... ключа.
– Ты сам и есть ключ, дурень. Твой родной отец не допустил, чтобы я один распоряжался энергией королевской четы, когда мы все уже поклялись отнять власть у монархов. Другие поддержали его, а я тогда был недостаточно силен, чтобы заставить их передумать. Энергию распределяли мы двое, Фиалка и Чемерица. Мы могли использовать ее только по взаимному согласию, которого между нами, разумеется, не было.
– Я... все-таки... не...
– Это больше не имеет значения. Ты не твой отец и не способен противиться мне, Тео Вильмос, он же Септимус Фиалка. Протяни руки.
Тео уперся так, что мышцы свело судорогой, но его руки, несмотря на это, стали медленно подниматься. Лорд взял их в свои, холодные и сухие, и заговорил нараспев:
Смерть сковывает руки, и ноги, и голову,
но не трогает сердца!
Чемерица произносил эти поэтические строки без всяких эмоций, но Тео чувствовал идущую от него волну. Если Тео действительно был ключом, сейчас его вставили в замок и поворачивали, словно в какой-нибудь безотказной системе ядерного бункера. Вот почему он говорит так, будто поет. Из-за давления в голове Тео казалось, что его опускают на дно океана. Для него это не стихи, а формула какой-нибудь там водородной бомбы.
Здесь, где стоят все Древесные Лорды рядом,
Ствол со стволом, брат вместе с братом,
Сила Властелина и Властительницы Дерев
Да откроется мне!
Тьма Промежутка лишает зрения и слуха,
но не трогает сердца!
Здесь, в месте рождения Времени неделимого,
Заглатывающего собственные кольца, незримого,
Сила Властелина и Властительницы Воздуха
Да откроется мне!
Беспредельность Молчания связывает язык,
но не трогает сердца!
Здесь, где поет на ясене первая птица,
Веля звездам на небе пробудиться,
Сила Властелина и Властительницы Песни
Да откроется мне!
Я владею
Зачарованным кругом
Я владею
Переломленным жезлом
Я владею
Занимающимся огнем
Я владею
Летящим облаком
Я владею
Зачарованным кругом
Я владею
Зачарованным Кругом.
Давление внутри Тео усиливалось, преобразуясь во что-то другое – как будто то, что он всегда воспринимал как неотъемлемую часть себя самого, теперь стремилось на волю. Ужасный Ребенок снова вошел в его сознание. Теперь он действовал уже не украдкой. Переполнявшая его холодная радость понемногу высасывала из Тео жизненную энергию – Тео чувствовал, как она уходит по длинному, очень длинному трубопроводу в космический вакуум.
Давление возросло еще больше, и мальчик умильно произнес: Отдай это мне. Уступи. Ты все равно не жилец.
Тео еще боролся, но чисто рефлекторно. Чем бы ни был этот ключ, идеей или предметом, он не мог удерживать его долго. Он не испытывал тошноты, но при этом его одолевала потребность извергнуть из себя что-то постороннее. Это напоминало роды, но роды заведомо безнадежные, точно он знал, что его плод в любом случае не будет живым. Он вспомнил о Кэт, и память о ее страшном бескровном лице, выражающем одно лишь отчаяние, вцепилась в него намертво. Теперь он уже плохо ее помнил, но его мучила мысль о том, что он, хотя и против воли, собирается сделать с ней и с другими, кого он знал и даже любил. Джонни, Кэт, ее родители и подруги, его сотрудники из фирмы Хасигяна и люди, которых он в глаза не видел, – все они будут ввергнуты в беспредельный ужас, и он не в силах этому помешать. Он даже не часть этого проекта, он всего лишь ключ, неодушевленный инструмент в руках Чемерицы.
«Нет! Я не позволю им!» Да чего там, все бесполезно. Они уже это делают – подключаются к дремлющей силе короля и королевы, чтобы Чемерица со своим гомункулусом могли открыть дверь в какую-то непредставимую жуть. Тео думал об этом и чувствовал, как барьер внутри него уступает и что-то начинает струиться наружу, как вода из лопнувшего меха.
Чемерица, удовлетворенно кивнув, отпустил его руки, повернулся спиной и отошел. Тео упал на колени. Жизнь медленно, но верно переходила из него в ликующего близнеца, в Ужасного Ребенка.
Багрово-янтарное сияние преобразилось теперь в высокий костер или скорее в световой столб. Уходя в небеса до самых облаков, он постепенно остывал, и его теплые краски сменялись холодными, сиреневато-голубыми – лишь собственное свечение отличало теперь этот нематериальный огонь от сумеречного неба. Ужасный Ребенок стоял перед ним, широко раскинув ручонки, и огонь подле него вспыхивал и пульсировал более ярко. Мальчик произносил что-то нараспев, манипулируя вселенной, как делал до него Чемерица, но язык его песнопений был куда менее членораздельным. Чемерица выговаривал свое заклинание наспех, точно спешил отойти от телефона, ребенок же упивался своим, как долгожданным приключением, – он смеялся и повизгивал, приближаясь к некоему омерзительному оргазму.
Вот и все. Тео грустно взглянул на Кумбера, но тот висел между двумя констеблями, низко опустив голову. Хорошо, если феришер только оглушен, а не убит, хотя теперь это уже не имеет большого значения. «Все уже. Пуговица проиграл. Мы все проиграли. Победа осталась за Чемерицей». Последние струйки загадочного ключа Фиалок перетекали из Тео в ребенка. Субстанция текла быстро и гладко, синхронизируясь с медленным, торжествующим напевом мальчика.
Нет, не так уж гладко, осознал Тео, клюнув носом и закрыв утомленные глаза. Он падал в какую-то бесконечно темную глубину, рикошетируя под прямым углом от себя самого. Изливающийся из него поток не просто струился – он пульсировал, подчиняясь безжалостному ритму, устойчивому, как сердцебиение космоса.
Бу-бух. Бу-бух. Так могло бы стучать его собственное сердце. Невидимое соединение между ним и ребенком пульсировало, выталкивая жизнь, как рассеченная артерия Пижмы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182
Что бы это ни было, явилось оно слишком поздно. Бледное лицо Чемерицы было спокойно, и только безумное напряжение взгляда выдавало, как он взволнован. Силу его воли Тео чувствовал, как нечто материальное.
– Теперь твой черед, сын Фиалки. Нам нужен ключ, чтобы отпереть последнюю дверь.
Тео обнаружил, что может говорить, хотя каждое слово давалось ему с болью – он словно вытягивал из себя колючую проволоку.
– Нет... у меня... никакого... ключа.
– Ты сам и есть ключ, дурень. Твой родной отец не допустил, чтобы я один распоряжался энергией королевской четы, когда мы все уже поклялись отнять власть у монархов. Другие поддержали его, а я тогда был недостаточно силен, чтобы заставить их передумать. Энергию распределяли мы двое, Фиалка и Чемерица. Мы могли использовать ее только по взаимному согласию, которого между нами, разумеется, не было.
– Я... все-таки... не...
– Это больше не имеет значения. Ты не твой отец и не способен противиться мне, Тео Вильмос, он же Септимус Фиалка. Протяни руки.
Тео уперся так, что мышцы свело судорогой, но его руки, несмотря на это, стали медленно подниматься. Лорд взял их в свои, холодные и сухие, и заговорил нараспев:
Смерть сковывает руки, и ноги, и голову,
но не трогает сердца!
Чемерица произносил эти поэтические строки без всяких эмоций, но Тео чувствовал идущую от него волну. Если Тео действительно был ключом, сейчас его вставили в замок и поворачивали, словно в какой-нибудь безотказной системе ядерного бункера. Вот почему он говорит так, будто поет. Из-за давления в голове Тео казалось, что его опускают на дно океана. Для него это не стихи, а формула какой-нибудь там водородной бомбы.
Здесь, где стоят все Древесные Лорды рядом,
Ствол со стволом, брат вместе с братом,
Сила Властелина и Властительницы Дерев
Да откроется мне!
Тьма Промежутка лишает зрения и слуха,
но не трогает сердца!
Здесь, в месте рождения Времени неделимого,
Заглатывающего собственные кольца, незримого,
Сила Властелина и Властительницы Воздуха
Да откроется мне!
Беспредельность Молчания связывает язык,
но не трогает сердца!
Здесь, где поет на ясене первая птица,
Веля звездам на небе пробудиться,
Сила Властелина и Властительницы Песни
Да откроется мне!
Я владею
Зачарованным кругом
Я владею
Переломленным жезлом
Я владею
Занимающимся огнем
Я владею
Летящим облаком
Я владею
Зачарованным кругом
Я владею
Зачарованным Кругом.
Давление внутри Тео усиливалось, преобразуясь во что-то другое – как будто то, что он всегда воспринимал как неотъемлемую часть себя самого, теперь стремилось на волю. Ужасный Ребенок снова вошел в его сознание. Теперь он действовал уже не украдкой. Переполнявшая его холодная радость понемногу высасывала из Тео жизненную энергию – Тео чувствовал, как она уходит по длинному, очень длинному трубопроводу в космический вакуум.
Давление возросло еще больше, и мальчик умильно произнес: Отдай это мне. Уступи. Ты все равно не жилец.
Тео еще боролся, но чисто рефлекторно. Чем бы ни был этот ключ, идеей или предметом, он не мог удерживать его долго. Он не испытывал тошноты, но при этом его одолевала потребность извергнуть из себя что-то постороннее. Это напоминало роды, но роды заведомо безнадежные, точно он знал, что его плод в любом случае не будет живым. Он вспомнил о Кэт, и память о ее страшном бескровном лице, выражающем одно лишь отчаяние, вцепилась в него намертво. Теперь он уже плохо ее помнил, но его мучила мысль о том, что он, хотя и против воли, собирается сделать с ней и с другими, кого он знал и даже любил. Джонни, Кэт, ее родители и подруги, его сотрудники из фирмы Хасигяна и люди, которых он в глаза не видел, – все они будут ввергнуты в беспредельный ужас, и он не в силах этому помешать. Он даже не часть этого проекта, он всего лишь ключ, неодушевленный инструмент в руках Чемерицы.
«Нет! Я не позволю им!» Да чего там, все бесполезно. Они уже это делают – подключаются к дремлющей силе короля и королевы, чтобы Чемерица со своим гомункулусом могли открыть дверь в какую-то непредставимую жуть. Тео думал об этом и чувствовал, как барьер внутри него уступает и что-то начинает струиться наружу, как вода из лопнувшего меха.
Чемерица, удовлетворенно кивнув, отпустил его руки, повернулся спиной и отошел. Тео упал на колени. Жизнь медленно, но верно переходила из него в ликующего близнеца, в Ужасного Ребенка.
Багрово-янтарное сияние преобразилось теперь в высокий костер или скорее в световой столб. Уходя в небеса до самых облаков, он постепенно остывал, и его теплые краски сменялись холодными, сиреневато-голубыми – лишь собственное свечение отличало теперь этот нематериальный огонь от сумеречного неба. Ужасный Ребенок стоял перед ним, широко раскинув ручонки, и огонь подле него вспыхивал и пульсировал более ярко. Мальчик произносил что-то нараспев, манипулируя вселенной, как делал до него Чемерица, но язык его песнопений был куда менее членораздельным. Чемерица выговаривал свое заклинание наспех, точно спешил отойти от телефона, ребенок же упивался своим, как долгожданным приключением, – он смеялся и повизгивал, приближаясь к некоему омерзительному оргазму.
Вот и все. Тео грустно взглянул на Кумбера, но тот висел между двумя констеблями, низко опустив голову. Хорошо, если феришер только оглушен, а не убит, хотя теперь это уже не имеет большого значения. «Все уже. Пуговица проиграл. Мы все проиграли. Победа осталась за Чемерицей». Последние струйки загадочного ключа Фиалок перетекали из Тео в ребенка. Субстанция текла быстро и гладко, синхронизируясь с медленным, торжествующим напевом мальчика.
Нет, не так уж гладко, осознал Тео, клюнув носом и закрыв утомленные глаза. Он падал в какую-то бесконечно темную глубину, рикошетируя под прямым углом от себя самого. Изливающийся из него поток не просто струился – он пульсировал, подчиняясь безжалостному ритму, устойчивому, как сердцебиение космоса.
Бу-бух. Бу-бух. Так могло бы стучать его собственное сердце. Невидимое соединение между ним и ребенком пульсировало, выталкивая жизнь, как рассеченная артерия Пижмы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182