Я по достоинству ценил преимущества этого куда более тесного мира, но даже ребенком не любил того, что рост знаний и сокращение расстояний сделали с Тайной.
Книги были парусными судами моего детства. С выметенных ветром улиц Чикаго они уносили меня в Багдад, Броселианд*, Спарту и Шервудский лес. Временами (детство у меня было не особенно счастливое, и не только из-за бедности) все эти места казались мне гораздо реальнее унылого мира булыжника и цемента, в котором я жил.
Я решил, что должны быть миры лучше этого, и тем, сам того не ведая, определил курс своей жизни. Должно быть что-то лучшее, чем наш вечно холодный и темный дом на Калюмет-авеню, где дважды в час грохочут над головой поезда.
Эйемон Дауд, или, вернее, герой его повести, впервые убежал из дому в двенадцать лет. Маршрутом бродяг-хобо он добрался до самого Денвера, где его сцапала дорожная полиция и отправила обратно в Чикаго. Отец всыпал ему по первое число, но больше на трехмесячное отсутствие старшего сына, похоже, никак не отреагировал.
В пятнадцать Эйемон сбежал снова. На этот раз он попал в Сан-Франциско и, добавив себе лет, нанялся на шедшее в Китай судно. Было это еще до начала Первой мировой, и юный Эйемон после знакомства с опасными экзотическими тихоокеанскими портами заключил, что Тайна, к счастью, еще жива. Он видел, как японского матроса, сбившего с ног старушку, забили до смерти на улице в Ханчжоу, и получил свой первый сексуальный опыт в Лункоу с проституткой, немногим постарше его самого (звали ее Первый Дождь, и она сбежала из родной деревни в Шаньси). Дауд – или лирический герой, носящий его имя – прожил с ней несколько месяцев, но жажда странствий снова овладела им, и он подался обратно в Штаты на корабле, заходившем по пути на Гавайи.
К тому времени как Дауд впервые увидел танец хула – для молодого человека в начале столетия куда более волнующее и сексуальное зрелище, чем в его конце, – Тео доел свой сандвич и попросил еще кофе. Долгие летние сумерки уже опустились на город, машины за окнами ресторана зажигали фары.
Тео пролистал несколько страниц, исписанных мелким почерком, вплоть до 1916 года. После вступления Соединенных Штатов в войну Дауд записался на флот. Год спустя он плавал в качестве кока на корабле «Орегон», но поскольку корабль был учебный, в бою так и не побывал – и не особенно сожалел об этом. Потом он пытался устроиться в Сан-Франциско, порту приписки «Орегона», и даже сделал предложение дочке портового докера Лиззи О'Шонесси, но тяга к путешествиям по-прежнему не давала ему покоя. Демобилизовавшись в середине двадцатых, он уехал из города. Братья Лиззи грозились убить его в случае возвращения, но, видимо, только за обман: если бы Дауд сделал девушке из ирландской семьи ребенка и отказался жениться, он вряд ли ушел бы от них живым. Дауд, теперь уже на торговых судах, ходил в Европу, в Африку и на Ближний Восток, всегда готовый к приключениям, еще в детстве растревожившим в нем романтическую жилку. И приключения случались с ним, чему Тео невольно завидовал, хотя и не был уверен, что они происходили в действительности.
Тео съел кокосовый пирог и выкладывал на столик деньги, собираясь домой, но тут ему в глаза бросилась фраза в конце одной из ненумерованных глав.
Я сошел на берег в Индии с карманами чуть полнее обыкновенного, и там мне в руки попала книга, изменившая всю мою жизнь.
Тео захотелось немедленно прочитать, что там дальше, но ему не давало покоя чувство, что он оставил дом незапертым. Он не думал, что задержится так надолго, и свет, конечно, не зажег. Дом стоит открытый и темный – заходи, кто хочет. Неохотно закрыв тетрадь, Тео вышел на стоянку к своему мотоциклу.
Три-четыре пива на ночь, чтобы крепче спать, уже не казались ему такими заманчивыми: повесть Эйемона захватила его целиком. Тео устроился на диване с настольной лампой, выключив весь прочий свет, и впервые оценил тишину маленького дома.
Повествование – до сих пор настолько реалистичное при всей своей живописности, что Тео начинал рассматривать его как подлинную автобиографию, несмотря на предупреждение автора, – теперь приняло по-настоящему странный оборот. Эйемон писал, как обнаружил на базаре в Хараппе некую книгу, очень известную, хотя и редкую, но названия ее не упоминал. «Мне так посчастливилось, – рассказывал он, – что я поневоле задумался, в одной ли удаче тут дело». Как бы ни называлась книга, она пробудила в рассказчике интерес к неким загадочным местам, о которых он, как и о книге, знал понаслышке, но не думал, что туда и вправду можно попасть. «Волшебные края, – так говорил он о них, – куда ведут пути, совсем почти стершиеся из памяти человечества».
По мере увеличения странности повествования речи рассказчика делались все более смутными, с многочисленными ссылками на какие-то «опыты» и «занятия», а также на растущий интерес к «Внешним Землям» или «Нездешним Полям» – так что интерес самого Тео к расшифровке дедовой рукописи несколько остыл.
Зевнув, он отвлекся от описания «врат, ведущих в прихожую Города и его полей» и поразился, увидев, что время перевалило за полночь. Он, несмотря на намеренную туманность повествования, пролежал с книгой на диване больше трех часов – неудивительно, что он так устал.
Вернувшись к месту, на котором остановился, он еще раз прочел про «город за пределами всех наших знаний, более живой и более внушающий страх, чем любая метрополия Запада и Востока».
И вот наконец я нашел путь к нему – или думал, что нашел. В следующую безлунную ночь мне предстояло выяснить, напрасны были годы моих трудов или нет.
Предстояло исполнить свое заветное желание или же увидеть крах всех моих надежд.
За стенами дома раздался стон, и Тео, вздрогнув, выронил тетрадь. На миг ему показалось, что это плачет ребенок, но он тут же успокоился. Какой-нибудь соседский котяра сидит на заборе, заявляя о своих территориальных претензиях или о пылкой любви.
Какие звуки они иногда издают, ублюдки!
Но не успел Тео обрести покой и заложить тетрадку счетом за коммунальные услуги, звук повторился, на этот раз сделавшись еще громче. Тео покрылся мурашками, волосы на затылке стали дыбом. Ничего подобного он в жизни еще не слыхивал: точно кто-то стонет от нестерпимой боли, но при этом как-то отрешенно, с подвыванием – безнадежно заблудшая душа, да и только. Выяснив, что лампочка в патио перегорела, Тео отыскал на кухне фонарик и вышел в заднюю дверь. Чуть ли не впервые он пожалел, что у него нет оружия.
Когда он вышел, звук прекратился. Тео постоял, сдерживая дыхание и спрашивая себя, почему от воплей похотливого кота сердце у него тарахтит, как ударные в рэйве. На дворе теперь стояла полная тишина, даже сверчки угомонились, но он не мог избавиться от иррационального чувства, будто что-то явилось за ним – что-то еще более чужое, чем то холодное присутствие, которое он испытал днем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182
Книги были парусными судами моего детства. С выметенных ветром улиц Чикаго они уносили меня в Багдад, Броселианд*, Спарту и Шервудский лес. Временами (детство у меня было не особенно счастливое, и не только из-за бедности) все эти места казались мне гораздо реальнее унылого мира булыжника и цемента, в котором я жил.
Я решил, что должны быть миры лучше этого, и тем, сам того не ведая, определил курс своей жизни. Должно быть что-то лучшее, чем наш вечно холодный и темный дом на Калюмет-авеню, где дважды в час грохочут над головой поезда.
Эйемон Дауд, или, вернее, герой его повести, впервые убежал из дому в двенадцать лет. Маршрутом бродяг-хобо он добрался до самого Денвера, где его сцапала дорожная полиция и отправила обратно в Чикаго. Отец всыпал ему по первое число, но больше на трехмесячное отсутствие старшего сына, похоже, никак не отреагировал.
В пятнадцать Эйемон сбежал снова. На этот раз он попал в Сан-Франциско и, добавив себе лет, нанялся на шедшее в Китай судно. Было это еще до начала Первой мировой, и юный Эйемон после знакомства с опасными экзотическими тихоокеанскими портами заключил, что Тайна, к счастью, еще жива. Он видел, как японского матроса, сбившего с ног старушку, забили до смерти на улице в Ханчжоу, и получил свой первый сексуальный опыт в Лункоу с проституткой, немногим постарше его самого (звали ее Первый Дождь, и она сбежала из родной деревни в Шаньси). Дауд – или лирический герой, носящий его имя – прожил с ней несколько месяцев, но жажда странствий снова овладела им, и он подался обратно в Штаты на корабле, заходившем по пути на Гавайи.
К тому времени как Дауд впервые увидел танец хула – для молодого человека в начале столетия куда более волнующее и сексуальное зрелище, чем в его конце, – Тео доел свой сандвич и попросил еще кофе. Долгие летние сумерки уже опустились на город, машины за окнами ресторана зажигали фары.
Тео пролистал несколько страниц, исписанных мелким почерком, вплоть до 1916 года. После вступления Соединенных Штатов в войну Дауд записался на флот. Год спустя он плавал в качестве кока на корабле «Орегон», но поскольку корабль был учебный, в бою так и не побывал – и не особенно сожалел об этом. Потом он пытался устроиться в Сан-Франциско, порту приписки «Орегона», и даже сделал предложение дочке портового докера Лиззи О'Шонесси, но тяга к путешествиям по-прежнему не давала ему покоя. Демобилизовавшись в середине двадцатых, он уехал из города. Братья Лиззи грозились убить его в случае возвращения, но, видимо, только за обман: если бы Дауд сделал девушке из ирландской семьи ребенка и отказался жениться, он вряд ли ушел бы от них живым. Дауд, теперь уже на торговых судах, ходил в Европу, в Африку и на Ближний Восток, всегда готовый к приключениям, еще в детстве растревожившим в нем романтическую жилку. И приключения случались с ним, чему Тео невольно завидовал, хотя и не был уверен, что они происходили в действительности.
Тео съел кокосовый пирог и выкладывал на столик деньги, собираясь домой, но тут ему в глаза бросилась фраза в конце одной из ненумерованных глав.
Я сошел на берег в Индии с карманами чуть полнее обыкновенного, и там мне в руки попала книга, изменившая всю мою жизнь.
Тео захотелось немедленно прочитать, что там дальше, но ему не давало покоя чувство, что он оставил дом незапертым. Он не думал, что задержится так надолго, и свет, конечно, не зажег. Дом стоит открытый и темный – заходи, кто хочет. Неохотно закрыв тетрадь, Тео вышел на стоянку к своему мотоциклу.
Три-четыре пива на ночь, чтобы крепче спать, уже не казались ему такими заманчивыми: повесть Эйемона захватила его целиком. Тео устроился на диване с настольной лампой, выключив весь прочий свет, и впервые оценил тишину маленького дома.
Повествование – до сих пор настолько реалистичное при всей своей живописности, что Тео начинал рассматривать его как подлинную автобиографию, несмотря на предупреждение автора, – теперь приняло по-настоящему странный оборот. Эйемон писал, как обнаружил на базаре в Хараппе некую книгу, очень известную, хотя и редкую, но названия ее не упоминал. «Мне так посчастливилось, – рассказывал он, – что я поневоле задумался, в одной ли удаче тут дело». Как бы ни называлась книга, она пробудила в рассказчике интерес к неким загадочным местам, о которых он, как и о книге, знал понаслышке, но не думал, что туда и вправду можно попасть. «Волшебные края, – так говорил он о них, – куда ведут пути, совсем почти стершиеся из памяти человечества».
По мере увеличения странности повествования речи рассказчика делались все более смутными, с многочисленными ссылками на какие-то «опыты» и «занятия», а также на растущий интерес к «Внешним Землям» или «Нездешним Полям» – так что интерес самого Тео к расшифровке дедовой рукописи несколько остыл.
Зевнув, он отвлекся от описания «врат, ведущих в прихожую Города и его полей» и поразился, увидев, что время перевалило за полночь. Он, несмотря на намеренную туманность повествования, пролежал с книгой на диване больше трех часов – неудивительно, что он так устал.
Вернувшись к месту, на котором остановился, он еще раз прочел про «город за пределами всех наших знаний, более живой и более внушающий страх, чем любая метрополия Запада и Востока».
И вот наконец я нашел путь к нему – или думал, что нашел. В следующую безлунную ночь мне предстояло выяснить, напрасны были годы моих трудов или нет.
Предстояло исполнить свое заветное желание или же увидеть крах всех моих надежд.
За стенами дома раздался стон, и Тео, вздрогнув, выронил тетрадь. На миг ему показалось, что это плачет ребенок, но он тут же успокоился. Какой-нибудь соседский котяра сидит на заборе, заявляя о своих территориальных претензиях или о пылкой любви.
Какие звуки они иногда издают, ублюдки!
Но не успел Тео обрести покой и заложить тетрадку счетом за коммунальные услуги, звук повторился, на этот раз сделавшись еще громче. Тео покрылся мурашками, волосы на затылке стали дыбом. Ничего подобного он в жизни еще не слыхивал: точно кто-то стонет от нестерпимой боли, но при этом как-то отрешенно, с подвыванием – безнадежно заблудшая душа, да и только. Выяснив, что лампочка в патио перегорела, Тео отыскал на кухне фонарик и вышел в заднюю дверь. Чуть ли не впервые он пожалел, что у него нет оружия.
Когда он вышел, звук прекратился. Тео постоял, сдерживая дыхание и спрашивая себя, почему от воплей похотливого кота сердце у него тарахтит, как ударные в рэйве. На дворе теперь стояла полная тишина, даже сверчки угомонились, но он не мог избавиться от иррационального чувства, будто что-то явилось за ним – что-то еще более чужое, чем то холодное присутствие, которое он испытал днем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182