Выключив свет, я продолжал видеть этот дьявольский образ в углах спальни.
В наступившей темноте и покое ощущалась какая-то пустота. На память приходил образ стены из тьмы, окружившей тебя со всех сторон на целую милю. Нажав на выключатель, ты словно оказывался замурованным в нее, как в подземелье: зыбкие стены, мебель, принимающая жутковато-уродливые очертания, и звук, напоминающий шум легкого бриза, шевелящего занавески у уголка твоего глаза.
Ты ворочаешься в постели, а тьма становится все тяжелее и тяжелее. Ты уговариваешь себя не быть ослом, повторяешь, что все уже давно мирно спят.
Но так ли это? Разве не слышно биения их сердец и не видно открытых глаз? Или просто там, в углу, есть что-то, чего ты не видишь, потому что отвернулся? Тогда я пытаюсь открыто взглянуть на это, и тяжесть населенной кем-то темноты, которая по своей привычке прячется, снова поднимает меня с кровати и гонит нажать на выключатель.
Я надеваю тапочки и халат, закуриваю сигарету; раздраженный тем, что нет пепельницы, ищу что-нибудь вместо нее и, как компромиссный вариант (мы обычно так и делаем), кладу обгорелую спичку в мыльницу.
Как реакция на свет, по телу пробегают мурашки. Сейчас я отдал бы пять фунтов за крепкое виски с содовой, чтобы уснуть. Собственно говоря, ничто не мешало мне спуститься вниз и налить. Правда, если бы кто-нибудь застал меня за этим занятием, то решил, что я пристрастился к алкоголю, а кроме того, я убежден, что в высшей степени неприлично тайком наливать виски в чужом доме среди ночи.
Нет, виски не годится. А чтение? От сигареты тонкой струйкой поднимался голубой дымок, горьковатый на вкус. Я собрался было подойти к каминной полке, за книгой, и вдруг откуда-то снизу послышался тяжелый глухой стук, словно подняли и уронили диван.
Потом стало тихо.
Хотя стук был негромким, казалось, от него содрогнулся весь дом: задребезжали оконные рамы, закачалась электрическая лампочка, и даже будто сместился потолок. Звук отозвался и в моей груди.
И тут я совершил открытие. Потрясенный услышанным, я, как мне кажется, открыл то, что коренится в самой психологии страха. Меня бросило в жар, потом в холод, и это дало ощущение полнейшего облегчения. В доме что-то случилось. Нужно узнать, что именно. Вопрос — оставаться ли на крахмальных простынях и, прикрываясь халатом как моральным щитом, ждать, когда нечто придет к тебе, — отпал. Теперь ты сам можешь подойти к нему. Поэтому половина страха исчезает. Ведь мы боимся призраков потому, что, в буквальном смысле, безропотно подчиняемся им.
В ящике туалетного столика лежал электрический фонарик, предусмотрительно привезенный мной для подобного рода экспедиций. Я достал его, включил и вышел в коридор, закрыв за собой дверь спальни.
Раньше я уже представлял, как буду это делать, но в действительности спускаться по лестнице было не очень приятно.
Шума больше не было слышно. Я не помнил, где в холле находится выключатель, да теперь и не стал искать его. Лестница не скрипела, а мои тапочки ступали бесшумно.
Внизу в холле я снова включил фонарик, и луч его осветил необычную плитку на полу, высокие напольные часы, затем дверь в столовую справа и, вильнув влево, — дверь в гостиную.
Вдруг откуда-то справа со стороны гостиной послышался шум. Снова выключив фонарик, я на ощупь побрел к двери в гостиную.
— Ох! — произнес чей-то голос.
Продолжая двигаться, я наткнулся на обитое бархатом кресло и, опершись на него, наклонился, чтобы дотянуться до китайской лампы. Включив ее, я увидел Гвинет Логан, выходившую из кабинета.
Она стояла, держась за ручку двери. На ней поверх кружевной ночной рубашки был накинут шелковый халат, который она придерживала на груди. Он ярким пятном выделялся на фоне темной двери. Густые каштановые волосы спадали на плечи. Она стояла покачиваясь, словно собираясь взлететь; ноздри ее трепетали, а щеки покрылись густым румянцем. Одной рукой она, как мне показалось, держала какой-то маленький предмет и автоматически пыталась запахнуть халат, другой же закрывала дверь.
— Ох! — снова прошептала она.
Мы оба смутились (почему?).
— Мне показалось, я услышал шум, — единственное, что я смог произнести. Слова прозвучали в старинной комнате непривычно громко.
— Наверное, это я, — вымученно призналась Гвинет. — Я была здесь, внизу.
— Понятно.
— Я была… — Мы стояли, с трудом подыскивая слова, но внезапно она прервала разговор. Слова словно застряли у нее в горле, а глаза смотрели куда-то позади меня.
Я услышал шумное дыхание Бентли Логана до того, как повернулся и увидел его. Он с грохотом вломился в столовую из главного холла, пинком ноги распахнув дверь. Слава богу, особого шума он не произвел — дверь не ударилась о стену. На Бентли был старый лиловый халат с коротковатыми для него рукавами.
— Так это ты! — проревел он.
В руке наш бизнесмен сжимал армейский револьвер 45-го калибра. Курок был взведен. Бентли оставалось только легонько нажать на спусковой крючок.
— Так это ты! — повторил он еще громче.
Со стороны наша встреча выглядела как французская комедия. Но мне было не смешно. Лицо Логана казалось не столько гневным, сколько осунувшимся и больным. Седые волосы клочьями торчали вокруг лысины, а усы шевелились так, будто он собирался чихнуть или заплакать. Доведись вам увидеть чувства такими обнаженными, что бы вы предприняли? Наверняка поспешили хотя бы отпрыгнуть назад. К тому же если на вас направлено оружие. Логан заморгал, пытаясь привыкнуть к свету.
— Не лгите мне, — сурово произнес разгневанный муж. — Это продолжается четыре месяца.
— Бентли, — успокаивающе пролепетала Гвинет.
— Моя жена… четыре месяца…
— Ш-ш-ш… Говорю тебе…
— Моя жена… Музеи! А сама тайком убегала и ходила… — Он с ненавистью и отвращением произнес эти слова, а потом, словно передразнивая, продолжил: — В музей Виктории и Альберта, чтобы развратничать там. Моя старая мама, наверное…
Я молча прошел мимо него и закрыл дверь в холл. Это было не очень разумно, так как палец Логана все еще был на взведенном курке, но я боялся, что он поднимет на ноги весь дом и будет еще хуже.
К примеру, Тэсс…
— Дорогой, — довольно спокойно произнесла Гвинет, — ты ведешь себя г-глупо, и за это я ненавижу тебя. Я не понимаю, о чем ты говоришь. Говорю тебе: до сегодняшнего дня я никогда не видела мистера Моррисона.
Она чуть не плакала. Ее искренность была такой неподдельной, и в словах сквозила такая обида! На меня ее выступление произвело большое впечатление. Как ни удивительно, это произвело впечатление и на Логана. А может, на то были другие причины.
— Нет, Гвинни? — неожиданно мягко спросил он.
— Нет.
— Тогда что ты делала здесь, внизу?
Она очень быстро отошла от комнаты, отдернув руку от двери, словно обожглась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
В наступившей темноте и покое ощущалась какая-то пустота. На память приходил образ стены из тьмы, окружившей тебя со всех сторон на целую милю. Нажав на выключатель, ты словно оказывался замурованным в нее, как в подземелье: зыбкие стены, мебель, принимающая жутковато-уродливые очертания, и звук, напоминающий шум легкого бриза, шевелящего занавески у уголка твоего глаза.
Ты ворочаешься в постели, а тьма становится все тяжелее и тяжелее. Ты уговариваешь себя не быть ослом, повторяешь, что все уже давно мирно спят.
Но так ли это? Разве не слышно биения их сердец и не видно открытых глаз? Или просто там, в углу, есть что-то, чего ты не видишь, потому что отвернулся? Тогда я пытаюсь открыто взглянуть на это, и тяжесть населенной кем-то темноты, которая по своей привычке прячется, снова поднимает меня с кровати и гонит нажать на выключатель.
Я надеваю тапочки и халат, закуриваю сигарету; раздраженный тем, что нет пепельницы, ищу что-нибудь вместо нее и, как компромиссный вариант (мы обычно так и делаем), кладу обгорелую спичку в мыльницу.
Как реакция на свет, по телу пробегают мурашки. Сейчас я отдал бы пять фунтов за крепкое виски с содовой, чтобы уснуть. Собственно говоря, ничто не мешало мне спуститься вниз и налить. Правда, если бы кто-нибудь застал меня за этим занятием, то решил, что я пристрастился к алкоголю, а кроме того, я убежден, что в высшей степени неприлично тайком наливать виски в чужом доме среди ночи.
Нет, виски не годится. А чтение? От сигареты тонкой струйкой поднимался голубой дымок, горьковатый на вкус. Я собрался было подойти к каминной полке, за книгой, и вдруг откуда-то снизу послышался тяжелый глухой стук, словно подняли и уронили диван.
Потом стало тихо.
Хотя стук был негромким, казалось, от него содрогнулся весь дом: задребезжали оконные рамы, закачалась электрическая лампочка, и даже будто сместился потолок. Звук отозвался и в моей груди.
И тут я совершил открытие. Потрясенный услышанным, я, как мне кажется, открыл то, что коренится в самой психологии страха. Меня бросило в жар, потом в холод, и это дало ощущение полнейшего облегчения. В доме что-то случилось. Нужно узнать, что именно. Вопрос — оставаться ли на крахмальных простынях и, прикрываясь халатом как моральным щитом, ждать, когда нечто придет к тебе, — отпал. Теперь ты сам можешь подойти к нему. Поэтому половина страха исчезает. Ведь мы боимся призраков потому, что, в буквальном смысле, безропотно подчиняемся им.
В ящике туалетного столика лежал электрический фонарик, предусмотрительно привезенный мной для подобного рода экспедиций. Я достал его, включил и вышел в коридор, закрыв за собой дверь спальни.
Раньше я уже представлял, как буду это делать, но в действительности спускаться по лестнице было не очень приятно.
Шума больше не было слышно. Я не помнил, где в холле находится выключатель, да теперь и не стал искать его. Лестница не скрипела, а мои тапочки ступали бесшумно.
Внизу в холле я снова включил фонарик, и луч его осветил необычную плитку на полу, высокие напольные часы, затем дверь в столовую справа и, вильнув влево, — дверь в гостиную.
Вдруг откуда-то справа со стороны гостиной послышался шум. Снова выключив фонарик, я на ощупь побрел к двери в гостиную.
— Ох! — произнес чей-то голос.
Продолжая двигаться, я наткнулся на обитое бархатом кресло и, опершись на него, наклонился, чтобы дотянуться до китайской лампы. Включив ее, я увидел Гвинет Логан, выходившую из кабинета.
Она стояла, держась за ручку двери. На ней поверх кружевной ночной рубашки был накинут шелковый халат, который она придерживала на груди. Он ярким пятном выделялся на фоне темной двери. Густые каштановые волосы спадали на плечи. Она стояла покачиваясь, словно собираясь взлететь; ноздри ее трепетали, а щеки покрылись густым румянцем. Одной рукой она, как мне показалось, держала какой-то маленький предмет и автоматически пыталась запахнуть халат, другой же закрывала дверь.
— Ох! — снова прошептала она.
Мы оба смутились (почему?).
— Мне показалось, я услышал шум, — единственное, что я смог произнести. Слова прозвучали в старинной комнате непривычно громко.
— Наверное, это я, — вымученно призналась Гвинет. — Я была здесь, внизу.
— Понятно.
— Я была… — Мы стояли, с трудом подыскивая слова, но внезапно она прервала разговор. Слова словно застряли у нее в горле, а глаза смотрели куда-то позади меня.
Я услышал шумное дыхание Бентли Логана до того, как повернулся и увидел его. Он с грохотом вломился в столовую из главного холла, пинком ноги распахнув дверь. Слава богу, особого шума он не произвел — дверь не ударилась о стену. На Бентли был старый лиловый халат с коротковатыми для него рукавами.
— Так это ты! — проревел он.
В руке наш бизнесмен сжимал армейский револьвер 45-го калибра. Курок был взведен. Бентли оставалось только легонько нажать на спусковой крючок.
— Так это ты! — повторил он еще громче.
Со стороны наша встреча выглядела как французская комедия. Но мне было не смешно. Лицо Логана казалось не столько гневным, сколько осунувшимся и больным. Седые волосы клочьями торчали вокруг лысины, а усы шевелились так, будто он собирался чихнуть или заплакать. Доведись вам увидеть чувства такими обнаженными, что бы вы предприняли? Наверняка поспешили хотя бы отпрыгнуть назад. К тому же если на вас направлено оружие. Логан заморгал, пытаясь привыкнуть к свету.
— Не лгите мне, — сурово произнес разгневанный муж. — Это продолжается четыре месяца.
— Бентли, — успокаивающе пролепетала Гвинет.
— Моя жена… четыре месяца…
— Ш-ш-ш… Говорю тебе…
— Моя жена… Музеи! А сама тайком убегала и ходила… — Он с ненавистью и отвращением произнес эти слова, а потом, словно передразнивая, продолжил: — В музей Виктории и Альберта, чтобы развратничать там. Моя старая мама, наверное…
Я молча прошел мимо него и закрыл дверь в холл. Это было не очень разумно, так как палец Логана все еще был на взведенном курке, но я боялся, что он поднимет на ноги весь дом и будет еще хуже.
К примеру, Тэсс…
— Дорогой, — довольно спокойно произнесла Гвинет, — ты ведешь себя г-глупо, и за это я ненавижу тебя. Я не понимаю, о чем ты говоришь. Говорю тебе: до сегодняшнего дня я никогда не видела мистера Моррисона.
Она чуть не плакала. Ее искренность была такой неподдельной, и в словах сквозила такая обида! На меня ее выступление произвело большое впечатление. Как ни удивительно, это произвело впечатление и на Логана. А может, на то были другие причины.
— Нет, Гвинни? — неожиданно мягко спросил он.
— Нет.
— Тогда что ты делала здесь, внизу?
Она очень быстро отошла от комнаты, отдернув руку от двери, словно обожглась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54