Это создает определенные ограничения. А когда ты достигаешь уровня "Сириус", двадцать четвертого или двадцать восьмого, то тут тебе и память, тут тебе и эффекты, и вообще дело в шляпе. Нужно только кое-что просекать... Кейт ловит взгляд Алекса и снова ему подмигивает. Он театрально выкатывает глаза. Леннокс, увлекшись собственным рассказом, чертит на салфетке диаграммы и ничего вокруг себя не замечает.
Расходятся они за полночь. На тротуаре Джейсон крепко обнимает ее на прощание и, заодно с пожеланием доброй ночи, пытается поцеловать в губы. Она быстро отворачивается и чувствует, как его губы тычутся в уголок ее щеки. Это насмешило бы Кейт, не бойся она, что ее замутит.
Она прощается с остальными, желая им спокойной ночи, и надолго задерживается в объятиях Синклера.
– У тебя все будет нормально? – спрашивает она.
– Лучше некуда.
– Если хочешь, я могу приехать и побыть с тобой.
– Спасибо на добром слове. Это великодушно, но у меня все в порядке.
Она сочувствует ему: мало, наверное, радости, возвращаться в пустой дом. Впрочем, Синклер не единственный, чей удел одиночество, да и сам он не раз говорил ей, что возвращаться в пустую постель все же лучше, чем к тому, кто тебе противен, или даже к тому, кто просто больше тебе не нравится.
Кейт и Алекс прощаются с товарищами порознь, каждый сам по себе, как две планеты, вращающиеся по отдельным орбитам, и сходятся вместе, только когда все уже разошлись.
Перед ними, уходя вдаль и сужаясь в перспективе до точки, тянется в мерцании уличных фонарей Юнион-стрит. Они идут рядом, не касаясь друг друга, и ведут непринужденный разговор.
– Вы с Синклером очень близки, верно? – спрашивает он.
– Он для меня как отец. Что бы я ни делала, его это интересует. Он дает мне совет, поддерживает меня, но никогда не судит. Редко бывает, чтобы посторонний человек проявлял к тебе такое участие. Даже не скажу тебе, о скольких своих дружках я спрашивала его мнение.
Она чувствует, что сейчас прозвучит следующий вопрос, и, опережая его, задает свой:
– А как насчет твоих родителей, Алекс?
– Они умерли. Оба. Погибли в автомобильной катастрофе несколько лет тому назад.
– Извини.
– К этому привыкаешь, – говорит он и умолкает. А потом поправляется: – Вообще-то нет. Не привыкаешь, но примиряешься. Приходится с этим жить.
Потом, в спальне, согреваясь теплом пухового одеяла и его тела, Кейт дремлет, то закрывая, то снова открывая глаза, пока потяжелевшие веки не смыкаются окончательно и она не соскальзывает в сон. Но и во сне ее не оставляют хаотично мечущиеся в голове мысли.
"Дрю Блайки все еще в камере. Сорок восемь часов предварительного задержания истекают завтра в полдень. Предъявить ему обвинение или отпустить. Выстрелить или отступить. Будильник. На какое время я его поставила? Я не могу позволить себе проспать".
Она протягивает руку, но, оказывается, часы находятся чуть дальше предела ее досягаемости. Дотянуться и коснуться их ей еще удается, а ухватить – уже нет. Пальцы скользят по краю будильника, соскакивают с него, а сам будильник падает с прикроватного столика, со стуком ударяясь о деревянный пол.
Алекс вздрагивает и, отстранив Кейт, резко садится, разложившись углом, как складной нож. Он тяжело дышит.
– Все в порядке, – говорит Кейт. – Алекс, все в порядке.
Он сглатывает.
– Боже мой, извини. Извини. Со мной такое бывает, с тех пор как... ты знаешь. Дергаюсь. К тому же я действительно устала, но все время на взводе. Как будто сил уже нет, а возбуждение остается, словно после приема наркотика-стимулятора вроде амфетамина. – Она перекатывается к нему, кладет голову ему на грудь и, слушая, как колотится его сердце, добавляет: – Вообще-то, если помнишь, я офицер полиции. Мне вроде не положено знать, какие ощущения вызывают наркотики.
– Это уж тебе виднее.
Ей кажется, что он улыбается.
– Но все это странно. Сплошной парадокс. Я измотана, но постоянно начеку. Я стараюсь не думать о том, что случилось, но кончается тем, что вынуждена беспрерывно с этим сталкиваться. Везде. Это на телеэкране, это в газетах, люди говорят об этом на улицах. Как будто они что-то в этом понимают. А мне только и хочется, чтобы в кои-то веки подумать о чем-то другом.
– Выкинь это из головы. Как я.
– Неужели ты вообще об этом не думаешь?
– Нет, если получается.
– А говоришь с кем-нибудь об этом?
– Нет.
– Почему?
– Их там не было. Им этого не понять.
– Я была там. – "Я была там. Я была там, и теперь я здесь". – Мне нужно поговорить об этом. И больше всего мне хочется поговорить об этом с тобой.
Она чувствует, как его руки слегка скользят по выпуклостям ее ягодиц.
– Ну давай. Ты не можешь противиться этому вечно.
– Поговорить с тобой об этом?
– Да.
– Только с тобой? Ни с кем другим?
– Только со мной.
Секундная стрелка ее будильника отмеривает мгновения затянувшегося молчания.
– Ладно. Но только с тобой. И наоборот.
– Но я...
– Если я доверюсь тебе, тебе придется довериться мне в ответ. Иначе ничего не получится.
– Кейт, ты...
– Ты и я, только мы с тобой. И только если я захочу. Или ничего.
– Ты невозможна. – Он целует ее в макушку. – Ладно, договорились.
Она кладет руку между его ног.
– Знаешь, что говорят?
– Что?
– Что есть только два типа мужчин. Те, которые любят минет, и покойники.
Он смеется.
– Что ж, я уж, во всяком случае, не мертвец.
Она реагирует на это игривым пожатием.
– Вижу.
* * *
Вокруг темно, и Алекса рядом нет: от него остался лишь витающий над пустыми простынями запах. Кейт включает свет и, прищурившись, смотрит на будильник. Без четверти три.
Он оставил записку на подушке. "Не смог заснуть, не хотел будить тебя. Приятных сновидений".
Беглый и быстрый почерк, с небольшим наклоном вправо.
Кейт знает: мало что раздражает больше, чем вид спокойно спящего рядом человека, когда у тебя сна ни в одном глазу. В этом смысле она не винит Алекса за уход, но все-таки ей бы хотелось проснуться с ним рядом.
Ну что ж, может быть, в другой раз. Будем надеяться Она выключает свет и снова ложится спать.
Четверг
Яркие вспышки камер высвечивают останки того, что несколько часов тому назад было женщиной. Потное одеяло тяжелых, низких облаков усиливает духоту. В солнечные дни Абердин искрится, словно построенный из белого мрамора, но день выдается тусклый и облачный, гранит кажется холодным, угрюмым и лишенным цвета.
Что весьма соответствует настроению Кейт, взирающей на вторую жертву Черного Аспида.
Налицо тот же почерк, что и в прошлый раз. Кисти рук и ступни ног аккуратно отрезаны и так же аккуратно уложены вокруг шеи, а на груди снова оставлена черная гадюка, хотя на сей раз змея не бросается на людей, а лишь смотрит немигающим взглядом. Впрочем, Кейт и ее команда все равно стараются не нервировать рептилию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Расходятся они за полночь. На тротуаре Джейсон крепко обнимает ее на прощание и, заодно с пожеланием доброй ночи, пытается поцеловать в губы. Она быстро отворачивается и чувствует, как его губы тычутся в уголок ее щеки. Это насмешило бы Кейт, не бойся она, что ее замутит.
Она прощается с остальными, желая им спокойной ночи, и надолго задерживается в объятиях Синклера.
– У тебя все будет нормально? – спрашивает она.
– Лучше некуда.
– Если хочешь, я могу приехать и побыть с тобой.
– Спасибо на добром слове. Это великодушно, но у меня все в порядке.
Она сочувствует ему: мало, наверное, радости, возвращаться в пустой дом. Впрочем, Синклер не единственный, чей удел одиночество, да и сам он не раз говорил ей, что возвращаться в пустую постель все же лучше, чем к тому, кто тебе противен, или даже к тому, кто просто больше тебе не нравится.
Кейт и Алекс прощаются с товарищами порознь, каждый сам по себе, как две планеты, вращающиеся по отдельным орбитам, и сходятся вместе, только когда все уже разошлись.
Перед ними, уходя вдаль и сужаясь в перспективе до точки, тянется в мерцании уличных фонарей Юнион-стрит. Они идут рядом, не касаясь друг друга, и ведут непринужденный разговор.
– Вы с Синклером очень близки, верно? – спрашивает он.
– Он для меня как отец. Что бы я ни делала, его это интересует. Он дает мне совет, поддерживает меня, но никогда не судит. Редко бывает, чтобы посторонний человек проявлял к тебе такое участие. Даже не скажу тебе, о скольких своих дружках я спрашивала его мнение.
Она чувствует, что сейчас прозвучит следующий вопрос, и, опережая его, задает свой:
– А как насчет твоих родителей, Алекс?
– Они умерли. Оба. Погибли в автомобильной катастрофе несколько лет тому назад.
– Извини.
– К этому привыкаешь, – говорит он и умолкает. А потом поправляется: – Вообще-то нет. Не привыкаешь, но примиряешься. Приходится с этим жить.
Потом, в спальне, согреваясь теплом пухового одеяла и его тела, Кейт дремлет, то закрывая, то снова открывая глаза, пока потяжелевшие веки не смыкаются окончательно и она не соскальзывает в сон. Но и во сне ее не оставляют хаотично мечущиеся в голове мысли.
"Дрю Блайки все еще в камере. Сорок восемь часов предварительного задержания истекают завтра в полдень. Предъявить ему обвинение или отпустить. Выстрелить или отступить. Будильник. На какое время я его поставила? Я не могу позволить себе проспать".
Она протягивает руку, но, оказывается, часы находятся чуть дальше предела ее досягаемости. Дотянуться и коснуться их ей еще удается, а ухватить – уже нет. Пальцы скользят по краю будильника, соскакивают с него, а сам будильник падает с прикроватного столика, со стуком ударяясь о деревянный пол.
Алекс вздрагивает и, отстранив Кейт, резко садится, разложившись углом, как складной нож. Он тяжело дышит.
– Все в порядке, – говорит Кейт. – Алекс, все в порядке.
Он сглатывает.
– Боже мой, извини. Извини. Со мной такое бывает, с тех пор как... ты знаешь. Дергаюсь. К тому же я действительно устала, но все время на взводе. Как будто сил уже нет, а возбуждение остается, словно после приема наркотика-стимулятора вроде амфетамина. – Она перекатывается к нему, кладет голову ему на грудь и, слушая, как колотится его сердце, добавляет: – Вообще-то, если помнишь, я офицер полиции. Мне вроде не положено знать, какие ощущения вызывают наркотики.
– Это уж тебе виднее.
Ей кажется, что он улыбается.
– Но все это странно. Сплошной парадокс. Я измотана, но постоянно начеку. Я стараюсь не думать о том, что случилось, но кончается тем, что вынуждена беспрерывно с этим сталкиваться. Везде. Это на телеэкране, это в газетах, люди говорят об этом на улицах. Как будто они что-то в этом понимают. А мне только и хочется, чтобы в кои-то веки подумать о чем-то другом.
– Выкинь это из головы. Как я.
– Неужели ты вообще об этом не думаешь?
– Нет, если получается.
– А говоришь с кем-нибудь об этом?
– Нет.
– Почему?
– Их там не было. Им этого не понять.
– Я была там. – "Я была там. Я была там, и теперь я здесь". – Мне нужно поговорить об этом. И больше всего мне хочется поговорить об этом с тобой.
Она чувствует, как его руки слегка скользят по выпуклостям ее ягодиц.
– Ну давай. Ты не можешь противиться этому вечно.
– Поговорить с тобой об этом?
– Да.
– Только с тобой? Ни с кем другим?
– Только со мной.
Секундная стрелка ее будильника отмеривает мгновения затянувшегося молчания.
– Ладно. Но только с тобой. И наоборот.
– Но я...
– Если я доверюсь тебе, тебе придется довериться мне в ответ. Иначе ничего не получится.
– Кейт, ты...
– Ты и я, только мы с тобой. И только если я захочу. Или ничего.
– Ты невозможна. – Он целует ее в макушку. – Ладно, договорились.
Она кладет руку между его ног.
– Знаешь, что говорят?
– Что?
– Что есть только два типа мужчин. Те, которые любят минет, и покойники.
Он смеется.
– Что ж, я уж, во всяком случае, не мертвец.
Она реагирует на это игривым пожатием.
– Вижу.
* * *
Вокруг темно, и Алекса рядом нет: от него остался лишь витающий над пустыми простынями запах. Кейт включает свет и, прищурившись, смотрит на будильник. Без четверти три.
Он оставил записку на подушке. "Не смог заснуть, не хотел будить тебя. Приятных сновидений".
Беглый и быстрый почерк, с небольшим наклоном вправо.
Кейт знает: мало что раздражает больше, чем вид спокойно спящего рядом человека, когда у тебя сна ни в одном глазу. В этом смысле она не винит Алекса за уход, но все-таки ей бы хотелось проснуться с ним рядом.
Ну что ж, может быть, в другой раз. Будем надеяться Она выключает свет и снова ложится спать.
Четверг
Яркие вспышки камер высвечивают останки того, что несколько часов тому назад было женщиной. Потное одеяло тяжелых, низких облаков усиливает духоту. В солнечные дни Абердин искрится, словно построенный из белого мрамора, но день выдается тусклый и облачный, гранит кажется холодным, угрюмым и лишенным цвета.
Что весьма соответствует настроению Кейт, взирающей на вторую жертву Черного Аспида.
Налицо тот же почерк, что и в прошлый раз. Кисти рук и ступни ног аккуратно отрезаны и так же аккуратно уложены вокруг шеи, а на груди снова оставлена черная гадюка, хотя на сей раз змея не бросается на людей, а лишь смотрит немигающим взглядом. Впрочем, Кейт и ее команда все равно стараются не нервировать рептилию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106