Ничего не стоило завоевать сердце старой мегеры… но вот откроет ли она буфет с провизией? Тревога и беспокойство читались на его лице. Колин Коль увидела в этом неуверенность возлюбленного, ожидающего решения своей судьбы. И растрогалась.
Однако, будучи женщиной весьма осмотрительной, они ничем не выдала своих чувств и осведомилась:
— Ах, матерь Божья! Отчего же вы так долго ждали, бедный юноша? Ведь я пригласила вас заходить!
Эти слова были произнесены с должной жеманностью. Но острые глаза старухи буравили Карканя насквозь — впрочем, и замечание ее было справедливым. Каркань, застигнутый врасплох, все же нашелся. Видимо, натощак он соображал лучше.
— Ах, прекрасная дама, — произнес он с тяжелым вздохом, — я служу могущественному вельможе, и мне пришлось сопровождать моего господина за пределы Парижа. Ах! Как я проклинал свое невезение и как я страдал!
Объяснение выглядело правдоподобным, и матрона удовлетворилась. Еще большее удовлетворение принесла ей новость, что вельможа носит титул принца. Начинало сбываться ее предчувствие, что из Карканя можно извлечь полезные сведения. Поэтому она произнесла с умилением и нежностью:
— Бедный юноша!
Взяв его за руку, словно желая сказать: «Ваши муки закончились!», она добавила, потупившись:
— Меня зовут Бригитта… А вас?
— Меня зовут Каркань. О Бригитта, королева моего сердца, я ваш до самой смерти! Я чувствую, что не могу без вас жить! Чувствую, что мы созданы друг для друга. Чувствую, черт возьми, этот запах куриного супа… то есть, нет… я хотел сказать, что чувствую… чувствую… чувствую…
Несчастный Каркань, потрясенный ароматом супа, стоявшего на огне, сознавал, что лепечет нечто бессвязное. Дабы выпутаться из затруднительного положения, он прибегнул к героическому средству: обнял Колин Коль, приподнял ее, будто перышко, прижал к сердцу с такой силой, словно хотел удушить, а затем запечатлел на сухой морщинистой коже звучный поцелуй.
После чего осторожно поставил матрону на пол, поздравляя себя с удачной мыслью, — ибо зачем обольщать при помощи красивых фраз, в которых так легко можно заплутать, если на свете существуют гораздо более красноречивые жесты?
Полузадушенная Колин Коль дышала тяжело, но отнюдь не была рассержена — напротив, ее привела в восхищение сила этого бесстрашного влюбленного. И она откровенно в этом призналась:
— Господи Иисусе! Какой пыл! Неужели вы меня так любите? Да это просто благословение небес!
Но уж так устроен этот мир: чуть ли не в первый раз в жизни Колин Коль проявила искренность — и тут же была за это наказана. Каркань, решив, что одержал полную победу, возомнил себя хозяином положения и бесцеремонно заявил:
— Договорились! Я больше не расстанусь с вами, Бригитта! Жить я буду здесь. Чувствую, что рожден стать мирным, добрым буржуа.
«Вот как? — подумала старуха. — Славный юноша уж очень прыток! Или он воображает, что я буду его содержать? Ну уж нет! Мне бы только выведать у него все, что нужно, а затем я покажу ему, как умею выпроваживать слишком назойливых любезников. «
Но поскольку вслух она ничего не сказала и продолжала нежно улыбаться, Каркань со свойственной ему логикой решил, что согласие уже получено, цинично сбросил маску и напрямик спросил:
— Не пора ли обедать, Бригитта? Мой желудок говорит, что час давно пробил.
Впрочем, несмотря на свою наглость и нарочитую самоуверенность, он поглядывал на Колин Коль с некоторой опаской, ибо у той на лице появилось угрожающее выражение.
Старуха же в данный момент просто размышляла. При всей своей скупости она была неглупа и понимала толк в коммерции. Потеря обеда была огорчительной — но с другой стороны, где, как не за столом, лучше всего развязываются языки? Этого наивного юношу необходимо было разговорить, и на это стоило потратить несколько су. Быстро приняв решение, она обратилась к гостю, с тревогой ожидавшему ответа:
— Однако, господин Каркань, час обеда давно прошел, а ужинаю я не раньше шести. Сейчас же и пяти нет.
— Вы ошибаетесь, Бригитта, — с облегчением воскликнул Каркань, — уверен, что вы ошибаетесь. Мой желудок говорит, что сейчас по меньшей мере девять.
И, поскольку она выглядела удивленной, а то и недовольной, он прибег к тактике, уже принесшей ему успех: обхватил ее за талию, чмокнул в шею и заворковал:
— Ax, сердце мое! Вы меня осчастливили! А чувства пробуждают аппетит, вы же знаете!
— Замолчите, дрянной мальчишка!
— И потом, с тех пор, как я вас увидел, я не пью, не ем, не сплю! Вот сейчас это и проявилось… Бригитта, если вы не дадите мне поесть, я упаду в обморок, я погибну у ваших ног… так и не дождавшись вашего поцелуя!
Матрона залилась румянцем. Но, в сущности, она была скорее изумлена, нежели польщена пылом своего возлюбленного — однако показывать этого не хотела.
— Хорошо, — промолвила она, — вашей смерти я не желаю… и приготовлю вам еду.
Пустившись в столь рискованное предприятие, она уже не стала мешкать: проворно подложила дров в печку и направилась в погреб.
Едва хозяйка скрылась за дверью, как Каркань бросился к табуретке, стоявшей возле слухового окна, взобрался на нее, высунул голову наружу и обронил несколько слов, чрезвычайно обрадовавших Гренгая и Эскаргаса, которые ожидали терпеливо, но с беспокойством.
Затем он быстро слез с табуретки и, чтобы придать себе побольше уверенности, стал расхаживать по кухне между окном и широко распахнутой дверью.
Когда он машинально остановился на пороге, косые лучи солнца осветили комод, стоявший прямо перед ним. Взгляд его остановился на каком-то предмете, сверкавшем, будто серебро. Предмет этот находился в слегка выдвинутом ящике.
Новообретенная честность Карканя не успела еще укорениться в его душе. Искушение оказалось слишком сильным: он не выдержал первого же серьезного испытания.
Устремив взор на дверь, откуда могла в любой момент появиться разгневанная Бригитта, он запустил опытную лапу в ящик и быстро схватил заветный предмет, не успев его даже толком рассмотреть. Ему показалось, что это какой-то футляр. Разумеется, серебряный — ведь он так блестел на солнце! Быть может, набитый золотыми монетами? Каркань слегка встряхнул свою добычу и услышал, как внутри что-то звякнуло. С бьющимся сердцем он засунул футляр в карман и поспешно отошел от комода.
Только тут он осознал свое преступление: им было нарушено слово чести. Сгорая от стыда, он сделал шаг по направлению к комоду, чтобы положить вещицу обратно, но было уже слишком поздно — на пороге появилась Колин Коль. От волнения он закашлялся так, что задрожали кастрюли.
Кашель этот словно бы послужил сигналом, для сильного стука в дверь. Колин Коль вздрогнула и с тревогой посмотрела на Карканя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189
Однако, будучи женщиной весьма осмотрительной, они ничем не выдала своих чувств и осведомилась:
— Ах, матерь Божья! Отчего же вы так долго ждали, бедный юноша? Ведь я пригласила вас заходить!
Эти слова были произнесены с должной жеманностью. Но острые глаза старухи буравили Карканя насквозь — впрочем, и замечание ее было справедливым. Каркань, застигнутый врасплох, все же нашелся. Видимо, натощак он соображал лучше.
— Ах, прекрасная дама, — произнес он с тяжелым вздохом, — я служу могущественному вельможе, и мне пришлось сопровождать моего господина за пределы Парижа. Ах! Как я проклинал свое невезение и как я страдал!
Объяснение выглядело правдоподобным, и матрона удовлетворилась. Еще большее удовлетворение принесла ей новость, что вельможа носит титул принца. Начинало сбываться ее предчувствие, что из Карканя можно извлечь полезные сведения. Поэтому она произнесла с умилением и нежностью:
— Бедный юноша!
Взяв его за руку, словно желая сказать: «Ваши муки закончились!», она добавила, потупившись:
— Меня зовут Бригитта… А вас?
— Меня зовут Каркань. О Бригитта, королева моего сердца, я ваш до самой смерти! Я чувствую, что не могу без вас жить! Чувствую, что мы созданы друг для друга. Чувствую, черт возьми, этот запах куриного супа… то есть, нет… я хотел сказать, что чувствую… чувствую… чувствую…
Несчастный Каркань, потрясенный ароматом супа, стоявшего на огне, сознавал, что лепечет нечто бессвязное. Дабы выпутаться из затруднительного положения, он прибегнул к героическому средству: обнял Колин Коль, приподнял ее, будто перышко, прижал к сердцу с такой силой, словно хотел удушить, а затем запечатлел на сухой морщинистой коже звучный поцелуй.
После чего осторожно поставил матрону на пол, поздравляя себя с удачной мыслью, — ибо зачем обольщать при помощи красивых фраз, в которых так легко можно заплутать, если на свете существуют гораздо более красноречивые жесты?
Полузадушенная Колин Коль дышала тяжело, но отнюдь не была рассержена — напротив, ее привела в восхищение сила этого бесстрашного влюбленного. И она откровенно в этом призналась:
— Господи Иисусе! Какой пыл! Неужели вы меня так любите? Да это просто благословение небес!
Но уж так устроен этот мир: чуть ли не в первый раз в жизни Колин Коль проявила искренность — и тут же была за это наказана. Каркань, решив, что одержал полную победу, возомнил себя хозяином положения и бесцеремонно заявил:
— Договорились! Я больше не расстанусь с вами, Бригитта! Жить я буду здесь. Чувствую, что рожден стать мирным, добрым буржуа.
«Вот как? — подумала старуха. — Славный юноша уж очень прыток! Или он воображает, что я буду его содержать? Ну уж нет! Мне бы только выведать у него все, что нужно, а затем я покажу ему, как умею выпроваживать слишком назойливых любезников. «
Но поскольку вслух она ничего не сказала и продолжала нежно улыбаться, Каркань со свойственной ему логикой решил, что согласие уже получено, цинично сбросил маску и напрямик спросил:
— Не пора ли обедать, Бригитта? Мой желудок говорит, что час давно пробил.
Впрочем, несмотря на свою наглость и нарочитую самоуверенность, он поглядывал на Колин Коль с некоторой опаской, ибо у той на лице появилось угрожающее выражение.
Старуха же в данный момент просто размышляла. При всей своей скупости она была неглупа и понимала толк в коммерции. Потеря обеда была огорчительной — но с другой стороны, где, как не за столом, лучше всего развязываются языки? Этого наивного юношу необходимо было разговорить, и на это стоило потратить несколько су. Быстро приняв решение, она обратилась к гостю, с тревогой ожидавшему ответа:
— Однако, господин Каркань, час обеда давно прошел, а ужинаю я не раньше шести. Сейчас же и пяти нет.
— Вы ошибаетесь, Бригитта, — с облегчением воскликнул Каркань, — уверен, что вы ошибаетесь. Мой желудок говорит, что сейчас по меньшей мере девять.
И, поскольку она выглядела удивленной, а то и недовольной, он прибег к тактике, уже принесшей ему успех: обхватил ее за талию, чмокнул в шею и заворковал:
— Ax, сердце мое! Вы меня осчастливили! А чувства пробуждают аппетит, вы же знаете!
— Замолчите, дрянной мальчишка!
— И потом, с тех пор, как я вас увидел, я не пью, не ем, не сплю! Вот сейчас это и проявилось… Бригитта, если вы не дадите мне поесть, я упаду в обморок, я погибну у ваших ног… так и не дождавшись вашего поцелуя!
Матрона залилась румянцем. Но, в сущности, она была скорее изумлена, нежели польщена пылом своего возлюбленного — однако показывать этого не хотела.
— Хорошо, — промолвила она, — вашей смерти я не желаю… и приготовлю вам еду.
Пустившись в столь рискованное предприятие, она уже не стала мешкать: проворно подложила дров в печку и направилась в погреб.
Едва хозяйка скрылась за дверью, как Каркань бросился к табуретке, стоявшей возле слухового окна, взобрался на нее, высунул голову наружу и обронил несколько слов, чрезвычайно обрадовавших Гренгая и Эскаргаса, которые ожидали терпеливо, но с беспокойством.
Затем он быстро слез с табуретки и, чтобы придать себе побольше уверенности, стал расхаживать по кухне между окном и широко распахнутой дверью.
Когда он машинально остановился на пороге, косые лучи солнца осветили комод, стоявший прямо перед ним. Взгляд его остановился на каком-то предмете, сверкавшем, будто серебро. Предмет этот находился в слегка выдвинутом ящике.
Новообретенная честность Карканя не успела еще укорениться в его душе. Искушение оказалось слишком сильным: он не выдержал первого же серьезного испытания.
Устремив взор на дверь, откуда могла в любой момент появиться разгневанная Бригитта, он запустил опытную лапу в ящик и быстро схватил заветный предмет, не успев его даже толком рассмотреть. Ему показалось, что это какой-то футляр. Разумеется, серебряный — ведь он так блестел на солнце! Быть может, набитый золотыми монетами? Каркань слегка встряхнул свою добычу и услышал, как внутри что-то звякнуло. С бьющимся сердцем он засунул футляр в карман и поспешно отошел от комода.
Только тут он осознал свое преступление: им было нарушено слово чести. Сгорая от стыда, он сделал шаг по направлению к комоду, чтобы положить вещицу обратно, но было уже слишком поздно — на пороге появилась Колин Коль. От волнения он закашлялся так, что задрожали кастрюли.
Кашель этот словно бы послужил сигналом, для сильного стука в дверь. Колин Коль вздрогнула и с тревогой посмотрела на Карканя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189