Следовательно можно было пока не упоминать о предполагаемом, но не доказанном покушении на жизнь монарха, представив все случившееся обычной полицейской операцией. Показав на юношу, он сказал:
— Мы хотели арестовать этого человека, сир, но он не пожелал подчиниться приказу…
Нахмурив брови, Генрих повернулся к Жеану и грозно сказал:
— Ну, сударь, что вы на это скажете?
Жеан, подойдя к самому краю крыльца, поклонился королю с высокомерным изяществом и, сохраняя полное самообладание, заявил:
— Этот человек говорит вздор. Я утверждаю, что именно он не подчинился приказу короля, а вовсе не я.
Начальник полиции позеленел от бешенства, ибо никто не смел с такой наглостью именовать его «этот человек» и с таким пренебрежением указывать на него пальцем. Он двинулся вперед, чтобы проучить дерзкого юнца, но король удержал его жестом.
— Что это значит? Извольте объясниться, сударь.
— Все очень просто, — произнес Жеан язвительно. — Король приказал мне дождаться здесь, у этой двери, дабы сопровождать его в Лувр… или в другое место.
— Гм! — произнес Генрих вполголоса. — Мне кажется, что приказ этот отдал не я!
Жеан, обладавший тонким слухом, расслышал эту негромкую фразу и не затруднился с ответом.
— Это правда, — сказал он. — Однако король одобрил, а, стало быть, и распорядился. Затем появился этот человек. Без всяких причин, по собственному произволу он натравил на меня своих подчиненных, желая силой увести с того места, где мне было приказано дожидаться короля. Присутствующий здесь господин де Пардальян взял на себя труд разъяснить этому человеку его ошибку, но тот ничего не захотел слушать, упорствуя в своем стремлении помешать мне исполнить распоряжение короля. Поступая таким образом, он открыто взбунтовался против королевской власти, которую обязан почитать более, чем кто бы то ни было, а посему заслуживает того, чтобы его вздернули на виселицу.
— Сир, — вскричал Неви, задыхаясь от ярости, ~ позвольте…
— Молчите, сударь! — оборвал его Генрих, с трудом подавляя улыбку. — Клянусь Святой пятницей, весьма неожиданное объяснение!
И он повернулся к Пардальяну, стоявшему с совершенно безразличным видом.
— А вы, сударь? — осведомился король. — Вам тоже был дан приказ ожидать меня здесь? Если же нет, то по какому праву вы оказали вооруженное сопротивление моей полиции?
— По вашему распоряжению, сир.
— Час от часу не легче! Я отдал вам такое распоряжение?
— Как? — воскликнул Пардальян с удивлением. — Разве Ваше Величество не помнит приказания стеречь этого молодого человека? Король добавил даже — стеречь со всем тщанием.
— И что же?
— И я его стерег! — ответил Пардальян с изумительным спокойствием.
На сей раз король откровенно рассмеялся и, повернувшись к начальнику полиции, не помнившему себя от бессильной злобы, произнес весело:
— Эти дворяне говорят правду. Они находятся здесь, исполняя мою волю.
— Сир! — пролепетал Неви.
— Довольно, сударь! — сказал Генрих добродушно. — Вы верный слуга, я это хорошо знаю.
Ободренный похвалой, начальник полиции проговорил торопливо:
— Прошу позволения сообщить Вашему Величеству наедине крайне важные и срочные сведения.
— Завтра, Неви, завтра. Ступайте!
— Сир, — живо промолвил начальник полиции, понизив голос, — речь идет об этом молодом человеке… он вовсе не дворянин, хотя Ваше Величество оказало ему великую честь, назвав его так.
Генрих на секунду заколебался, но тут же инстинктивно поднял взор к окну, у которого, как он знал, стояла Бертиль, не упускавшая ни единого слова из разговора внизу.
— Я же сказал, завтра! — повторил он с нескрываемым раздражением. — Ступайте.
Это был приказ. Начальнику полиции ничего не оставалось, как подчиниться. С яростью в сердце он собрал своих людей и медленно, словно бы неохотно, удалился, бросив на Жеана Храброго угрожающий, мстительный взгляд.
Генрих повернулся тогда к Пралену, бесстрастно ожидавшему своей очереди.
— По какой причине оставили вы вверенный вам пост в Лувре? — спросил король.
— Сир, за мной явился господин де Ла Варен, утверждая, что против Его Величества готовится ночное нападение.
Только тут Генрих вспомнил о своем наперснике.
— В самом деле, — спросил он без всякого интереса, — куда девался Ла Варен?
— Я здесь, сир! — послышался жалобный голос откуда-то сбоку.
И король увидел в дымном свете факела, оставленного начальником полиции, окровавленное лицо маркиза.
Генрих IV не любил своего наперсника и еще меньше уважал его. Он был полезным орудием в любовных похождениях монарха и за труды свои получил щедрое вознаграждение — этого было вполне достаточно. О презрении короля свидетельствовали даже милости. Ла Варен был возведен в дворянское достоинство всего лишь несколько лет назад. Парламент, который должен был своим указом подтвердить волю государя, осмелился выразить почтительнейшее несогласие с этим решением, но король настаивал, и Парламенту пришлось смириться. Новоиспеченный маркиз особенно гордился тем, что король начертал ему герб собственной рукой. Но герб этот изображал пса в ошейнике, усыпанном лилиями, — по правде говоря, хвастаться здесь было нечем.
Вот почему Генриха нисколько не взволновало обезображенное шрамом лицо наперсника, и он воскликнул с притворным состраданием, почти не скрывая насмешки:
— Ах, дьявольщина! Бедный мой Ла Варен, тебя, похоже, огрели плетью!
— Это был предательский удар, сир, — прошипел маркиз, бледный не столько от боли, сколько от позора.
— Предательский или нет, но вот физиономию ты подставил зря. Тебе нельзя будет показываться на люди, по крайней мере, неделю или две. У того, с кем ты схлестнулся, тяжелая рука.
Ла Варен заметил, что король не спрашивает, кто именно нанес удар — стало быть, знает это, но не желает показывать. Сам маркиз также поостерегся назвать виновного и лишь проворчал, с нескрываемой ненавистью посмотрев на Жеана Храброго:
— Будьте покойны, сир, настанет день, когда я повстречаюсь с тем, кто это сделал, и, клянусь вам, моя рука окажется не легче… и от моего удара он уже не поднимется.
Жеан, глядевший на наперсника короля с презрительной улыбкой, повернулся к Пардальяну и сказал насмешливо:
— Экая хвастливая скотина!
— Тебе надо подлечиться, Ла Варен, — произнес Генрих с фальшивой жалостью. — Отправляйся немедленно к моему врачу Эроару и скажи ему, что я приказываю как можно быстрее вернуть тебе прежнюю представительность.
И, тут же обратившись к Пралену, распорядился:
— Возвращайтесь в Лувр, капитан.
Прален был безупречно вымуштрованным солдатом, привыкшим подчиняться без размышлений. Но сейчас он на какое-то мгновение замешкался и почтительно спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189
— Мы хотели арестовать этого человека, сир, но он не пожелал подчиниться приказу…
Нахмурив брови, Генрих повернулся к Жеану и грозно сказал:
— Ну, сударь, что вы на это скажете?
Жеан, подойдя к самому краю крыльца, поклонился королю с высокомерным изяществом и, сохраняя полное самообладание, заявил:
— Этот человек говорит вздор. Я утверждаю, что именно он не подчинился приказу короля, а вовсе не я.
Начальник полиции позеленел от бешенства, ибо никто не смел с такой наглостью именовать его «этот человек» и с таким пренебрежением указывать на него пальцем. Он двинулся вперед, чтобы проучить дерзкого юнца, но король удержал его жестом.
— Что это значит? Извольте объясниться, сударь.
— Все очень просто, — произнес Жеан язвительно. — Король приказал мне дождаться здесь, у этой двери, дабы сопровождать его в Лувр… или в другое место.
— Гм! — произнес Генрих вполголоса. — Мне кажется, что приказ этот отдал не я!
Жеан, обладавший тонким слухом, расслышал эту негромкую фразу и не затруднился с ответом.
— Это правда, — сказал он. — Однако король одобрил, а, стало быть, и распорядился. Затем появился этот человек. Без всяких причин, по собственному произволу он натравил на меня своих подчиненных, желая силой увести с того места, где мне было приказано дожидаться короля. Присутствующий здесь господин де Пардальян взял на себя труд разъяснить этому человеку его ошибку, но тот ничего не захотел слушать, упорствуя в своем стремлении помешать мне исполнить распоряжение короля. Поступая таким образом, он открыто взбунтовался против королевской власти, которую обязан почитать более, чем кто бы то ни было, а посему заслуживает того, чтобы его вздернули на виселицу.
— Сир, — вскричал Неви, задыхаясь от ярости, ~ позвольте…
— Молчите, сударь! — оборвал его Генрих, с трудом подавляя улыбку. — Клянусь Святой пятницей, весьма неожиданное объяснение!
И он повернулся к Пардальяну, стоявшему с совершенно безразличным видом.
— А вы, сударь? — осведомился король. — Вам тоже был дан приказ ожидать меня здесь? Если же нет, то по какому праву вы оказали вооруженное сопротивление моей полиции?
— По вашему распоряжению, сир.
— Час от часу не легче! Я отдал вам такое распоряжение?
— Как? — воскликнул Пардальян с удивлением. — Разве Ваше Величество не помнит приказания стеречь этого молодого человека? Король добавил даже — стеречь со всем тщанием.
— И что же?
— И я его стерег! — ответил Пардальян с изумительным спокойствием.
На сей раз король откровенно рассмеялся и, повернувшись к начальнику полиции, не помнившему себя от бессильной злобы, произнес весело:
— Эти дворяне говорят правду. Они находятся здесь, исполняя мою волю.
— Сир! — пролепетал Неви.
— Довольно, сударь! — сказал Генрих добродушно. — Вы верный слуга, я это хорошо знаю.
Ободренный похвалой, начальник полиции проговорил торопливо:
— Прошу позволения сообщить Вашему Величеству наедине крайне важные и срочные сведения.
— Завтра, Неви, завтра. Ступайте!
— Сир, — живо промолвил начальник полиции, понизив голос, — речь идет об этом молодом человеке… он вовсе не дворянин, хотя Ваше Величество оказало ему великую честь, назвав его так.
Генрих на секунду заколебался, но тут же инстинктивно поднял взор к окну, у которого, как он знал, стояла Бертиль, не упускавшая ни единого слова из разговора внизу.
— Я же сказал, завтра! — повторил он с нескрываемым раздражением. — Ступайте.
Это был приказ. Начальнику полиции ничего не оставалось, как подчиниться. С яростью в сердце он собрал своих людей и медленно, словно бы неохотно, удалился, бросив на Жеана Храброго угрожающий, мстительный взгляд.
Генрих повернулся тогда к Пралену, бесстрастно ожидавшему своей очереди.
— По какой причине оставили вы вверенный вам пост в Лувре? — спросил король.
— Сир, за мной явился господин де Ла Варен, утверждая, что против Его Величества готовится ночное нападение.
Только тут Генрих вспомнил о своем наперснике.
— В самом деле, — спросил он без всякого интереса, — куда девался Ла Варен?
— Я здесь, сир! — послышался жалобный голос откуда-то сбоку.
И король увидел в дымном свете факела, оставленного начальником полиции, окровавленное лицо маркиза.
Генрих IV не любил своего наперсника и еще меньше уважал его. Он был полезным орудием в любовных похождениях монарха и за труды свои получил щедрое вознаграждение — этого было вполне достаточно. О презрении короля свидетельствовали даже милости. Ла Варен был возведен в дворянское достоинство всего лишь несколько лет назад. Парламент, который должен был своим указом подтвердить волю государя, осмелился выразить почтительнейшее несогласие с этим решением, но король настаивал, и Парламенту пришлось смириться. Новоиспеченный маркиз особенно гордился тем, что король начертал ему герб собственной рукой. Но герб этот изображал пса в ошейнике, усыпанном лилиями, — по правде говоря, хвастаться здесь было нечем.
Вот почему Генриха нисколько не взволновало обезображенное шрамом лицо наперсника, и он воскликнул с притворным состраданием, почти не скрывая насмешки:
— Ах, дьявольщина! Бедный мой Ла Варен, тебя, похоже, огрели плетью!
— Это был предательский удар, сир, — прошипел маркиз, бледный не столько от боли, сколько от позора.
— Предательский или нет, но вот физиономию ты подставил зря. Тебе нельзя будет показываться на люди, по крайней мере, неделю или две. У того, с кем ты схлестнулся, тяжелая рука.
Ла Варен заметил, что король не спрашивает, кто именно нанес удар — стало быть, знает это, но не желает показывать. Сам маркиз также поостерегся назвать виновного и лишь проворчал, с нескрываемой ненавистью посмотрев на Жеана Храброго:
— Будьте покойны, сир, настанет день, когда я повстречаюсь с тем, кто это сделал, и, клянусь вам, моя рука окажется не легче… и от моего удара он уже не поднимется.
Жеан, глядевший на наперсника короля с презрительной улыбкой, повернулся к Пардальяну и сказал насмешливо:
— Экая хвастливая скотина!
— Тебе надо подлечиться, Ла Варен, — произнес Генрих с фальшивой жалостью. — Отправляйся немедленно к моему врачу Эроару и скажи ему, что я приказываю как можно быстрее вернуть тебе прежнюю представительность.
И, тут же обратившись к Пралену, распорядился:
— Возвращайтесь в Лувр, капитан.
Прален был безупречно вымуштрованным солдатом, привыкшим подчиняться без размышлений. Но сейчас он на какое-то мгновение замешкался и почтительно спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189