— Да. Я слышал, как он сказал вам, что я закован в цепи и брошен в темницу Шатле.
— Но вы не слышали, как он расписывал мне ожидающую вас казнь и уготованные вам муки. Постойте… да, я готова поклясться… он проговорился, сказав, что это казнь для царе… цареубийц, вот что он имел в виду! Он знал, повторяю вам! О, будьте же осторожны, молю вас!
Увидев ее волнение, ее тревогу — за него, ради него! — он ощутил ослепительное, бесконечное счастье. Опьянев от восторга, он стал успокаивать ее. Конечно же, он будет осторожен. Ей не следует беспокоиться.
Но убеждал он ее в этом словно бы сквозь зубы, похожий на льва, который с презрением отворачивается от слишком слабого противника. Она поняла, что, как и прежде, его не заботит собственная безопасность. Тонкое лицо ее страдальчески искривилось, она с болью покачала головой — и вдруг воспряла духом. Вдохновение осенило ее. Поглядев ему в глаза, она сказала жалобно:
— Если вы не будете осторожны и если с вами случится несчастье, что станет со мной? Кто защитит меня?
Он смертельно побледнел, и вся радость его мгновенно испарилась. Ибо она инстинктивно нашла убийственный, неотразимый аргумент. И он произнес тоном, который уже не оставлял никаких сомнений в его искренности:
— Да, я буду осторожен, клянусь вам! Потому что вы правы. Если со мной случится несчастье, защитить вас будет некому.
На сей раз она могла вздохнуть с облегчением. Ради нее он сделает то, чем пренебрег бы ради себя самого. И она вновь заговорила о Кончини:
— Этот человек опасен… поверьте мне, это голос сердца. К тому же, возможно, не он один замышляет погубить вас.
Он опять вздрогнул. В очередной раз она удивила его, угадав то, чего не могла знать. А она продолжала:
— Вам надо беречься, как никогда. Вас хотят не только умертвить, но и обесчестить.
— Каким образом? — удивленно спросил он.
— Этот негодяй посмел утверждать, будто вы занимаетесь ужасным ремеслом у него на службе.
Он сказал очень спокойно:
— Каким ремеслом? Уж не заявил ли он, что я наемный убийца?
— Да, — ответила она просто.
Он выпрямился и гневно бросил, сверкнув глазами:
— Мерзавец нагло солгал!
Если бы Жеан удовлетворился этим восклицанием, Бертиль совершенно успокоилась бы. К несчастью, он решил объясниться до конца:
— К человеку, которого мне указали, я подхожу при всем народе и при свете дня. И честно вызываю его. Я дерусь всегда один на один, шпага против шпаги! Иногда один против двоих! И грудь моя открыта для ударов. Я рискую жизнью. Это не убийство, а честный поединок. Тут никто не посмеет возразить.
Побелев как полотно она выпрямилась и с закрытыми глазами простонала:
— Ужасно! Отвратительно!
Увидев ее в таком расстройстве чувств, он испугался — однако пока еще ничего не понял.
— Что такое? — пролепетал он. — Что ужасно и что отвратительно?
Потупившись, она ответила еле слышно:
— Ремесло, которым вы занимаетесь.
Жеану показалось, будто ему на голову внезапно обрушился удар дубины. Он зашатался. Ему почудилось — весь мир рушится вокруг них обоих.
Она смотрела на него и видела его смятение. Сердце ее затопила волна сострадания, и она начала мягко объяснять:
— Сражаться, чтобы защитить себя, это хорошо… Во имя спасения собственной жизни можно убить, ибо таков закон природы — каждый повинуется ему. Но убивать за деньги! Это ужасно… Неужели вам этого никто не говорил?
Ошеломленный, отупевший, уничтоженный, он машинально покачал головой: нет! А затем вдруг опустился перед ней на колени и хрипло произнес:
— Выслушайте меня, прежде чем сказать, что я внушаю вам ужас… прежде чем прогнать от себя… я должен вам объяснить… хотя бы попытаться…
Рыдание прервало его слова. Он опустил голову, словно подставляя шею под топор палача. И, увидев его в таком отчаянии, в такой близости к безумию, она, проклиная себя за невольную вину, вскричала:
— Ничего не объясняйте! То, что я сказала, не относится к вам, храбрейшему, честнейшему, вернейшему из рыцарей!
Он не услышал. Вернее, услышал только первые слова и еле слышно прошептал:
— Если вы меня прогоните… я пойму, что внушил вам непреодолимый ужас… Скажите мне, если это так. Клянусь, что выйдя из этого дома, я раскрою себе грудь вот этим кинжалом.
Она вскрикнула, как раненая птица. Угроза придала ей силы. Одним прыжком она оказалась рядом с ним. По мертвенно бледным щекам ее потекли слезы, и она промолвила с печальной нежностью:
— Зачем вы говорите мне эти ужасные вещи? Разве вы не видите, что разбиваете мне сердце?
Подняв голову, он посмотрел на нее. Глаза его расширились. Он подумал, что окончательно лишился рассудка.
— Как? — пробормотал он. — Вы плачете? Вы не гоните меня? Я не внушаю вам отвращение?
Кончиками пальцев она прикоснулась к его лбу и сказала:
— Вы должны помнить лишь то, что я обещала вам на крыльце своего дома: если вы умрете, я тоже умру!
— Силы небесные! Значит, вы меня лю…
То, что он не посмел вымолвить, договорила она, ответив очень просто:
— Я вас люблю.
— Вы любите меня? Это правда? Невозможное, непостижимое счастье… это правда? Мне это не снится?
И она твердым голосом повторила:
— Я вас люблю.
Раздавленный этим оглушительным признанием, он стоял на коленях, глядя на нее полубезумными глазами и твердя:
— Невозможно! Совершенно невозможно! Она! И я, бандит!
— О! — вскричала она с мукой. — Никогда не произносите больше это мерзкое слово! Вы бандит? Да нет же! Вы самый благородный, самый лучший из всех дворян!
Он все еще не мог поверить и, задыхаясь, бормотал:
— Я сошел с ума! Нет сомнений, я сумасшедший!
Тогда она, наклонившись к нему, взяла его за руки и, подставив лоб, нежно сказала:
— Поцелуйте вашу невесту!
Глава 18
ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ БРАТА ПАРФЕ ГУЛАРА
Как Жеан Храбрый вышел из той спальни, где пережил сладчайшие и сильнейшие переживания, какие только выпадают на долю мужчины; как простился с герцогом и герцогиней Андильи; как оставил их гостеприимный дом — все это осталось загадкой для него самого.
Единственное, что он помнил — это как захлопнулась за ним тяжелая, массивная входная дверь и как он рухнул на одну из двух тумб, стоявших по обе стороны крыльца. Уронив голову на руки, он долго сидел неподвижно, и только плечи его временами конвульсивно содрогались, что издали легко можно было принять за рыдания.
Наконец он поднял голову и растерянно огляделся, как человек, который не сразу понимает, где находится. Быстро поднявшись с тумбы, он устремился прочь от дома с такой резвостью и легкостью, словно у него вдруг выросли крылья.
Тогда из-за противоположной тумбы с сопением выползла какая темная масса, похожая на груду тряпья, на секунду замерла, а затем привалилась поудобнее к тумбе, приняв обличье монаха в сутане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189