Объяснение вполне удовлетворило девушку, и она молча последовала за старухой за ворота аббатства. Красавица Клодина де Бовилье не была больше аббатисой в аббатстве на Монмартре. Она ведала судьбами монастыря в Пон-о-Дам. В течение вот уже одиннадцати лет монахини Монмартра находились во власти Мари де Бовилье. Некоторые летописцы утверждают, что она была сестрой Клодины. Мы не осмеливаемся на этом настаивать.
Мари де Бовилье не было и двадцати четырех лет, когда она стала аббатисой этой странной обители, похожей скорее на один из бесчисленных домов разврата, которыми изобиловал в то время Париж, чем на приют монахинь.
Возглавив монастырь, юная особа внезапно ощутила благодать. Та, которая накануне, будучи еще рядовой инокиней, являла собой пример разнузданного бесстыдства, буквально в один день сделалась образцом суровости и добродетели.
— Это ее право, — рассуждали монахини, с недавнего времени находившиеся в ее власти.
Разумеется, это было ее право. И новообращенная решила употребить свою власть, дабы заставить всех вокруг следовать своему примеру и ступить на путь истинный.
Монахиням, за долгие годы привыкшим к свободным порядкам, эта строгость предписаний и необходимость соблюдения устава вовсе не была любезна. Случались ужасные бунты, в ходе которых новая аббатиса много раз оказывалась на волосок от гибели. Овечки превращались в тигриц.
Однако Мари де Бовилье, которая прежде, казалось, была занята лишь многочисленными любовными интрижками, вдруг выказала себя женщиной с головой, наделенной неукротимой энергией, железной волей и дьявольской властностью. Она разгадывала все заговоры, подавляла всякое возмущение, обуздывала все бунты. Разнузданные монахини с изумлением обнаружили в этой юной красавице, великосветской даме, с мягкими и обворожительными манерами властную правительницу, перед которой все должны были склониться. И те, которые предприняли последнюю и безнадежную попытку сопротивления, узнали на собственном горьком опыте, что эта белая ручка — изнеженная и душистая — никогда не выпустит ту власть, что досталась ей волею судьбы.
Итак, святым сестрам оставалось одно: смириться и вернуться к порядкам, слишком долго ими попиравшимся. В то время, о котором мы ведем рассказ, в монастыре царила строжайшая дисциплина. Аббатиса находилась в полном расцвете сил, ибо ей не было еще и тридцати пяти лет, и деспотически властвовала над обителью; никто не осмеливался тягаться с ней.
Следует, однако, сказать, что Мари де Бовилье заботилась не только о спасении душ, но и о благоденствии плоти, занимаясь всеми делами общины и стремясь к тому, чтобы монастырь становился все богаче и богаче. Она преследовала эту цель с таким упорством и так мало беспокоясь об используемых ею средствах, что можно было подумать, будто величие и процветание монастыря — это единственное, что занимает ее в жизни.
Безусловно, аббатство сильно изменилось с тех пор, как в одном из наших предыдущих романов мы приводили туда читателя. Дни нищеты остались в прошлом и даже стерлись из памяти. Нынче в обители царило изобилие. Прочная ограда окружала монастырь, так что напрасно было бы искать в ней самую узкую щелочку, чтобы тайком проникнуть внутрь. Стены были высокие и очень надежные. За фруктовыми деревьями ухаживали опытные садовницы. Кустарник давал густую тень, огород и виноградник были заботливо обработаны, крылья мельницы усердно крутились. Риги, погреба, чердаки и подвалы ломились от припасов. Молочные коровы, овцы и свиньи толпились в стойлах и свинарниках. Тучи голубей кружили над голубятнями. Сотни и сотни разных домашних птиц кудахтали, гоготали и крякали на птичьем дворе.
Еще несколько лет усилий — и аббатство непременно обретет былые блеск и великолепие. И все это благодаря талантам аббатисы Мари де Бовилье, которая умела находить себе могущественных покровителей — например, отца Котона, духовника Его Величества Генриха IV.
На самой вершине холма, или горы, как говорили раньше, вокруг часовни Святого Петра располагались постройки — частью внутри ограды, частью вне ее. Те, что были внутри, занимали монахини и несколько мирянок — незамужних женщин, бедных крестьянок, искренне и наивно набожных, которых монастырская жизнь непреодолимо притягивала, и которые не могли дать обета, но были тем не менее счастливы и горды оттого, что жили в общине и постоянно видели святых сестер и даже беседовали с ними. Честь эту они оплачивали тем, что выполняли в обители самые грязные работы.
В постройках, расположенных с внешней стороны ограды, были хозяйственные службы аббатства.
Матушка Мари-Анж как раз повела Бертиль к этим строениям. В глубине садика, окруженного забором, стоял павильон — с виду привлекательный, утопающий в зелени и цветах, с крыльцом из трех ступенек. Мари-Анж широко раскрыла дверь и посторонилась, чтобы пропустить девушку, которая смело шагнула внутрь. Тогда старуха быстро захлопнула дверь, дважды повернула в замочной скважине ключ, положила его в карман и преспокойно удалилась.
Услышав скрежет ключа, Бертиль поняла, что попала в ловушку, и бросилась к двери. Слишком поздно! Она заметила окно, подбежала и распахнула его. Оно было затянуто густой железной сеткой. Девушка принялась кричать, звать на помощь, но никто не откликнулся, И тут Бертиль поняла, что услышать ее могут разве что монахини, которые, разумеется, остерегутся ей отвечать. И она замолчала.
…Бледный мужчина следовал за девушкой и ее спутницей до самых ворот Монмартрского аббатства. Постояв там какое-то время в надежде вновь увидеть ту, которую безнадежно любил, он решил вернуться в Париж, Уходя, он бормотал:
— Раз она не появилась, значит, без сомнения, она искала убежища в этом монастыре и, к счастью, нашла его. Она поняла, что ей небезопасно оставаться в городе, и решила укрыться за высокими стенами обители. — Тут он вздохнул. — Наверное, я ее больше не увижу! Что ж, это не главное. Главное — это то, что она ускользнула от коронованного волка!.. Но вот Жеан Храбрый, как же он будет несчастлив!.. Ба! Он поступит, как я, он смирится!
Начинало темнеть. Внизу у склона холма виднелись дома Парижа, в которых одно за другим зажигались окна, похожие на светящиеся глаза, открытые в ночь.
Он вернулся к перекрестку. Крест в сгущающихся сумерках протянул к нему свои перекладины, словно преграждая путь.
И тут таинственная сила остановила молодого человека. Он поднял глаза и мгновение смотрел на крест. Потом на его лице появилось выражение безысходного отчаяния, из груди вырвалось рыдание, и вдруг он тяжело упал на колени. Сильно ударяя себя в грудь, словно желая разбить свое сердце, он хрипел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189