– Да, сейчас. Что-то ты стал подозрительно тщательно следить за собой, друг мой. Все еще не теряешь надежды произвести впечатление на певичку?
– Надежда умирает последней, это еще великий гомеопат Авиценна говорил, а ему можно верить. Ты тоже, я смотрю, времени зря не теряешь.
– В каком смысле?
– Решила окучить банкира при помощи его хромоножки?
– О чем ты?
– О твоих методах. Это же шито белыми нитками. Возишься со вздорной девчонкой, делаешь вид, что тебе безумно интересно с этой соплячкой.
– Мне интересно с этой соплячкой.
– С ней или с деньгами ее папочки? Думаешь, если доченька тебя полюбит, то и папочка в конце концов привыкнет?
– Так далеко я не захожу.
– Да ладно тебе Я же не против, каждый выбирает наилучший вариант.
– Если ты не прекратишь нести чепуху, то…
– То что? Попросишь, чтобы тебе сменили каюту? Подселили к святому семейству?
– Подселить не получится. Они улетают сегодня вечером.
– Вместе с трупом? – цинично спросил Вадик – На одном вертолете? У папаши железные нервы. Немудрено, что девчонка такая дрянь. Яблочко от яблоньки, как говорится.
– Замолчи, пожалуйста.
– Может быть, все они здесь и богатые. И умные, этого я тоже не могу исключить. Но я никогда не полетел бы со своими детьми, а у меня, заметь, мальчишки, с мертвым телом.
Ты прав, Вадик. Я бы тоже не полетела. Что-то настойчиво гонит Сокольникова с “Эскалибура”. Но что? Этого я никогда не узнаю. Вряд ли мы будем разговаривать об этом за обедом, за биточками по-флотски и гарниром из зеленого горошка…
– Послушай, Ева, они тебе не кажутся странными?
– Кто? Банкир и его дочь?
– Да нет, эти само собой. Кое-кто из экипажа…
– В каком смысле? – Я была так далека от проблем Вадика, что спросила об этом просто по инерции.
– Не похожи они на матросов, я так думаю.
– Вот как? А на кого они похожи? Капитан типичный морской волк, как раз в духе Станюковича.
– Вот-вот, чересчур в духе. Оперетта какая-то, показательные выступления.
– Ты несешь чушь, – мне не хотелось спорить с Вадиком. – Пока мы идем точно по курсу, делаем положенное нам количество узлов, используем рулевое колесо и гирокомпас, машинное отделение тоже функционирует исправно и механизмы там самые настоящие…
– Да я не об этом. Бог с ним, с капитаном…
– Тогда о ком?
Вадик вздохнул и яростно потер подбородок.
– Об этом стюарде. Или как там у них называется? Матрос-уборщик. Об этом удоде в тужурке, об этом павлине… Марабу гнусном… Видела его глаза? А руки? Ты видела эти руки?
– А что с ними? Перепонки между пальцами? Или, не дай бог, лишний мизинец?
– Очень остроумно! Никакой он не матрос, никакой он не уборщик. Холеные ручки, как у какого-нибудь щипача. За всеми шпионит, за всеми подглядывает… С такими повадками нужно где-нибудь во внешней разведке работать…
– Господи, так ты Романа имеешь в виду?
– Ты уже и имя изучила…
– Это было несложно, поверь мне…
Я рассмеялась. Надо же, несчастный Вадик совсем сошел с ума от бесперспективной страсти к Клио и такой же бесперспективной ревности. Красавчик-стюард все время отирался возле певицы, и ей это нравилось. Должно быть, Вадик застукал их за страстным поцелуем где-нибудь в районе калориферной и теперь бесится.
– Ты просто ревнуешь, друг мой.
– И не думал ревновать. – Вадик вспыхнул. – Вчера этот московский либерал потерял свою записную книжку. А стюард шел как раз за ним, книжку поднял, но не отдал. Сунул к себе в карман как ни в чем не бывало.
– Надеюсь, ты вывел мерзавца на чистую воду?
– Еще чего не хватало! Мы с ним в разных весовых категориях. Была охота связываться. Просто хочу предупредить тебя, что здесь полно типов с двойным дном…
– Хорошо, милый, я приму это к сведению…
…И все-таки на обед мы опоздали.
Мы явились в кают-компанию даже позже Клио, которая после смерти старпома стала проявлять удивительную дисциплинированность. То ли сырой морской воздух выветрил из ее головки все звездные недомогания, то ли она сама устала от своей романтической стервозности, – во всяком случае, Клио не требовала жареных туканов под соусом тартар и кротко ела обычный суп с фрикадельками. За ней, к вящему неудовольствию Вадика, наперебой ухаживали лысый Альберт Бенедиктович и Мухамеджан. Муха пользовался полной свободой: его патрон не явился ни ко вчерашнему ужину, ни к сегодняшним завтраку и обеду: он страдал морской болезнью.
– Ты права, Карпик, – сказала я девочке и ободряюще ей улыбнулась, – он меняет жилетки в зависимости от настроения.
К сегодняшнему обеду Муха облачился в совершенно новую жилетку, полностью состоящую из карманов, заклепок и “молний”: карманы были даже на спине – мечта оператора, работника обменного пункта валюты или байкера со стажем.
– Вы о ком? – спросил Валерий Адамович.
– Точно. – Карпик ответила мне такой же ободряюшей улыбкой. – И настроение у него что надо.
– Вы о ком? – снова повторил свой вопрос банкир.
И я и Карпик проигнорировали Сокольникова – это была маленькая месть за желание уехать. Он и сам понял это и больше не приставал с расспросами. Только в конце обеда крепко взял девочку за руку:
– Вертолет будет в шесть. Доедай быстрей, нам еще нужно собраться.
– Ну, папочка!..
– Лара, ты помнишь наш уговор? Карпик опустила голову.
– Я спрашиваю тебя, ты помнишь наш уговор? Сейчас ты встанешь, подойдешь к Николаю Ивановичу и извинишься, – чертов губернатор все-таки нажаловался отцу на дочь.
– И мы останемся?
– Ты пойдешь и извинишься за все, что ему наговорила.
– И мы останемся?
– Не нужно меня шантажировать, Лара. Мы не останемся. Но извиниться ты должна, потому что этого требуют правила приличия.
– Хорошо, я извинюсь. – Карпик отставила стакан с недопитым соком и вышла из-за стола. Такой исполнительности и быстроты реакции, казалось, не ожидал и сам Сокольников. Карпик подошла к столу, за которым сидел губернатор Распопов. Сейчас он был занят тем, что потягивал пльзеньское пиво, которое завез на “Эскалибур” в большом количестве, и оживленно дискутировал с Арсеном Лаккаем на животрепещущие политические темы.
Некоторое время Карпик смиренно стояла у стола, терпеливо ожидая, когда Распопов соизволит заметить ее. Наконец, закончив тираду о частной собственности на землю, губернатор повернулся к ней:
– Что тебе, девочка?
– Мне нужно вам кое-что сказать.
– Слушаю тебя.
Впрочем, слушал не только он. Все головы в кают-компании повернулись к Карпику. Я уже заметила, что она вызывала снисходительное сочувствие: больной некрасивый ребенок в обществе сытеньких и преуспевающих взрослых.
– Я хотела извиниться.
Я видела, как покраснел Сокольников: видимо, он совсем не так представлял себе сцену извинения Карпик должна была сделать это незаметно и тихо, не вызывая всеобщего интереса Я была уверена, что в каюте они несколько раз прорепетировали это, и Карпик получила нужный текст.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103