Эффект сродни эху в пустых помещениях.
Мы прошли мимо каюты Клио, двери которой были плотно закрыты. Карпик остановилась на секунду, раздумывая, и лицо ее потемнело.
– Может быть, стоит их разбудить? – мягко спросила я.
– Не стоит. Сами проснутся. – Карпик вложила в эту реплику все презрение, на которое только была способна.
– Ну, как знаешь. Идем?
– Да.
Но она не двинулась с места, напротив, подошла к двери и уткнулась в нее упрямым бычьим лбом. Сейчас она скажет “сука”, устало подумала я.
– Сука! – громко и отчетливо сказала Карлик, занесла было кулак над ни в чем не повинной дверью, но передумала. – Идем отсюда, Ева.
Через пять минут она уже открывала каюту Здановича своим волшебным универсальным ключом: вот кто является настоящей хозяйкой корабля – девочка, которая может отомкнуть любую дверь в любую тайну.
В каюте было так же темно, как и в коридоре: герметически задраенный иллюминатор не пропускал света снаружи корабля. Общими усилиями мы открыли металлическую заслонку и принялись осматривать помещение. Каюта была чуть больше, чем наше с Вадиком временное пристанище. Тот же унифицированный интерьер: заправленная койка, маленький шкафчик для одежды, стол и два стула, привинченные к полу, радиоточка корабельной связи, расписание вахт, вытертый коврик под ногами.
Единственное отличие – маленький сейф в углу каюты.
– Если он закрыт, придется воспользоваться автогеном, – неудачно пошутила я.
Сейф был открыт. И – пуст. Никакого намека на бумаги, на документы, на контракты, о которых говорил Макс. И ничего, что говорило бы о самом Здановиче. Не удовлетворившись осмотром сейфа. Карпик открыла шкаф. В шкафу тоже ничего не было. Он был потрясающе, восхитительно пуст. Даже вшивый носовой платок не валялся на самом дне ящика. Даже порванный шнурок от ботинка. Я видела Здановича вчера вечером, во время ужина, и он не производил впечатления фантома. Теперь же казалось, что в этой комнате никто и никогда не жил. Как только я поняла это, в ноздри вполз специфический запах нежилого помещения. Да и сама каюта казалась неразобранной декорацией какого-то спектакля. Чтобы избавиться от этого ощущения, я тряхнула головой: чушь, бред, не может быть, еще вчера третий помощник Зданович был вполне реальным человеком и на ужин потребовал двойную порцию подливки…
– Что скажешь? – спросила у меня Карпик.
– Здесь никого не было по крайней мере месяц, – высказала предположение я.
– Или два, – поддержала меня Карпик. – А может быть, здесь вообще никто не жил… Ты как думаешь? От ее спокойного голоса мне стало страшно.
– Ну что, теперь двинем к капитану?
– Теперь все равно. К капитану так к капитану.
Это был серьезный шаг. До нас с Карликом еще ни один из пассажиров не переступал порога его каюты.
…Открыть заслонку на иллюминаторе в каюте капитана, так как мы это сделали в каюте Здановича, так и не удалось. Да и свеча, которой пользовалась Карпик, медленно догорала. В ее крохотном ореоле находилась сама Карпик и часть помещения. Одно я могла сказать точно: каюта капитана не была похожа на аскетичную каюту третьего помощника. То, что я увидела в мерцающем свете, несколько удивило меня: слишком много дерева, слишком много ненужных с точки зрения корабельной целесообразности вещей. В этом еще предстояло разобраться. А сейчас я смотрела на тонкую руку Карпика, всю залепленную свежим воском. Его капли стекали по коже, наплывали одна на другую, но Карпик, казалось, не замечала этого.
– Тебе не больно? – спросила я, удивляясь, почему раньше не обратила внимания на расплавленный воск.
– В смысле? – Карпик с недоумением посмотрела на меня.
– Воск. Он же горячий… Тебе не больно?
– А-а… Ты об этом? У меня очень низкий болевой порог, все удивляются, – почти с гордостью сказала девочка.
Нет, Карпик. Насчет низкого болевого порога – это сказки. Вся твоя невосприимчивость к боли, к горячему парафину на коже, к пощечинам отца, – все это блеф, не больше, замещение одного другим. Твоя боль гнездится совсем в другом месте. В том месте, где твой отец обычно назначает свидание женщинам, которых ты ненавидишь…
– Сейчас она догорит. – Карпик вздохнула. – Придется взять побольше свечей, чтобы сюда вернуться.
И действительно, ярко вспыхнув напоследок, свеча совсем уж собралась погаснуть. Но этого секундного торжества света хватило, чтобы я заметила подсвечник на столе. Мы оставались в темноте не дольше нескольких мгновений. Я достала зажигалку, щелкнула ею и зажгла три свечи в подсвечнике. Каюта сразу же осветилась ровным и достаточно ярким светом. То, что мы увидели, поразило нас. Настолько, что некоторое время мы молчали.
– Да, – сказала Карпик и смяла в руке податливый воск: все, что осталось от свечи. – Отель “Георг Четвертый”, пять звездочек, президентские апартаменты.
Я была вынуждена с ней согласиться. Каюта капитана представляла собой апофеоз Большого корабельного стиля. В отличие от безликой, никому не принадлежащей каюты третьего помощника здесь чувствовалось мощное присутствие хозяина. Хозяина, знающего толк в хороших вещах. Дубовая обшивка, кровать под балдахином, сухие цветы в китайских напольных вазах, картины в тяжелых багетах, покрытые благородной паутиной растрескавшегося от времени масла… Подсвечник, который я зажгла, был в каюте не единственным. Еще один – с тремя витыми свечами – стоял в изголовье кровати. Вместо унылого умывальника, над которым Вадик Лебедев уныло скреб станком “Жилетт” свой безволосый подбородок, – медный, отлично надраенный таз и такой же медный кувшин.
И чистое полотенце.
Практичная Карпик уже сунула свой нос в платяной шкаф орехового дерева. Он был набит вещами: парадные тужурки, белоснежные рубашки, несколько пар обуви внизу, две капитанские фуражки. Все это выглядело просто великолепно, но в то же время в этом было непонятное несоответствие с реальностью, природа которого не поддавалась анализу.
– Что скажешь? – спросила я у Карпика.
– Шикарные шмотки. – Она снова приподняла верхнюю губу. – Только что-то в них не того…
– Ты тоже заметила?
– А ты?..
Карпик ничего не ответила, быстро пробежала пальцами по обшлагам пиджаков, подняла несколько пар туфель и внимательно их рассмотрела.
– Ну, что скажешь? – нетерпеливо спросила я.
– Слушай, я, кажется, поняла… Такой фасон в этом году не носят. Это старые вещи.
– Старые? – Я даже присела на краешек стула, обшитого красным потускневшим бархатом.
– Ну да.
– В каком смысле – старые?
– Не в смысле, что им сто лет… Они новые. И все чистые. Просто так выглядели бы новые вещи, если бы их пошили сто лет назад… Или около того. Это несовременные вещи, вот что я хотела сказать…
Мне показалось, что по каюте капитана “Эскалибура” пронесся тихий вздох.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Мы прошли мимо каюты Клио, двери которой были плотно закрыты. Карпик остановилась на секунду, раздумывая, и лицо ее потемнело.
– Может быть, стоит их разбудить? – мягко спросила я.
– Не стоит. Сами проснутся. – Карпик вложила в эту реплику все презрение, на которое только была способна.
– Ну, как знаешь. Идем?
– Да.
Но она не двинулась с места, напротив, подошла к двери и уткнулась в нее упрямым бычьим лбом. Сейчас она скажет “сука”, устало подумала я.
– Сука! – громко и отчетливо сказала Карлик, занесла было кулак над ни в чем не повинной дверью, но передумала. – Идем отсюда, Ева.
Через пять минут она уже открывала каюту Здановича своим волшебным универсальным ключом: вот кто является настоящей хозяйкой корабля – девочка, которая может отомкнуть любую дверь в любую тайну.
В каюте было так же темно, как и в коридоре: герметически задраенный иллюминатор не пропускал света снаружи корабля. Общими усилиями мы открыли металлическую заслонку и принялись осматривать помещение. Каюта была чуть больше, чем наше с Вадиком временное пристанище. Тот же унифицированный интерьер: заправленная койка, маленький шкафчик для одежды, стол и два стула, привинченные к полу, радиоточка корабельной связи, расписание вахт, вытертый коврик под ногами.
Единственное отличие – маленький сейф в углу каюты.
– Если он закрыт, придется воспользоваться автогеном, – неудачно пошутила я.
Сейф был открыт. И – пуст. Никакого намека на бумаги, на документы, на контракты, о которых говорил Макс. И ничего, что говорило бы о самом Здановиче. Не удовлетворившись осмотром сейфа. Карпик открыла шкаф. В шкафу тоже ничего не было. Он был потрясающе, восхитительно пуст. Даже вшивый носовой платок не валялся на самом дне ящика. Даже порванный шнурок от ботинка. Я видела Здановича вчера вечером, во время ужина, и он не производил впечатления фантома. Теперь же казалось, что в этой комнате никто и никогда не жил. Как только я поняла это, в ноздри вполз специфический запах нежилого помещения. Да и сама каюта казалась неразобранной декорацией какого-то спектакля. Чтобы избавиться от этого ощущения, я тряхнула головой: чушь, бред, не может быть, еще вчера третий помощник Зданович был вполне реальным человеком и на ужин потребовал двойную порцию подливки…
– Что скажешь? – спросила у меня Карпик.
– Здесь никого не было по крайней мере месяц, – высказала предположение я.
– Или два, – поддержала меня Карпик. – А может быть, здесь вообще никто не жил… Ты как думаешь? От ее спокойного голоса мне стало страшно.
– Ну что, теперь двинем к капитану?
– Теперь все равно. К капитану так к капитану.
Это был серьезный шаг. До нас с Карликом еще ни один из пассажиров не переступал порога его каюты.
…Открыть заслонку на иллюминаторе в каюте капитана, так как мы это сделали в каюте Здановича, так и не удалось. Да и свеча, которой пользовалась Карпик, медленно догорала. В ее крохотном ореоле находилась сама Карпик и часть помещения. Одно я могла сказать точно: каюта капитана не была похожа на аскетичную каюту третьего помощника. То, что я увидела в мерцающем свете, несколько удивило меня: слишком много дерева, слишком много ненужных с точки зрения корабельной целесообразности вещей. В этом еще предстояло разобраться. А сейчас я смотрела на тонкую руку Карпика, всю залепленную свежим воском. Его капли стекали по коже, наплывали одна на другую, но Карпик, казалось, не замечала этого.
– Тебе не больно? – спросила я, удивляясь, почему раньше не обратила внимания на расплавленный воск.
– В смысле? – Карпик с недоумением посмотрела на меня.
– Воск. Он же горячий… Тебе не больно?
– А-а… Ты об этом? У меня очень низкий болевой порог, все удивляются, – почти с гордостью сказала девочка.
Нет, Карпик. Насчет низкого болевого порога – это сказки. Вся твоя невосприимчивость к боли, к горячему парафину на коже, к пощечинам отца, – все это блеф, не больше, замещение одного другим. Твоя боль гнездится совсем в другом месте. В том месте, где твой отец обычно назначает свидание женщинам, которых ты ненавидишь…
– Сейчас она догорит. – Карпик вздохнула. – Придется взять побольше свечей, чтобы сюда вернуться.
И действительно, ярко вспыхнув напоследок, свеча совсем уж собралась погаснуть. Но этого секундного торжества света хватило, чтобы я заметила подсвечник на столе. Мы оставались в темноте не дольше нескольких мгновений. Я достала зажигалку, щелкнула ею и зажгла три свечи в подсвечнике. Каюта сразу же осветилась ровным и достаточно ярким светом. То, что мы увидели, поразило нас. Настолько, что некоторое время мы молчали.
– Да, – сказала Карпик и смяла в руке податливый воск: все, что осталось от свечи. – Отель “Георг Четвертый”, пять звездочек, президентские апартаменты.
Я была вынуждена с ней согласиться. Каюта капитана представляла собой апофеоз Большого корабельного стиля. В отличие от безликой, никому не принадлежащей каюты третьего помощника здесь чувствовалось мощное присутствие хозяина. Хозяина, знающего толк в хороших вещах. Дубовая обшивка, кровать под балдахином, сухие цветы в китайских напольных вазах, картины в тяжелых багетах, покрытые благородной паутиной растрескавшегося от времени масла… Подсвечник, который я зажгла, был в каюте не единственным. Еще один – с тремя витыми свечами – стоял в изголовье кровати. Вместо унылого умывальника, над которым Вадик Лебедев уныло скреб станком “Жилетт” свой безволосый подбородок, – медный, отлично надраенный таз и такой же медный кувшин.
И чистое полотенце.
Практичная Карпик уже сунула свой нос в платяной шкаф орехового дерева. Он был набит вещами: парадные тужурки, белоснежные рубашки, несколько пар обуви внизу, две капитанские фуражки. Все это выглядело просто великолепно, но в то же время в этом было непонятное несоответствие с реальностью, природа которого не поддавалась анализу.
– Что скажешь? – спросила я у Карпика.
– Шикарные шмотки. – Она снова приподняла верхнюю губу. – Только что-то в них не того…
– Ты тоже заметила?
– А ты?..
Карпик ничего не ответила, быстро пробежала пальцами по обшлагам пиджаков, подняла несколько пар туфель и внимательно их рассмотрела.
– Ну, что скажешь? – нетерпеливо спросила я.
– Слушай, я, кажется, поняла… Такой фасон в этом году не носят. Это старые вещи.
– Старые? – Я даже присела на краешек стула, обшитого красным потускневшим бархатом.
– Ну да.
– В каком смысле – старые?
– Не в смысле, что им сто лет… Они новые. И все чистые. Просто так выглядели бы новые вещи, если бы их пошили сто лет назад… Или около того. Это несовременные вещи, вот что я хотела сказать…
Мне показалось, что по каюте капитана “Эскалибура” пронесся тихий вздох.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103