О том и об этом судачили. Про жизнь и про смерть, про любовь небесную и земную, про Мир и про то, как люди в разных землях живут.
Я-то на своем недолгом веку многое успел повидать. До самой Исландии меня Доля закидывала, но Григорий поболе моего по Свету побродил. И хоть не сильно он меня был годами старше, однако побросала его судьба и покорежила изрядно. Сиротой неприкаянной скитался он по Земле-матушке, сам не зная, зачем ему такая жизнь выпала. Даже имени у него тогда не было. Может, и звала его как-то мамка от рождения, только померла она, когда он еще совсем маленьким был. Имя сына, видать, с собой забрала. Его Андрей случайно подобрал. В Нове-городе, на торжище, хлеба краюху сирота с голодухи спер, а за такое карали нещадно. И били мальчонку и свои купцы, и гости заморские, не столько из жадности, сколько от скуки. Только Андрей за сиротинушку вступился. Сперва и проповедника побить хотели, но на того как сядешь, так и слезешь. Купцы на него с кулаками, а рыбак им сказки рассказывать. И такие забавные, что забыл торговый люд про татя, про кулаки, которые чесались нещадно. Уж больно сказки интересные. Даже сам сирота заслушался. Ему бы в бега кинуться, а он сидит и от удивления рот раззявил.
И что особенно поразило тогда Григория, так это то, что даже с немчурой заезжей Андрей общий язык нашел. Бойко рыбак по-иноземному лопотал. Гости от смеха за живот хватались. Отпустили сироту. И хлеб отбирать не стали.
За четыре дня он тогда в первый раз поел. А насытившись, за чудным мужичком увязался. Не стал его Андрей от себя гнать. Видно, созрел проповедник для учительства, а тут и ученик подвернулся. Так что дальше по Миру они вместе пошли.
А сирота безродная оказалась тварью благодарной. Тем самым полем, про которое Андрей часто поминал. Брошенное зерно веры христианской в его душе проросло и заколосилось. И однажды голь безымянная имя наконец обрела. Крестил его рыбак в лесном ручейке. Григорием нарек.
И почитал Григорий учителя своего пуще отца родного. И помнил всегда, что, если бы не рыбак, забили бы его на новгородском торжище.
Небольшой костерок давал приятное тепло и освещал наше убежище. Шалаш мы сделали небольшим, чтоб быстрее нагрелся. Посредине огонь развели, каши наварили. Поели немного и теперь сидели вокруг костра и старательно ложками соскребали остатки каши со стенок закопченного котла. Больше всех старался Никифор. Оно и понятно: попробуй-ка насыть такую дубину стоеросовую. Мы с Григорием и так впол-ложки ели, чтобы жердяю поболе досталось.
– Эх, – вздохнул послух и ложку свою облизал, – сейчас бы мясца, да поскоромнее…
– Да ты, никак, не наелся? – посмотрел на него учитель. – Или забыл, что не хлебом единым…
– А хлебца бы тоже не помешало, – мечтательно поднял глаза Никифор и громко рыгнул. – Почитай уже две седмицы мы только лишь пшеном да просом давимся. Сейчас бы молочка или холодцу с хреном. Я бы не отказался.
– Я бы тоже, – кивнул я. – Потерпи чуток. Вот в Киев скоро придем, там разносолами да кулебяками вас Ольга откормит.
– А его с нами, – подал голос Григорий, – никто не звал. Сам напросился, а теперь ноет, что зуб болючий. Сидел бы в Карачарове. Сытно бы было, тепло. Как там Иоанн с делами общинными справляется? – вздохнул христианин.
– Ты бы лучше не его, а Параскеву за главную в Карачарах оставил.
– Я бы лучше тебя оставил, – ответил послуху Григорий. – Ты бы там быстро порядок навел.
– Не-е, – помотал головой жердяй. – Не остался бы я там. Надоело на месте сидеть. Ты-то вон Мир поглядел, а мне тоже хочется, – сказал он Григорию, повернулся ко мне и пояснил: – Я же малым был совсем, когда мы к муромам пришли. Дорогу и вовсе не помню.
Все лес да лес. И потом безвылазно в деревеньке рос. Да все сказки слушал, как учитель по странам дальним и близким со своим наставником шатались. И мечталось мне, как я вырасту и на Мир взглянуть пойду. Вырос вот. И в путь с вами напросился. А толку что? Сколь уж дней идем, а я ничего, кроме елок да берез, не видел.
– Ну, это поправимо, – рассмеялся я. – Скоро леса сосновые пойдут. Потом в тех лесах веси охотничьи встречаться станут. Потом деревеньки небольшие. Вот до Девяти Дубов доберемся, я вас с Соловьем сведу. В баньке попаримся. Груздей моченых у хоробра отведаем. Хороши у него грузди. Во-о-от такие, – показал я руками, какими грибищами нас витязь угощать будет. – Вкусные…
– Погоди, Добрын, чадо несмышленое чревоугодием совращать, – настороженно проговорил Григорий. – Как бы нам самим на ужин кому-нибудь не попасть.
– С чего это вдруг? – удивленно взглянул на учителя Никифор.
– А ты разве не слышал?
– Нет…
– Тише! – еще больше насторожился Григорий. – Вот опять!
Притихли мы. Прислушались. Где-то далеко, едва различимо, я услышал странный, с детства раннего ненавистный звук.
– Никак волк, – прошептал послух и перекрестился.
– И не один, – тихо сказал Григорий.
– А может, это волкулак давешний? – Никифор даже плечами передернул.
– Сколько раз говорить тебе, что Баян человек обычный…
– Тихо! – Григорий рукой махнул. – Вроде ближе завыл.
– Точно, – послух поежился и снова перекрестился.
И словно в подтверждение наших опасений испуганно заржал мой конь.
– И Буланый их почуял. – Я невольно положил руку на навершие кривого булгарского меча.
– Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас, – пробасил Никифор. – А может, почудилось? – с надеждой взглянул он на учителя.
– Спаси и сохрани нас, Иисусе Христе, – сказал Григорий.
Выбрались мы из шалаша. Вслушались в лесную морозную тишину. Нет, не померещилось нам. Точно волки воют.
Я, как смог, успокоил Буланого. По храпу его погладил.
– Тише, миленький. Не бойся.
Но не послушал меня конь. Мотнул головой, из рук моих вырываться стал. Заржал громче прежнего на нашу беду. И тут новый вой раздался. С другой стороны.
– Все, – сказал Григорий. – Обкладывают они нас. Видно, конягу твою на нюх поймали.
– Так ведь рано еще волкам голодовать, – Никифор все пытался беду стороной пустить. – Они же обычно ближе к весне шалить начинают. К жилью людскому с голодухи прут.
– Так-то оно так, однако же на этот раз не они к нам, а мы к ним приперлись, – сказал я. – Лес – это их вотчина, а тут мы, словно снедь на блюде.
– Что делать-то будем? – совсем Никифор застращался.
– Ты же хотел Мир поглядеть? – попытался пошутить Григорий. – Теперь знать будешь, что сказки иногда злом оборачиваются.
Теперь вой раздался справа от нас. Совсем близко. Кругом нас стая обходить начала.
– Ты смотри, что творят, – сказал Григорий. – Никифор! – крикнул он строго. – Раздирай шалаш да костер поярче разводи. Может, они огня-то поостерегутся.
– Может, и пронесет, – ответил я, едва смиряя коня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Я-то на своем недолгом веку многое успел повидать. До самой Исландии меня Доля закидывала, но Григорий поболе моего по Свету побродил. И хоть не сильно он меня был годами старше, однако побросала его судьба и покорежила изрядно. Сиротой неприкаянной скитался он по Земле-матушке, сам не зная, зачем ему такая жизнь выпала. Даже имени у него тогда не было. Может, и звала его как-то мамка от рождения, только померла она, когда он еще совсем маленьким был. Имя сына, видать, с собой забрала. Его Андрей случайно подобрал. В Нове-городе, на торжище, хлеба краюху сирота с голодухи спер, а за такое карали нещадно. И били мальчонку и свои купцы, и гости заморские, не столько из жадности, сколько от скуки. Только Андрей за сиротинушку вступился. Сперва и проповедника побить хотели, но на того как сядешь, так и слезешь. Купцы на него с кулаками, а рыбак им сказки рассказывать. И такие забавные, что забыл торговый люд про татя, про кулаки, которые чесались нещадно. Уж больно сказки интересные. Даже сам сирота заслушался. Ему бы в бега кинуться, а он сидит и от удивления рот раззявил.
И что особенно поразило тогда Григория, так это то, что даже с немчурой заезжей Андрей общий язык нашел. Бойко рыбак по-иноземному лопотал. Гости от смеха за живот хватались. Отпустили сироту. И хлеб отбирать не стали.
За четыре дня он тогда в первый раз поел. А насытившись, за чудным мужичком увязался. Не стал его Андрей от себя гнать. Видно, созрел проповедник для учительства, а тут и ученик подвернулся. Так что дальше по Миру они вместе пошли.
А сирота безродная оказалась тварью благодарной. Тем самым полем, про которое Андрей часто поминал. Брошенное зерно веры христианской в его душе проросло и заколосилось. И однажды голь безымянная имя наконец обрела. Крестил его рыбак в лесном ручейке. Григорием нарек.
И почитал Григорий учителя своего пуще отца родного. И помнил всегда, что, если бы не рыбак, забили бы его на новгородском торжище.
Небольшой костерок давал приятное тепло и освещал наше убежище. Шалаш мы сделали небольшим, чтоб быстрее нагрелся. Посредине огонь развели, каши наварили. Поели немного и теперь сидели вокруг костра и старательно ложками соскребали остатки каши со стенок закопченного котла. Больше всех старался Никифор. Оно и понятно: попробуй-ка насыть такую дубину стоеросовую. Мы с Григорием и так впол-ложки ели, чтобы жердяю поболе досталось.
– Эх, – вздохнул послух и ложку свою облизал, – сейчас бы мясца, да поскоромнее…
– Да ты, никак, не наелся? – посмотрел на него учитель. – Или забыл, что не хлебом единым…
– А хлебца бы тоже не помешало, – мечтательно поднял глаза Никифор и громко рыгнул. – Почитай уже две седмицы мы только лишь пшеном да просом давимся. Сейчас бы молочка или холодцу с хреном. Я бы не отказался.
– Я бы тоже, – кивнул я. – Потерпи чуток. Вот в Киев скоро придем, там разносолами да кулебяками вас Ольга откормит.
– А его с нами, – подал голос Григорий, – никто не звал. Сам напросился, а теперь ноет, что зуб болючий. Сидел бы в Карачарове. Сытно бы было, тепло. Как там Иоанн с делами общинными справляется? – вздохнул христианин.
– Ты бы лучше не его, а Параскеву за главную в Карачарах оставил.
– Я бы лучше тебя оставил, – ответил послуху Григорий. – Ты бы там быстро порядок навел.
– Не-е, – помотал головой жердяй. – Не остался бы я там. Надоело на месте сидеть. Ты-то вон Мир поглядел, а мне тоже хочется, – сказал он Григорию, повернулся ко мне и пояснил: – Я же малым был совсем, когда мы к муромам пришли. Дорогу и вовсе не помню.
Все лес да лес. И потом безвылазно в деревеньке рос. Да все сказки слушал, как учитель по странам дальним и близким со своим наставником шатались. И мечталось мне, как я вырасту и на Мир взглянуть пойду. Вырос вот. И в путь с вами напросился. А толку что? Сколь уж дней идем, а я ничего, кроме елок да берез, не видел.
– Ну, это поправимо, – рассмеялся я. – Скоро леса сосновые пойдут. Потом в тех лесах веси охотничьи встречаться станут. Потом деревеньки небольшие. Вот до Девяти Дубов доберемся, я вас с Соловьем сведу. В баньке попаримся. Груздей моченых у хоробра отведаем. Хороши у него грузди. Во-о-от такие, – показал я руками, какими грибищами нас витязь угощать будет. – Вкусные…
– Погоди, Добрын, чадо несмышленое чревоугодием совращать, – настороженно проговорил Григорий. – Как бы нам самим на ужин кому-нибудь не попасть.
– С чего это вдруг? – удивленно взглянул на учителя Никифор.
– А ты разве не слышал?
– Нет…
– Тише! – еще больше насторожился Григорий. – Вот опять!
Притихли мы. Прислушались. Где-то далеко, едва различимо, я услышал странный, с детства раннего ненавистный звук.
– Никак волк, – прошептал послух и перекрестился.
– И не один, – тихо сказал Григорий.
– А может, это волкулак давешний? – Никифор даже плечами передернул.
– Сколько раз говорить тебе, что Баян человек обычный…
– Тихо! – Григорий рукой махнул. – Вроде ближе завыл.
– Точно, – послух поежился и снова перекрестился.
И словно в подтверждение наших опасений испуганно заржал мой конь.
– И Буланый их почуял. – Я невольно положил руку на навершие кривого булгарского меча.
– Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас, – пробасил Никифор. – А может, почудилось? – с надеждой взглянул он на учителя.
– Спаси и сохрани нас, Иисусе Христе, – сказал Григорий.
Выбрались мы из шалаша. Вслушались в лесную морозную тишину. Нет, не померещилось нам. Точно волки воют.
Я, как смог, успокоил Буланого. По храпу его погладил.
– Тише, миленький. Не бойся.
Но не послушал меня конь. Мотнул головой, из рук моих вырываться стал. Заржал громче прежнего на нашу беду. И тут новый вой раздался. С другой стороны.
– Все, – сказал Григорий. – Обкладывают они нас. Видно, конягу твою на нюх поймали.
– Так ведь рано еще волкам голодовать, – Никифор все пытался беду стороной пустить. – Они же обычно ближе к весне шалить начинают. К жилью людскому с голодухи прут.
– Так-то оно так, однако же на этот раз не они к нам, а мы к ним приперлись, – сказал я. – Лес – это их вотчина, а тут мы, словно снедь на блюде.
– Что делать-то будем? – совсем Никифор застращался.
– Ты же хотел Мир поглядеть? – попытался пошутить Григорий. – Теперь знать будешь, что сказки иногда злом оборачиваются.
Теперь вой раздался справа от нас. Совсем близко. Кругом нас стая обходить начала.
– Ты смотри, что творят, – сказал Григорий. – Никифор! – крикнул он строго. – Раздирай шалаш да костер поярче разводи. Может, они огня-то поостерегутся.
– Может, и пронесет, – ответил я, едва смиряя коня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91