Ну а я не поскупился. Отдал.
Обрадовалась знахарка, хвост с бережением от меня приняла, обмахнулась им и вдруг по-волчьи ощерилась.
– Чую великий страх в нем сидит, – мне шепнула, а потом к христианам повернулась: – Ступайте-ка вы от меня подобру-поздорову, а то велик соблазн силу на вас испробовать. – И в глазах ее огонек злой блеснул.
– Чего это она? – спросил Никифор удивленно, когда мы от знахарки выбрались. – Лечила нас, а теперь выпроваживает.
– Тебе легче стало? – взглянул на него подгудошник.
– Легче, – кивнул жердяй.
– Тогда иди и помалкивай…
Прогнала нас знахарка, а охотный люд приветил. Накормили, напоили, одежей исправной поделились охотники. Так что уже через три дня мы смогли дальше отправиться.
И Баян с нами пошел. Они с Григорием о том, что тогда в землянке случилось, больше не вспоминали. Будто и не было ничего.
– Я же сказал, что Переплут его помиловал, – сказал мне как-то на привале Баян. – Четвертого раза не будет. Пусть христианин живет. Значит, судьба у него такая. И не мне ее вершить.
И мне от этого спокойней стало.
Лишь Никифор все время на подгудошника косился. Хоть ему знахарка страх и вылила, однако он с недоверием на калику поглядывал. Словно мог тот о землю удариться да волком безжалостным обернуться.
Потом и послух успокоился. Пообвыкся. Только крестился украдкой порой да Иисуса часто на помощь звал. За это его Григорий не жаловал.
– Говорил я тебе, чтоб Господа всуе не поминал? – строго наседал он на ученика.
– Говорил, – соглашался тот.
– Ну, тогда нагнись.
Сгибал жердяй свою спину, а Григорий ему подзатыльник звонкий отвешивал.
– Спасибо, учитель, за науку, – басил Никифор, и мы дальше двигались.
До самого Любича нас Баян провожал, а как к городу подошли, он прощаться стал. Обнялись они с Григорием.
– Ты прости меня, христианин, – сказал вдруг подгудошник. – Знать, не судьба тебе от моей руки пасть. Только знай, что не жалею о содеянном. Как не жалею о том, что в живых ты остался. Прощай, и пусть дорога твоя светлой будет.
– Господь простит, – ответил христианин. – А я на тебя зла не держу. Всяк свою работу знает и как может, так и делает.
– И ты прощай, – повернулся калика к послуху. – И помни, что не волкулаков да оборотней, а людей опасаться надобно. Они порой больше всякой нечисти нам бед принести могут.
– Господь простит, – повторил слова учителя Никифор.
А Баян подмигнул ему хитро, голову вверх запрокинул да как завоет.
– Святый Боже! – перекрестился Никифор и на всякий случай подале отступил.
Рассмеялся подгудошник, а вместе с ним и мы с Григорием.
– Ладно, – посерьезнел калика. – Ступайте, овцы Божий, а мне Добрыну слово сказать надо.
Поклонились подгудошнику христиане и к городу пошли.
– Ну и что за слово? – спросил я калику, когда со-путники наши за поворотом скрылись.
– Гостомысл тебе кланяться велел, – огорошил меня Баян. – Это же он мне наказ дал, чтоб я за тобой приглядывал.
– Гостомысл?! – мне сперва показалось, что я ослышался.
– Учитель твой старый, – кивнул калика.
– Ведун?!
– Нет, хрен с бугра. Что ты, как дурачок, по сто раз переспрашиваешь? – топнул ногой подгудошник.
– Где он? Что с ним? Я же думал…
– Кочет тоже думал, пока в ощип не попал, – усмехнулся Баян. – Только все, что я сказать должен был, сказал уже. Садись-ка на конька своего да христосиков догоняй. А мне по своим делам торопиться надобно.
Повернулся он и прочь приплясывая пошел.
– Эх, милка моя, шевелилка моя, шевелит, брыкается, в руки не давается…
А я стоял, держал Буланого под уздцы и понять никак не мог, правду мне сказал Переплутов пасынок или соврал опять…
7 февраля 953 г.
Шумом и гамом нас встретил стольный город земли Русской. Мы в ворота Киевские вошли, а на майдане не протолкнуться. Народу набилось видимо-невидимо. И все горлопанят, орут, ругаются. Каждый норовит себе места побольше урвать да повыше забраться.
– Случилось-то что? – спросил я знакомого стражника.
– А ты не знаешь? – удивился он.
– Откуда мне знать, – пожал я плечами. – Я по княжескому поручению за тридевять земель ходил. Вот только вернулся.
– Ну, – улыбнулся стражник, – считай вовремя успел.
– Ты не темни, – я на него. – Говори, по какому случаю народ баламутится?
– Так ведь лекаря княжеского казнить собрались, – радостно сообщил мне стражник. – Попался жид на злом умысле.
– Соломон? – настал мой черед удивляться.
– Он самый, – кивнул ратник. – Ишь пакостник! Хотел кагана нашего, Святослава Игоревича, со свету сжить.
– А ты, случаем, ничего не путаешь?
– Чего тут путать? Вон уже и место для правежа соорудили, – махнул он рукой в сторону терема.
Взобрался я на Буланого, поверх голов взглянул. Вижу: помост деревянный, на помосте колода стоит, в колоду топор большой воткнут, а рядом кат сидит, с помоста ноги свесил, жует чего-то и с народом лениво переругивается, а вокруг ратники щитами люд киевский сдерживают.
– С самого рассвета посадские места занимать начали, – кричит мне стражник. – Давно в городе казней не было, соскучились киевляне по зрелищам.
– Слушай, – спешился я. – Как бы мне коня в конюшню определить, а потом с княгиней повидаться? Уж больно дело срочное у меня. Я к ней людей привел. Ждет она нас. Сильно ждет.
– Этих, что ли, людей? – подозрительно оглядел стражник моих сопутников.
– Этих, – сказал я. – От самых муромов мы пришли с вестью важной.
– Далече тебя занесло, – сказал стражник, помолчал немного, а потом кивнул: – Ладно. Сейчас что-нибудь придумаем.
– Что тут у вас творится? – шепнул мне Григорий.
– Сам не пойму, – пожал я плечами. – Хорошего человека казнить хотят. А за что?
– Не думал я, что на свете есть такие большие города, – это Никифор голос подал.
Вертит он головой, удивляется. Отродясь он такого не видывал. В диковинку жердяю все. Вот-вот снова перепугается и креститься начнет…
– Добрый! – стражник мне крикнул. – Сейчас тебе ребята дорожку расчистят.
Из сторожки четверо ратников вышли. Пятым знакомец старый, Алдан.
– Здорово, Добрый!
– И тебе здоровья, десятник!
– Давненько не виделись.
– А ты, небось, соскучился?
– Ну, скучать не скучал, но все одно рад тебя видеть. Давай за нами, да кучнее держитесь, не то затопчут ненароком.
Выстроил Алдан своих клином, щиты сомкнуть велел.
– Пошли, что ли, помаленечку!
Врезались ратники в толпу, а мы за ними следом. Расчистили нам дорогу вой. Кое-как мы до конюшни пробились.
– Погодите немного, – сказал я ратникам. – Нам бы еще к крыльцу княжескому подобраться.
– Давай быстрее, – махнул рукой Алдан. – А то скоро уж начнется, а мне поглядеть на потеху охота. Я на башне себе уж местечко пригрел, а тут ты.
– Я быстро.
Завел я коника в денник, расседлал, овсу в ясли сыпанул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Обрадовалась знахарка, хвост с бережением от меня приняла, обмахнулась им и вдруг по-волчьи ощерилась.
– Чую великий страх в нем сидит, – мне шепнула, а потом к христианам повернулась: – Ступайте-ка вы от меня подобру-поздорову, а то велик соблазн силу на вас испробовать. – И в глазах ее огонек злой блеснул.
– Чего это она? – спросил Никифор удивленно, когда мы от знахарки выбрались. – Лечила нас, а теперь выпроваживает.
– Тебе легче стало? – взглянул на него подгудошник.
– Легче, – кивнул жердяй.
– Тогда иди и помалкивай…
Прогнала нас знахарка, а охотный люд приветил. Накормили, напоили, одежей исправной поделились охотники. Так что уже через три дня мы смогли дальше отправиться.
И Баян с нами пошел. Они с Григорием о том, что тогда в землянке случилось, больше не вспоминали. Будто и не было ничего.
– Я же сказал, что Переплут его помиловал, – сказал мне как-то на привале Баян. – Четвертого раза не будет. Пусть христианин живет. Значит, судьба у него такая. И не мне ее вершить.
И мне от этого спокойней стало.
Лишь Никифор все время на подгудошника косился. Хоть ему знахарка страх и вылила, однако он с недоверием на калику поглядывал. Словно мог тот о землю удариться да волком безжалостным обернуться.
Потом и послух успокоился. Пообвыкся. Только крестился украдкой порой да Иисуса часто на помощь звал. За это его Григорий не жаловал.
– Говорил я тебе, чтоб Господа всуе не поминал? – строго наседал он на ученика.
– Говорил, – соглашался тот.
– Ну, тогда нагнись.
Сгибал жердяй свою спину, а Григорий ему подзатыльник звонкий отвешивал.
– Спасибо, учитель, за науку, – басил Никифор, и мы дальше двигались.
До самого Любича нас Баян провожал, а как к городу подошли, он прощаться стал. Обнялись они с Григорием.
– Ты прости меня, христианин, – сказал вдруг подгудошник. – Знать, не судьба тебе от моей руки пасть. Только знай, что не жалею о содеянном. Как не жалею о том, что в живых ты остался. Прощай, и пусть дорога твоя светлой будет.
– Господь простит, – ответил христианин. – А я на тебя зла не держу. Всяк свою работу знает и как может, так и делает.
– И ты прощай, – повернулся калика к послуху. – И помни, что не волкулаков да оборотней, а людей опасаться надобно. Они порой больше всякой нечисти нам бед принести могут.
– Господь простит, – повторил слова учителя Никифор.
А Баян подмигнул ему хитро, голову вверх запрокинул да как завоет.
– Святый Боже! – перекрестился Никифор и на всякий случай подале отступил.
Рассмеялся подгудошник, а вместе с ним и мы с Григорием.
– Ладно, – посерьезнел калика. – Ступайте, овцы Божий, а мне Добрыну слово сказать надо.
Поклонились подгудошнику христиане и к городу пошли.
– Ну и что за слово? – спросил я калику, когда со-путники наши за поворотом скрылись.
– Гостомысл тебе кланяться велел, – огорошил меня Баян. – Это же он мне наказ дал, чтоб я за тобой приглядывал.
– Гостомысл?! – мне сперва показалось, что я ослышался.
– Учитель твой старый, – кивнул калика.
– Ведун?!
– Нет, хрен с бугра. Что ты, как дурачок, по сто раз переспрашиваешь? – топнул ногой подгудошник.
– Где он? Что с ним? Я же думал…
– Кочет тоже думал, пока в ощип не попал, – усмехнулся Баян. – Только все, что я сказать должен был, сказал уже. Садись-ка на конька своего да христосиков догоняй. А мне по своим делам торопиться надобно.
Повернулся он и прочь приплясывая пошел.
– Эх, милка моя, шевелилка моя, шевелит, брыкается, в руки не давается…
А я стоял, держал Буланого под уздцы и понять никак не мог, правду мне сказал Переплутов пасынок или соврал опять…
7 февраля 953 г.
Шумом и гамом нас встретил стольный город земли Русской. Мы в ворота Киевские вошли, а на майдане не протолкнуться. Народу набилось видимо-невидимо. И все горлопанят, орут, ругаются. Каждый норовит себе места побольше урвать да повыше забраться.
– Случилось-то что? – спросил я знакомого стражника.
– А ты не знаешь? – удивился он.
– Откуда мне знать, – пожал я плечами. – Я по княжескому поручению за тридевять земель ходил. Вот только вернулся.
– Ну, – улыбнулся стражник, – считай вовремя успел.
– Ты не темни, – я на него. – Говори, по какому случаю народ баламутится?
– Так ведь лекаря княжеского казнить собрались, – радостно сообщил мне стражник. – Попался жид на злом умысле.
– Соломон? – настал мой черед удивляться.
– Он самый, – кивнул ратник. – Ишь пакостник! Хотел кагана нашего, Святослава Игоревича, со свету сжить.
– А ты, случаем, ничего не путаешь?
– Чего тут путать? Вон уже и место для правежа соорудили, – махнул он рукой в сторону терема.
Взобрался я на Буланого, поверх голов взглянул. Вижу: помост деревянный, на помосте колода стоит, в колоду топор большой воткнут, а рядом кат сидит, с помоста ноги свесил, жует чего-то и с народом лениво переругивается, а вокруг ратники щитами люд киевский сдерживают.
– С самого рассвета посадские места занимать начали, – кричит мне стражник. – Давно в городе казней не было, соскучились киевляне по зрелищам.
– Слушай, – спешился я. – Как бы мне коня в конюшню определить, а потом с княгиней повидаться? Уж больно дело срочное у меня. Я к ней людей привел. Ждет она нас. Сильно ждет.
– Этих, что ли, людей? – подозрительно оглядел стражник моих сопутников.
– Этих, – сказал я. – От самых муромов мы пришли с вестью важной.
– Далече тебя занесло, – сказал стражник, помолчал немного, а потом кивнул: – Ладно. Сейчас что-нибудь придумаем.
– Что тут у вас творится? – шепнул мне Григорий.
– Сам не пойму, – пожал я плечами. – Хорошего человека казнить хотят. А за что?
– Не думал я, что на свете есть такие большие города, – это Никифор голос подал.
Вертит он головой, удивляется. Отродясь он такого не видывал. В диковинку жердяю все. Вот-вот снова перепугается и креститься начнет…
– Добрый! – стражник мне крикнул. – Сейчас тебе ребята дорожку расчистят.
Из сторожки четверо ратников вышли. Пятым знакомец старый, Алдан.
– Здорово, Добрый!
– И тебе здоровья, десятник!
– Давненько не виделись.
– А ты, небось, соскучился?
– Ну, скучать не скучал, но все одно рад тебя видеть. Давай за нами, да кучнее держитесь, не то затопчут ненароком.
Выстроил Алдан своих клином, щиты сомкнуть велел.
– Пошли, что ли, помаленечку!
Врезались ратники в толпу, а мы за ними следом. Расчистили нам дорогу вой. Кое-как мы до конюшни пробились.
– Погодите немного, – сказал я ратникам. – Нам бы еще к крыльцу княжескому подобраться.
– Давай быстрее, – махнул рукой Алдан. – А то скоро уж начнется, а мне поглядеть на потеху охота. Я на башне себе уж местечко пригрел, а тут ты.
– Я быстро.
Завел я коника в денник, расседлал, овсу в ясли сыпанул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91