Потом кивнул своим мыслям. Он правильно догадался, что Добкин и Берг потерпели неудачу в попытке призвать Хоснера к порядку. Политик быстро оценил ситуацию и встал на ноги, чтобы поздороваться:
— Я не успел как следует поблагодарить вас за вашу роль в ночном бою.
Хоснер кивнул:
— Благодарю, господин министр. — Он посмотрел на тех четверых, которые, сидя в пыли, пытались не замечать его. — Прошу прощения, но у меня не было времени сегодня утром, чтобы засвидетельствовать вам мое почтение.
— Все в порядке. Мы были бы рады получить какие-нибудь указания.
— Вот что я думаю, господин министр, нужно собрать весь разбросанный багаж, который выпал при посадке самолета. Кое-что валяется на склоне холма, поэтому будьте осторожны за пределами линии обороны. Вытряхните все из сумок и чемоданов и рассортируйте вещи. Отнесите сумки, чемоданы и одежду тем, кто находится на оборонительной линии. Они заполнят сумки землей и глиной, чтобы укрепить вал. Одежду набьют песком и тряпками и сделают манекены. Мне хотелось бы, чтобы эта работа была выполнена как следует. Когда сгустятся сумерки, манекены расставят на позициях. Оставьте кое-какую одежду для перевязок и сделайте список всего, что может быть полезным из найденного, например, алкоголь, продукты, лекарства и прочее. — Он помолчал, потом тихо проговорил: — Я хочу также, чтобы вы поискали среди лекарств такие, что приведут к быстрой и безболезненной смерти в случае передозировки. Но храните это в тайне. — И громко спросил: — Все ясно?
Министр иностранных дел кивнул:
— Конечно. Мы начнем, как только закроем заседание.
Хоснер едва заметно покачал головой.
— Ну, хорошо, наверное, мы закончим совещание прямо сейчас, — спохватился министр и повернулся к группе своих сотрудников, которые продолжали сидеть. — Кто за то, чтобы закрыть заседание, скажите «да».
Несколько голосов что-то промямлили в ответ. Люди с неохотой медленно поднялись с земли и разошлись, но Мириам Бернштейн осталась на месте.
Хоснер повернулся и пошел в противоположном направлении. Бернштейн догнала его:
— Ты сейчас унизил прекрасного человека.
Он не ответил.
— Ты меня слушаешь, черт побери?
Хоснер остановился, но не повернул головы.
— Любой, кто собирается играть со мной в какие-то игры, сам себя подвергает унижениям, если не чему-то похуже. И у меня нет ни времени, ни терпения для твоих лекций, Мириам.
Она встала перед ним, глядя ему в лицо, и заговорила совсем тихо:
— Что с тобой происходит, Яков? Я не могу поверить, что ты так ведешь себя.
Он вплотную подошел к Мириам и заглянул ей в глаза. В них закипали слезы, но неизвестно, были ли то слезы печали или гнева. Никогда Хоснер не мог распознать, что на самом деле таилось в ее глазах, и это больно задевало его. Иногда она казалась роботом, запрограммированным на произнесение проповедей о миролюбии и примирении. Но он все-таки подозревал, что Мириам Бернштейн — это женщина из плоти и крови, что в ней есть страсть. Настоящая страсть.
Хоснер понял это, когда они сидели вместе в «конкорде». Но тогда ему пришлось туго, а она проявила сочувствие. Мириам одна из тех женщин, которые отзывчивы к тем, кто нуждается в поддержке. Сила и самоуверенность в мужчине отталкивают ее. Яков предполагал, что это каким-то образом связано с черными мундирами из ее детских воспоминаний. Боже, он никогда не поймет евреев, побывавших в лагерях. Он мог понять нахальных, задиристых сабра, хотя не был одним из них. Небольшая группа людей, к которым он причислял себя, таяла год от года. Хоснер никогда не чувствовал себя дома в этом новом Израиле. Никогда ему не было легко с евреями, пережившими концлагерь, с такими, как Мириам Бернштейн.
Взгляд его опустился на ее руку с вытатуированным номером. Многие избавились от этих номеров с помощью пластической хирургии. Цифры на руке Мириам были более бледными и менее четкими, чем обычно. Результат роста. Номер нанесли на ручку ребенка.
— Ты не собираешься отвечать мне?
— Что? Ах да. Что со мной происходит? Хорошо, я скажу тебе, Мириам. Несколько минут назад генерал Добкин и мистер Берг чуть не поставили меня к стенке. — Он поднял руку, останавливая Мириам, затем продолжал: — Пойми меня правильно. Я на них не сержусь. Я согласен с мыслью, которая привела их к такому выводу. Только не согласен с ними в выборе жертвы. Знаешь, они воспринимают происходящее гораздо четче, чем все остальные. Знают, что следует делать в таких обстоятельствах. Могу заверить тебя, Мириам, что, если эта ситуация продлится еще сорок восемь часов, все вы станете требовать казни тех, кто ворует запасы продовольствия, симулянтов, предателей и тех, кто засыпает на посту. Но мы не можем позволить себе роскошь дожидаться консенсуса. То, что сегодня кажется тебе грубостью, завтра будет казаться снисходительностью.
Она отерла слезу и покачала головой:
— У тебя совсем нет веры в человечество. Большинство из нас совсем не такие. Я скорее умру, чем проголосую за чью-нибудь казнь.
— Ты умрешь, если будешь придерживаться такой позиции. И мне непонятно, как может придерживаться таких взглядов человек, видевший то, что видела ты.
— Я сказала, люди в большинстве своем хорошие. А отыскать несколько фашистов можно везде и всегда.
— На самом деле ты имеешь в виду, что во всех нас есть немного от фашистов. И эта часть тебя станет доминировать, когда дело обернется плохо. Я же призываю эту часть себя, чтобы выжить. Призываю сознательно и по своей воле. Зверя. Темную сторону. — Он посмотрел на Мириам. Та была бледна. — Знаешь, для женщины, проводящей так много времени с генералом ВВС, ты удивительно миролюбива...
Она бросила на него быстрый взгляд. Краска окрасила бледные щеки.
— Ты...
Мириам повернулась и быстро пошла прочь.
16
Хоснер сидел с Брином и Наоми Хабер на их огневой позиции. Посматривал вниз на восточный склон, покуривал сигарету и разговаривал с молодыми людьми.
— Ты научил ее пользоваться оптическим прицелом и стрелять из винтовки? — спросил он Брина.
Тот пожал плечами:
— Она не хочет учиться.
Хоснер обратился к девушке:
— Почему?
Она отряхнула пыль со своего голубого комбинезона:
— Я никого не могу убить. Я быстро бегаю, вот и вызвалась быть связной.
Неожиданно появился Добкин. Хоснер быстро глянул на него и стал искать винтовку, но под руку ему ничего не попалось. Брин тоже насторожился.
Добкин, казалось, забыл инцидент в самолете. Он кивнул и сел на землю. Какое-то время все молчали.
Хоснер повернулся и показал на вершину плоской возвышенности на юго-западе:
— Что там такое?
Добкин посмотрел в указанном направлении. Утренние тени лежали на бурой земле. Над разбросанными там и тут болотами вились клубы тумана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
— Я не успел как следует поблагодарить вас за вашу роль в ночном бою.
Хоснер кивнул:
— Благодарю, господин министр. — Он посмотрел на тех четверых, которые, сидя в пыли, пытались не замечать его. — Прошу прощения, но у меня не было времени сегодня утром, чтобы засвидетельствовать вам мое почтение.
— Все в порядке. Мы были бы рады получить какие-нибудь указания.
— Вот что я думаю, господин министр, нужно собрать весь разбросанный багаж, который выпал при посадке самолета. Кое-что валяется на склоне холма, поэтому будьте осторожны за пределами линии обороны. Вытряхните все из сумок и чемоданов и рассортируйте вещи. Отнесите сумки, чемоданы и одежду тем, кто находится на оборонительной линии. Они заполнят сумки землей и глиной, чтобы укрепить вал. Одежду набьют песком и тряпками и сделают манекены. Мне хотелось бы, чтобы эта работа была выполнена как следует. Когда сгустятся сумерки, манекены расставят на позициях. Оставьте кое-какую одежду для перевязок и сделайте список всего, что может быть полезным из найденного, например, алкоголь, продукты, лекарства и прочее. — Он помолчал, потом тихо проговорил: — Я хочу также, чтобы вы поискали среди лекарств такие, что приведут к быстрой и безболезненной смерти в случае передозировки. Но храните это в тайне. — И громко спросил: — Все ясно?
Министр иностранных дел кивнул:
— Конечно. Мы начнем, как только закроем заседание.
Хоснер едва заметно покачал головой.
— Ну, хорошо, наверное, мы закончим совещание прямо сейчас, — спохватился министр и повернулся к группе своих сотрудников, которые продолжали сидеть. — Кто за то, чтобы закрыть заседание, скажите «да».
Несколько голосов что-то промямлили в ответ. Люди с неохотой медленно поднялись с земли и разошлись, но Мириам Бернштейн осталась на месте.
Хоснер повернулся и пошел в противоположном направлении. Бернштейн догнала его:
— Ты сейчас унизил прекрасного человека.
Он не ответил.
— Ты меня слушаешь, черт побери?
Хоснер остановился, но не повернул головы.
— Любой, кто собирается играть со мной в какие-то игры, сам себя подвергает унижениям, если не чему-то похуже. И у меня нет ни времени, ни терпения для твоих лекций, Мириам.
Она встала перед ним, глядя ему в лицо, и заговорила совсем тихо:
— Что с тобой происходит, Яков? Я не могу поверить, что ты так ведешь себя.
Он вплотную подошел к Мириам и заглянул ей в глаза. В них закипали слезы, но неизвестно, были ли то слезы печали или гнева. Никогда Хоснер не мог распознать, что на самом деле таилось в ее глазах, и это больно задевало его. Иногда она казалась роботом, запрограммированным на произнесение проповедей о миролюбии и примирении. Но он все-таки подозревал, что Мириам Бернштейн — это женщина из плоти и крови, что в ней есть страсть. Настоящая страсть.
Хоснер понял это, когда они сидели вместе в «конкорде». Но тогда ему пришлось туго, а она проявила сочувствие. Мириам одна из тех женщин, которые отзывчивы к тем, кто нуждается в поддержке. Сила и самоуверенность в мужчине отталкивают ее. Яков предполагал, что это каким-то образом связано с черными мундирами из ее детских воспоминаний. Боже, он никогда не поймет евреев, побывавших в лагерях. Он мог понять нахальных, задиристых сабра, хотя не был одним из них. Небольшая группа людей, к которым он причислял себя, таяла год от года. Хоснер никогда не чувствовал себя дома в этом новом Израиле. Никогда ему не было легко с евреями, пережившими концлагерь, с такими, как Мириам Бернштейн.
Взгляд его опустился на ее руку с вытатуированным номером. Многие избавились от этих номеров с помощью пластической хирургии. Цифры на руке Мириам были более бледными и менее четкими, чем обычно. Результат роста. Номер нанесли на ручку ребенка.
— Ты не собираешься отвечать мне?
— Что? Ах да. Что со мной происходит? Хорошо, я скажу тебе, Мириам. Несколько минут назад генерал Добкин и мистер Берг чуть не поставили меня к стенке. — Он поднял руку, останавливая Мириам, затем продолжал: — Пойми меня правильно. Я на них не сержусь. Я согласен с мыслью, которая привела их к такому выводу. Только не согласен с ними в выборе жертвы. Знаешь, они воспринимают происходящее гораздо четче, чем все остальные. Знают, что следует делать в таких обстоятельствах. Могу заверить тебя, Мириам, что, если эта ситуация продлится еще сорок восемь часов, все вы станете требовать казни тех, кто ворует запасы продовольствия, симулянтов, предателей и тех, кто засыпает на посту. Но мы не можем позволить себе роскошь дожидаться консенсуса. То, что сегодня кажется тебе грубостью, завтра будет казаться снисходительностью.
Она отерла слезу и покачала головой:
— У тебя совсем нет веры в человечество. Большинство из нас совсем не такие. Я скорее умру, чем проголосую за чью-нибудь казнь.
— Ты умрешь, если будешь придерживаться такой позиции. И мне непонятно, как может придерживаться таких взглядов человек, видевший то, что видела ты.
— Я сказала, люди в большинстве своем хорошие. А отыскать несколько фашистов можно везде и всегда.
— На самом деле ты имеешь в виду, что во всех нас есть немного от фашистов. И эта часть тебя станет доминировать, когда дело обернется плохо. Я же призываю эту часть себя, чтобы выжить. Призываю сознательно и по своей воле. Зверя. Темную сторону. — Он посмотрел на Мириам. Та была бледна. — Знаешь, для женщины, проводящей так много времени с генералом ВВС, ты удивительно миролюбива...
Она бросила на него быстрый взгляд. Краска окрасила бледные щеки.
— Ты...
Мириам повернулась и быстро пошла прочь.
16
Хоснер сидел с Брином и Наоми Хабер на их огневой позиции. Посматривал вниз на восточный склон, покуривал сигарету и разговаривал с молодыми людьми.
— Ты научил ее пользоваться оптическим прицелом и стрелять из винтовки? — спросил он Брина.
Тот пожал плечами:
— Она не хочет учиться.
Хоснер обратился к девушке:
— Почему?
Она отряхнула пыль со своего голубого комбинезона:
— Я никого не могу убить. Я быстро бегаю, вот и вызвалась быть связной.
Неожиданно появился Добкин. Хоснер быстро глянул на него и стал искать винтовку, но под руку ему ничего не попалось. Брин тоже насторожился.
Добкин, казалось, забыл инцидент в самолете. Он кивнул и сел на землю. Какое-то время все молчали.
Хоснер повернулся и показал на вершину плоской возвышенности на юго-западе:
— Что там такое?
Добкин посмотрел в указанном направлении. Утренние тени лежали на бурой земле. Над разбросанными там и тут болотами вились клубы тумана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126