— Верно?
— Да, — отвечает тень. — Я тоже так думаю.
Я сваливаю тень на снег и опускаюсь рядом на корточки. Тело уже не чувствует холода. Ноги от паха до пят словно окаменели.
— Хотя, если честно, я тоже иногда сомневаюсь, — продолжает тень. — Не скажи я тебе ничего, помри тихонько — ты бы жил сейчас и горя не знал. Так или нет?
— Возможно, — киваю я.
— Значит, я тебе только мешаю?
— Но я все равно должен был это знать.
Тень кивает. И, подняв голову, всматривается в пепельный дым.
— Раз валит такими клубами, Страж там надолго застрял, — говорит она. — А мы уже скоро Холм обогнем. Дальше только заросли. Дойдем до них — и все. Там он нас уже не найдет.
Тень зачерпывает рыхлый снег, распахивает ладонь — и смотрит, как тот высыпается на землю.
— То, что в Городе должен быть выход, пришло ко мне по наитию. Но уже очень скоро появились доказательства. Подумай сам. Город совершенен. А значит, в нем возможно буквально все. Стало быть, это даже не совсем город, а какой-то саморазвивающийся организм. Он постоянно подкидывает тебе новые возможности, сам принимает новые формы — и так поддерживает свое совершенство. Если ты захочешь, чтобы из него был выход — он даст тебе выход. Понимаешь меня?
— Отлично понимаю, — говорю я. — Я это вчера заметил. Ну, что это — мир разных возможностей. Здесь есть все — и нет ничего...
Тень сидит на снегу и смотрит на меня. А потом несколько раз кивает. Снег густеет. Буран медленно наваливается на Городу.
— Так вот, — продолжает тень. — Когда мы поймем, что выход есть, останется только вычеркнуть все лишнее. Ворота в Стене вычеркиваем. Если выбираться там, Страж нас тут же схватит. Этот упырь каждый листик, каждую веточку у Ворот чует, как летучая мышь. Уж он-то знает — любой беглец первым делом о Воротах подумает. Значит, Ворота — не выход. Через Стену лезть бесполезно. Восточные Ворота тоже не вариант. Замурованы — та же Стена получается, а на входе Реки, под водой — железная решетка. Такая толстая, что и за сто лет не распилить. Остается только Омут. Уйти из Города можно только вместе с Рекой.
— Ты не ошибаешься?
— Сам посуди. Почему все остальные выходы или накрепко замурованы, или тщательно охраняются, — и только Омут совсем без присмотра? Ни ограды, ни стены. Почему, как ты думаешь? А потому, что страх держит человека лучше всяких стен. Преодолеешь страх — победишь Город.
— И когда это пришло тебе в голову?
— Когда Страж показал мне Реку. В тот единственный раз, когда довел меня аж до Западного Моста. Тогда-то у меня все и замкнулось. Сама по себе Река никакого зла не несет. Наоборот, вода в Реке — это энергия жизни. Нам нужно лишь отдаться ее течению. Только так мы сможем вырваться из Города и вернуться туда, где настоящая жизнь... Тебе сложно в это поверить?
— Почему же, — говорю я. — Я тебе верю. Я даже думаю, что эта Река и там течет. В том мире, который мы оставили. Он уже начинает понемногу возвращаться ко мне. Его воздух, сияние, звук... Я даже песню любимую вспомнил.
— Я не могу сказать, прекрасен тот мир или безобразен, — говорит моя тень. — Но он наш, мы должны в нем жить. Там — свое счастье и свое горе. Свои радости и свое дерьмо. Свое ни рыба ни мясо — и свое непонятно что. Ты там родился. Там тебе и умирать. А когда умрешь, я исчезну. И это — самое настоящее, что может с нами случиться.
— Да... — соглашаюсь я. — Пожалуй, ты прав.
Мы сидим с моей тенью на склоне и смотрим на Город. Но уже не можем разглядеть ни Часовой Башни, ни Реки, ни мостов, ни даже Стены и пепельно-серого дыма. Один гигантский снежный столп, соединивший небо и землю.
— Надо идти, — торопит меня тень. — В такую погоду Страж, чего доброго, закончит работу пораньше.
Я киваю, встаю и отряхиваю с шапки снег.

39

СТРАНА ЧУДЕС БЕЗ ТОРМОЗОВ
Попкорн. Лорд Джим. Исчезновения
По дороге в парк я остановил машину у винной лавки и спросил, какого пива ей хочется.
— Все равно, — ответила она. — Лишь бы пенилось и на вкус было как пиво.
Определенно, наши представления тут совпали. Самое начало октября. Небо над головой — такое чистое, словно его только что спустили с конвейера. В такую погоду совершенно неважно, что пить. Лишь бы пенилось и на вкус было как пиво.
В итоге я купил шесть банок импортного. То ли потому, что денег еще оставалось до чертиков, то ли оттого, что золотые жестянки «Миллер Хай Лайф» очень гармонично поблескивали в лучах осеннего солнца. Дюк Эллингтон тоже отлично вписывался в ясное октябрьское утро. Хотя, конечно, Эллингтон со своим пианино вписался бы даже в новогоднюю ночь полярников на Южном полюсе.
Я повел машину дальше, насвистывая «Не делай ничего, пока я не дам тебе знать» вслед за уникальнейшим тромбоном Лоренса Брауна. А чуть погодя моего свиста хватило еще и на «Утонченную леди» Джонни Ходжеса.
Доехав до парка Хибия, мы вышли из машины и завалились с пивом на траву. В понедельник утром национальный парк пустовал, словно взлетная площадка авианосца, с которой улетели все самолеты. Голуби мельтешили взбалмошными стайками в траве, как новобранцы на физзарядке.
— Смотри-ка, — удивился я. — В небе ни облачка.
— Одно есть, вон там, — возразила она и показала на деревья у Хибия-Холла. И действительно, одно крохотным перышком застряло меж ветками камфар.
— Ну, это не считается, — сказал я. — Даже облаком не назовешь.
Она прикрыла глаза ладонью и посмотрела внимательнее.
— Ну да... Совсем маленькое, — согласилась она. Наглядевшись на странное облачко, мы открыли пиво.
— Почему ты развелся? — спросила она.
— Слишком люблю ездить в поезде. А когда женился, уже не мог сидеть у окошка.
— Серьезно?
— Была такая повесть у Сэлинджера. Помню, еще в школе прочитал.
— А еще серьезнее?
— Да все очень просто. Пять или шесть лет назад она ушла. И больше не возвращалась.
— И с тех пор вы не виделись?
— Не-а. — Я отхлебнул пива. — Как-то незачем было.
— Значит, семейная жизнь не ладилась?
— Да нет. Все у нас ладилось. — Я разглядывал пивную банку. — Дело не в этом. В постель ложимся вдвоем, а засыпает каждый сам по себе. Знакомо тебе такое?
— Да... Кажется, понимаю.
— Я, конечно, не думаю, что людей можно классифицировать, но условно я разделил бы их на два типа. Люди с универсальным видением мира — и люди с ограниченным взглядом. Я свой взгляд на мир ограничиваю. И дело тут не в том, правильные у меня границы или неправильные. Все равно где-то протянется граница: что мое, а что — нет. Для кого-то очевидно, а кто-то вообще так вопрос не ставит.
— Но ведь те, для кого очевидно, тоже стараются свои границы раздвинуть, разве нет?
— Возможно. Но у меня не так. Почему все люди сегодня должны слушать музыку в «стерео»? От того, что скрипка зазвучала слева, а контрабас справа, музыка лучше не стала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121