Денег у меня сколько угодно, а ты постепенно переродишься в кого-нибудь лучшего.
— Хм-м... — протянул я. Звучало неплохо. Поскольку моя карьера конвертора, скорее всего, приказала долго жить, идея умотать куда-нибудь за границу звучала более чем заманчиво. Вот только уверенности в том, что со временем я смогу переродиться в кого-то лучшего, не появлялось. Лучшие люди оттого и становятся лучшими, что верят в свои способности с самого начала. Из тех же, кто не верит в себя, ничего путного обычно не получается.
Пока я рассеянно думал об этом, двери лифта открылись. Она вышла первой и, как в первую нашу встречу, заспешила по коридору, цокая каблучками. Я двинулся следом. Ее аппетитная попка плавно покачивалась передо мной, а золотые сережки в ушах поблескивали в такт шагам.
— Допустим, мы стали жить вместе, — сказал я ее спине. — Ты мне столько всего даешь, а мне даже ответить нечем. По-моему, это слишком несправедливо и неестественно.
Чуть замедлив шаг, она дала мне с ней поравняться.
— Ты что, серьезно так думаешь?
— Конечно. Неестественно и несправедливо.
— А я думаю, у тебя есть что мне предложить.
— Например? — спросил я.
— Например... твой эмоциональный панцирь. Я бы очень хотела узнать о нем побольше. Как он устроен, как работает. Я такое редко встречала, мне ужасно интересно.
— Да ну? По-моему, ты преувеличиваешь, — сказал я. — У каждого человека есть такой панцирь — у кого толще, у кого тоньше. Если захочешь — найдешь таких сколько угодно. Ты просто мало общалась с людьми и пока не понимаешь, что движет обычным человеком в простой, повседневной жизни.
— Я смотрю, ты ничегошеньки про себя не знаешь, — покачала она головой. — Твое тело способно выполнять шаффлинг, так или нет?
— Да. Но это же не врожденная способность. Я приобрел ее на работе, как инструмент. Мне сделали операцию, а потом долго тренировали. Большинство людей, если потренируются, смогут выполнять шаффлинг. И это мало чем отличается от умения считать на счетах или играть на пианино.
— Все не так просто, — сказала она. — Сначала, конечно, все тоже так думали: почти любого, если прооперировать и натренировать, как тебя, можно этому обучить без проблем. Ну, разве что тестированием выявить наиболее способных. И дед сперва тоже так думал. Поэтому отобрал двадцать шесть человек, сделал им операцию и натренировал, перестроив их тело на способность к шаффлингу. На тот момент никаких помех для Эксперимента не существовало. Проблемы начались позже.
— Никогда об этом не слышал, — сказал я с интересом. — Все, что мне говорили — «проект выполняется успешно»...
— Ну еще бы, на официальном-то уровне! А на самом деле все шло хуже некуда. Из двадцати шести новобранцев двадцать пять умерли в промежутке от года до полугода после окончания тренировок. Остался в живых только ты. Вот уже четвертый год ты один продолжаешь жить и выполняешь шаффлинг безо всяких сбоев и тревожных симптомов. И после всего этого ты считаешь себя обычным человеком? Да ты же просто клад для всего человечества.
С минуту я шел по коридору молча, руки в карманах, оглушенный услышанным. Западня, в которую я попал, превосходила границы моего воображения. И продолжала расти у меня на глазах. До таких размеров и глубины, каких человеку и знать не дано.
— Отчего они умерли? — спросил я.
— Причину смерти точно не установили. Перестала работать какая-то функция мозга, но какая и почему — не понятно.
— Что, даже гипотезы никакой?
— Ну, в общем... Дед мне так объяснил: дескать, обычный человек не должен выдерживать путешествия в ядро своего сознания. И когда оно все-таки происходит, нейроны ядра пытаются выставить против пришельца блокаду. Но сама эта реакция происходит настолько стремительно, что мозг переживает страшный шок, и человек умирает. На самом деле, все гораздо сложнее, но в целом примерно так.
— Почему же не умер я?
— Вероятно, у тебя была способность выставлять такую блокаду безболезненно. Эмоциональный панцирь, о котором я и говорю. По неизвестным причинам он сформировался в тебе еще до Эксперимента. Благодаря ему ты и выжил. Дед пытался выстроить такой же панцирь искусственным путем и спасти тех, кто еще оставался в живых, но его защита оказалась слишком слабой.
— Этот панцирь — что-то вроде корки у арбуза?
— Если упрощенно — да.
— И что же, — продолжал я, — он у меня врожденный или приобретенный?
— Как будто частично врожденный, а частично приобретенный... Но больше дед не стал ничего объяснять. Сказал, что чем больше я об этом узна?ю, тем опаснее мне будет жить на свете. По его гипотезе, на свете таких, как ты, — один из миллиона, если не из полутора. И, что самое ужасное, вычислить таких людей возможно лишь одним способом: опробовать их на шаффлинг.
— Значит, если предположить, что гипотеза твоего деда верна, сам факт того, что я затесался в группу из двадцати шести человек, — просто случайность?
— Ну конечно. Именно потому ты был для него бесценным образцом. Ключом для всего Эксперимента.
— Что же именно собирался сделать со мною твой дед? Что общего может быть у обработанной мною информации с черепом единорога, и какой, черт возьми, во всем этом смысл?
— Если бы я это знала, я б тебя сразу спасла, — вздохнула она.
— А может, и белый свет заодно...
Офису старика повезло ненамного больше, чем моей злосчастной квартирке. Весь пол был усеян документами, столы перевернуты, сейф взломан и выпотрошен, из шкафов с корнем выдраны ящики, а на раздавленном в щепки диване покоился платяной шкаф со вспоротым брюхом, из которого разноцветными кишками вывалилась одежда Профессора и его внучки. При этом ее вещи — все до единой! — действительно были розовыми. Всех оттенков: от лиловатого до почти кремового.
— Кошмар! — покачала она головой. — Они пробрались сюда снизу, из Подземелья.
— Кто? Жаббервоги? — уточнил я.
— Да нет. Жаббервоги так близко к земле подниматься не любят, а если и поднимаются, то оставляют после себя запах.
— Запах?
— Такой неприятный запах — рыбы и болотной тины... Нет, это не жаббервоги. Я думаю, это те же, кто поработал у тебя в квартире. Те же приемчики, если приглядеться.
— Похоже на то, — согласился я и еще раз осмотрел помещение. С полпачки канцелярских скрепок, ссыпавшись с перевернутого стола, поблескивали на полу в свете флуоресцентных ламп. Почти машинально — по старой привычке думать о смысле скрепки — я наклонился, зачерпнул с дюжину скрепок и на всякий случай сунул в карман.
— Здесь было что-нибудь ценное? — спросил я.
— Нет, — ответила она. — Только счета, квитанции да разные сметы. Принципиального важного — ничего.
— А этот наш... изгонятель жаббервогов цел?
Она подошла к огромной куче мусора на полу, порылась в магнитофонах, фонариках, будильниках, таблетках от кашля и письменных принадлежностях, извлекла на свет аппарат, похожий на небольшой прибор для измерения громкости, и пощелкала кнопкой у него на боку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121