— Излучатель в порядке, работает. Они явно не поняли, зачем эта штука. А устроен он слишком просто, чтобы сломаться при падении.
Она прошла в дальний угол, присела на корточки, сняла крышку с розетки в стене, щелкнула встроенным выключателем, после чего поднялась и слегка надавила на стену ладонью. В стене открылось отверстие размером с телефонный справочник, в котором я различил нечто вроде потайного сейфа.
— Оцени! Сюда залезть они бы в жизни не догадались, — торжествующе произнесла она, набрала на железной дверце четыре цифры, и сейф открылся.
— Ты можешь вынуть все отсюда и разложить на столе? — попросила она.
Морщась от боли в животе, я перевернул стол, поставил на место и разложил на нем одну за другой вещи из сейфа. Перетянутая резинкой пачка банковских книжек пальца в три толщиной, какие-то акции, векселя, два или три миллиона наличными, что-то увесистое в полотняной котомке, толстый блокнот из черной кожи и коричневый пакет. Она вскрыла пакет и выложила на стол содержимое: старые мужские часы «Омега» без ремешка и золотое кольцо. Циферблат у часов был покрыт мелкими трещинами, а металл по всему корпусу почернел.
— Это самое драгоценное, что есть у деда, — тихо сказала толстушка. — Колечко мамино. Все остальное сгорело.
Я кивнул, она положила часы и кольцо обратно в пакет, взяла со стола увесистую пачку денег и затолкала в карман.
— Ну вот! А я и забыла, что деньги здесь тоже есть! — воскликнула она.
Затем она развязала котомку, вытащила что-то плотно обернутое в старую рубашку, развернула ее и показала мне. Маленький автоматический пистолет. Не какая-нибудь игрушка — реальный пистолет с патронами. На мой непросвещенный взгляд — что-то вроде «браунинга» или «беретты». Видел такой в кино. К пистолету прилагались запасная обойма и коробка патронов.
— Ты, наверное, хорошо стреляешь? — спросила она.
— С чего бы? — удивился я. — Я и оружия-то в руках никогда не держал.
— А я — отлично, — похвасталась она. — Дед тренировал меня на даче на Хоккайдо. С десяти метров в открытку попадаю. Здорово, да?
— Здорово, — согласился я. — Но откуда он у деда?
— Нет, ты точно ненормальный, — обреченно сказала она. — Когда есть деньги, можно достать что угодно. Ты что, не знал?.. Ладно, если с тебя толку мало, я сама его понесу. Согласен?
— Сделай милость. Только не вздумай случайно подстрелить меня в темноте. Еще одна рана — и я больше не ходок.
— Не беспокойся, я осторожная, — заверила она меня и затолкала пистолет в карман куртки. Я с удивлением отметил: сколько она ни набивает карманы всякой всячиной, ее фигурка вовсе не становится плотнее или неповоротливее. Тут явно какой-то фокус. А может, просто куртка хорошо сшита.
Она взяла блокнот из черной кожи, раскрыла ближе к середине, подвинула к лампе и впилась глазами в страницу. Я посмотрел туда же, но ничего не понял. Вся страница была исписана арабскими цифрами и буквами латиницы в сочетаниях, каких я отродясь не встречал.
— Это рабочий журнал деда, — объяснила она. — Заполняется шифром, который знаем только мы с ним. Здесь — записи о намеченных делах и о том, что случилось за день. Дед велел, если с ним вдруг что-то случится, сразу проверить журнал... Погоди-ка! Двадцать девятого сентября ты закончил стирку и подготовил данные к шаффлингу, так?
— Точно.
— Это у него помечено единицей в кружочке. Возможно, как первая стадия чего-то большого. Под номером два написано, что в ночь с тридцатого сентября на первое октября ты закончил шаффлинг. Так?
— Да, все верно.
— Значит, это вторая стадия. Так... Дальше — полдень второго октября. Под номером три. И приписано: «Остановка программы».
— В полдень второго мы с ним должны были встретиться. Видимо, он собирался предотвратить запуск какой-то особой программы в моей голове. Из-за которой и должен наступить конец света. Но ситуация резко изменилась. Профессора либо убили, либо похитили. Это и есть самое непонятное на сегодня.
— Погоди-погоди! Тут дальше еще записи. Ужасно торопливым почерком...
Пока она копалась в журнале, я заново упаковал рюкзак и заменил батарейки в фонарике. Все дождевики были сорваны с вешалок и разбросаны по полу, но, слава богу, вполне пригодны. Без дождевика в водопаде я промокну и окоченею так, что боль в животе меня просто парализует. Затем я выудил из кучи на полу ее кроссовки — конечно же розовые — и тоже запихал в рюкзак. Часы на руке показывали полночь. Ровно двенадцать часов до остановки неведомой программы в моей голове.
— Дальше идут какие-то вычисления... Запас электричества, скорость распада, сопротивление материала, допустимая погрешность и так далее. Я этого не понимаю.
— Что не понимаешь — пропускай, у нас мало времени. Попробуй расшифровать то, что имеет хоть какой-нибудь смысл.
— Да тут и расшифровывать нечего.
— То есть?
Она протянула мне раскрытый блокнот и ткнула пальцем в страницу. Никакого шифра на странице не было. Я увидел там лишь огромный крест, дату и время. После обычных столбиков цифр — плотных и мелких, хоть разглядывай в микроскоп, — этот крест смотрелся таким огромным и корявым, что делалось не по себе.

— Ну, и как это понимать? — спросила она. — «Срок истекает»?
— Может, и так. Но я думаю, это и есть пункт четыре. Он случится, если не остановить программу, как в пункте три. В противном случае, программа автоматически запустится, и «крест» наступит неизбежно.
— Значит, нам во что бы то ни стало нужно отыскать деда до полудня?
— Если мои догадки верны — да.
— А они верны?
— Скорее всего, — тихо ответил я.
— Тогда сколько у нас времени? — поинтересовалась она. — До Армагеддона, Большого Взрыва или чего там еще...
— Тридцать шесть часов, — сказал я, даже не взглянув на дисплей. Земля пробежит вокруг Солнца полтора круга. Людям доставят по две утренние газеты и по одной вечерней. Будильники мира два раза прозвенят, а мужчины два раза побреются. Кому повезет, успеют потрахаться дважды или трижды. Такой уж это срок — тридцать шесть часов. Если человек живет семьдесят лет, тридцать шесть часов — это семнадцать тысяч тридцать третья часть жизни. Но теперь, когда они пройдут, случится нечто вроде конца света.
— Что же нам теперь делать? — спросила толстушка.
Отыскав в аптечке, валявшейся в углу, какой-то болеутолитель, я проглотил пару таблеток, запил водой из чайника и надел на плечи рюкзак.
— Лезть под землю, — ответил я.
20

КОНЕЦ СВЕТА
Звери умирают
Звери уже теряют своих собратьев. Первый снег не прекращается до утра, и с рассветом самые старые остаются лежать на земле. Золотые блики с их шерсти еще выскакивают из-под снега, и белизна вокруг становится еще ослепительнее. Холодное солнце, пробиваясь сквозь рваные тучи, наполняет пронзительной свежестью и без того окоченевший пейзаж, а дыхание тысячи с лишним зверей танцует в воздухе белым облаком над заснеженными лугами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121