Вода как вода. Без каких-либо примесей и не гуще обычной. Вокруг висела тишина, как на дне колодца. Воздух, вода, чернильная тьма вокруг — все замерло. И только плеск наших рук по воде, усиленный в сотни раз, отдавался под невидимыми сводами странным эхом — словно чавкала гигантская рептилия. Уже в воде я вдруг вспомнил, что старик должен был «обезболить» мне рану.
— Это здесь плавает рыба с когтями? — бросил я туда, где, по моим расчетам, плыла толстушка.
— Вряд ли, — ответила та. — Это же просто легенда... Наверное.
И все-таки мысль о том, что сейчас из пучины вынырнет огромная рыба и оттяпает мне ногу, не покидала меня. Проклятая тьма усиливала любые страхи в тысячу раз.
— Что, и пиявок нет?
— Кто их знает... Надеюсь, что нет.
Привязавшись друг к другу веревкой, мы поплыли с узелками на голове, медленно удаляясь от Башни. Оглянувшись, я увидел, как фонарик Профессора, словно маяк, указывает нам путь, высвечивая на воде впереди едва различимую желтую дорожку.
— Нам туда, — сказала она.
Я плыл первым, она за мной. Мы загребали почти синхронно, и плеск ладоней отдавался гулким эхом во тьме. Время от времени я оборачивался и, держась на плаву, сверял курс.
— Держи вещи сухими! — услышал я ее голос. — Излучатель намокнет — нам крышка...
— Стараюсь, — отозвался я. Хотя именно не замочить вещи было труднее всего. В такой непроглядной мгле я не различал, где вода, где воздух, а порою даже не соображал, где находятся мои руки. Я вспомнил миф об Орфее, который спускался в Царство мертвых. На свете есть много разных легенд и мифов, но истории о смерти у разных народов схожи. у Орфея хотя бы лодка была. А мы плывем в воде с тюками на затылке. Что ни говори, древние греки были куда предусмотрительнее. Живот сводило от боли, но думать о ране было некогда. То ли от стресса, то ли еще почему я почти не чувствовал боли. Швы, конечно же, расползлись — но умереть от дыры в животе мне, видно, уже не судьба.
— Ты правда на деда не сердишься? — подала голос толстушка. Безумное эхо мешало понять, откуда.
— Не знаю! — прокричал я непонятно куда. — Сам не пойму. Пока его слушал, стало уже все равно.
— Как — все равно?
— Все равно и жизнь не фонтан, и мозги не ахти какие.
— Но ты же сказал, что жизнью доволен!
— Слова! — отмахнулся я. — Любой армии нужно какое-то знамя...
Она задумалась, и какое-то время мы плыли молча. Тишина, бездонная, как сама смерть, растекалась по озеру. Где-то сейчас плавает когтистая рыба? Я уже не сомневался, что она существует на самом деле. Лежит, небось, на самом дне и спит до поры до времени. Или плескается в соседней пещере. А может, уже учуяла нас и плывет навстречу? Я живо представил, как она откусывает мне ногу и содрогнулся. Пускай через сутки от меня только мокрое место останется, но перспектива отдать концы в желудке у такой гадины не привлекала, хоть убей. Умирать — так при свете солнца.
Руки в холодной воде наливались свинцом. Выжимая из организма остатки сил, я продолжал грести.
— Но ты все равно очень хороший, — сказала толстушка. В ее голосе не чувствовалось усталости. Словно мы с нею мирно нежились в какой-то огромной ванне.
— Боюсь, с тобой мало кто согласится, — ответил я.
— А я все равно так считаю!
На очередном взмахе я обернулся назад. Фонарик профессора мерцал далеко позади, но перед нами никакой стены не показывалось. Сколько же нам еще плыть? — подумал я в отчаянии. Предупреди нас старик, что путь неблизкий, я бы хоть силы рассчитывал. И, в конце концов, где же рыба? Или она еще нас не учуяла?
— Я, конечно, деда не защищаю, — вновь послышался голос толстушки. — Но он не злодей. Просто когда увлекается чем-то — забывает про все на свете. Вот и с тобой он хотел как лучше. Пытался спасти тебя, пока ты не попал в лапы Системы. Ему давно уже стыдно за то, что он согласился на эксперименты с людьми. Это было ошибкой...
Я молча плыл вперед. Кто в чем ошибся — теперь уже не имело никакого значения.
— Поэтому ты прости его, — добавила она.
— Прощу я его или нет, какая разница? — ответил я. — Но почему твой дед ушел из Системы в самом разгаре Эксперимента? Если он такой совестливый — мог бы остаться и не допустить новых жертв. Противно на фирму работать — так хоть бы о людях подумал.
— Дед перестал доверять Системе, — сказала она. — Он сказал, что Система и Фабрика — это левая и правая рука одного организма.
— Как это?
— Ну, Система и Фабрика технически делают одно и то же.
— Технически — может быть. Только мы информацию охраняем, а кракеры воруют. Цели-то разные.
— А ты представь: что если Система и Фабрика — порождение чьей-то единой воли? Левая рука крадет, правая охраняет...
Не переставая грести, я задумался над ее словами. А что? Поверить трудно, но и совсем исключать нельзя. В самом деле: если бы меня, конвертора Системы, спросили, как моя фирма организована — я бы не знал, что ответить. Слишком уж огромна эта организация и слишком много информации держит в тайне. А я — лишь маленький муравей, тупо выполняющий указания. И что творится там, наверху — понятия не имею.
— Но тогда это же просто фантастический бизнес, — восхитился я. — Заставь обе стороны бегать наперегонки, и можешь задирать планку до бесконечности. Держи между ними баланс — и цены никогда не обвалятся...
— Именно это и заметил дед, пока двигал проект Системы. Ведь Система — это частный капитал, сросшийся с государством. А у частного капитала только одно на уме. Ради прибыли он готов на все. Даже если на вывеске у него «защита информации» — это все слова. Постепенно дед понял, что если он там останется, все будет еще ужаснее. Технологии по улучшению мозга превратят жизнь людей в кошмар. Нужно, чтобы их сдерживали какие-то тормоза. Но никаких тормозов ни у Системы, ни у Фабрики нет. Потому он и ушел из Проекта. Как ни жалко тебя и других конверторов — продолжать исследования нельзя. Иначе появятся новые жертвы.
— И ты все это знала с самого начала? — спросил я ее.
— Да, — ответила она, немного поколебавшись.
— Что же ты сразу не сказала? Мы бы и в этой каше не очутились, и время бы сэкономили.
— Но я хотела, чтобы дед объяснил тебе все как следует, — сказала она. — Мне бы ты не поверил.
— Да уж... — согласился я. Расскажи мне семнадцатилетняя пигалица про Третью Цепь и бессмертие — я бы точно принял ее за сумасшедшую.
И тут моя рука наткнулась на что-то твердое. Занятый своими мыслями, я не сразу понял, что это значит. И лишь через пару секунд сообразил: стена. С грехом пополам мы наконец-то переплыли бездонное озеро.
— Прибыли, — сообщил я.
Она подплыла ко мне и тоже уперлась в стену. Свет фонарика за нашей спиной напоминал крохотную звездочку в черном небе. Мы отследили, куда он светит, и переместились метров на десять вправо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121