Именно Коннавар и Железные Волки остановили атаку и отбросили врага в Цениго. Этого у него не отнимешь, а моя ненависть касается только меня.
На восемнадцатый день они подъехали к реке Вир и двести миль плыли по ней на плоскодонке. Плыть по реке, наблюдая за меняющимся пейзажем, было очень приятно. Сначала Бануину не понравилась команда — четверо мужчин казались ему настоящими головорезами, но Бэйн легко развеял его страхи. Он прекрасно сошелся с лодочниками. Каждую ночь лодки швартовались около поселений, и друзья пасли коней.
Однажды вечером, оказавшись на территории Норвии, Бэйн повздорил с рослым селянином, и вскоре ссора переросла в драку, стремительную, жестокую, но, когда оба уже были в крови и синяках, Бэйн неожиданно рассмеялся.
— Чего скалишься? — рявкнул норвин.
— Ты самый уродливый сукин сын на свете, — объяснил Бэйн, — но чем сильнее я бью твою рожу, тем симпатичнее ты мне кажешься.
Деревенские, собравшиеся посмотреть на драку, захохотали. В конце концов усмехнулся даже норвин.
— Ты наглый маленький задира!
— Очень может быть. Хочешь выпить? Я угощаю.
— Почему бы и нет? — согласился норвин.
Бануин не умел так легко сходиться с людьми и обычно оставался в стороне, наблюдая за другом. Он завидовал, часто с легкой горечью, способности Бэйна заводить друзей.
Взять хотя бы лодочников. Суровые и жестокие, вполне способные зарезать пассажира и выбросить тело за борт, они прониклись к Бэйну симпатией, как к родному. Поразительно! А ведь Бэйн не всегда вел себя дружелюбно. Иногда он мрачнел и подолгу отмалчивался. Когда Бэйн был не в духе, приятели сходили на берег и гуляли по лесам и лощинам. Во время таких прогулок Бэйн с грустью рассказывал о матери, о том, как от нее отвернулись жители Трех Ручьев.
— Не все, — возразил Бануин, когда они сидели ночью у костерка, — Ариан приходила к моей матери, и Большой Человек всегда был добр к вам обоим.
— Я его не помню, — посетовал Бэйн, — я был слишком мал, когда он погиб. Но мама часто про него рассказывала. Однажды, через три дня после того, как ее выгнал муж, она сидела в кузнице у дедушки и баюкала меня. Руатайн пришел навестить ее и спросил, дали ли мне имя духа. Мама ответила, что нет, и Большой Человек рассказал, что в ночь, когда я родился, он увидел летящего сокола. Он сказал, что такое случается очень редко и это — знак судьбы. Каждый раз, вспоминая об этом, мама плакала. Она рассказывала, что он обнял ее и спросил, нравится ли ей имя Полуночный Сокол. — Бэйн вздохнул. — С момента моего рождения он первый отнесся к ней с нежностью. Говорили, что жена Руатайна пришла в ярость и запретила ему навещать нас, но он не послушался и часто приходил. Жаль, что я его не помню. Все говорят, что он был великим человеком.
— Да, — подтвердил Бануин, — мама предупреждала, чтобы он не участвовал в той последней битве, говорила, что он погибнет, если поедет туда, но он все равно поехал, чтобы защитить Коннавара. Мама очень горевала о нем.
— Она любила его?
— Я никогда не спрашивал, может быть, и любила. О таком ведь не говорят с родителями!
Бэйн рассмеялся, к нему вернулось хорошее настроение.
— У моих бабушки с дедушкой кровать скрипела каждую ночь.
— Фу, как пошло, — поморщился Бануин, — спасибо, что рассказал мне об этом перед сном.
На следующий день они попрощались с лодочниками и продолжили путь по суше. Бануин видел, что прощание расстроило лодочников, они пожелали Бэйну удачи и взяли с него слово, что на обратном пути он наймет именно их и расскажет обо всех приключениях.
С Бануином никто даже не попрощался.
Дойдя до огромного леса Филаир они пошли медленнее — селения попадались реже, и путникам приходилось сворачивать с дороги на многие мили на восток, чтобы пополнить запас провизии. Прежде чем пуститься в путь, на каждой остановке они уточняли, где находится следующее селение, Бануин купил вьючного пони, чтобы можно было везти больше поклажи, а Бэйн обменял свой бронзовый меч на стальной кинжал, короткий охотничий лук и колчан с двадцатью стрелами.
В день, когда лес Филаир остался позади, дождь лил как из ведра. Перед ними простиралось Когденово поле — ровное и пустое, если не считать огромных могильников, в которых покоились павшие в великой битве. Увидев могильники, Бануин вздрогнул. В день великой битвы на поле пало двадцать восемь тысяч человек. Бануин надеялся, что они проедут поле засветло. Но расковался конь Бэйна, и чтобы его подковать, им пришлось заехать в деревню, сделав лишний крюк.
Быстро темнело, и им не оставалось ничего другого, как заночевать в этом безлюдном месте. Казалось, Бэйн ничуть не волновался. С наступлением ночи дождь стих, и Бэйн как-то ухитрился развести огонь, который с треском и шипением лизал сырой хворост. Расстелив на мокрой земле накидку, Бэйн скоро уснул, и Бануин остался сидеть один, подбрасывая в огонь сухие прутики.
Ему стало страшно, он осмотрелся, но не увидел ничего, кроме четырех могильников в свете яркой луны. Страх нарастал, всепоглощающий и безотчетный; во рту пересохло, сердце бешено забилось.
Теперь он ощущал чье-то присутствие.
Сначала он не видел ничего, кроме ночной мглы, ползущей по полю, затем мгла сгустилась в фигуры, молчаливые и холодные. С минуту все казалось Бануину нереальным, созданным разыгравшимся от страха воображением. Но вот фигуры стали четче, превратились в шеренги воинов, медленно идущих по Когденову полю. Облаченные в латы, призрачные воины в тисненых шлемах несли клинки и прямоугольные щиты.
Это шла давно погибшая армия Камня. Бануин всмотрелся — фигуры были прозрачными и мерцали в лунном свете.
Они дошли до могильника и, вместо того чтобы обойти, прошли сквозь него. Не было слышно ни звука. Наступающая армия пустилась бежать. Бануин посмотрел направо — там, бледная и призрачная, стояла другая армия, на этот раз облаченных в яркие доспехи всадников. Без единого звука всадники двинулись в атаку, молотя врага бледными, как лунный свет, мечами. Бануин увидел, как воину отрубило руку, он пошатнулся, но тут его внутренности разорвало копьем, он упал, а копье сломалось пополам. Падали лошади, сбрасывая седоков, которых закалывали, не давая подняться. Ужасные сцены войны в зловещей тишине сменяли одна другую.
На траву опустился черный ворон, зло посмотрел на Бануина. Вдруг из-за спины раздался голос:
— Об этом слагают песни и небылицы.
Бануин обернулся. За спиной стояла старуха, ее плечи покрывала рваная шаль, руки сжимали длинный изогнутый посох. Седые волосы, подобно дымке, струились по плечам. Она казалась невероятно древней. Сердце Бануина бешено заколотилось, он узнал самую слабую из старших сидхов. Это была Морригу, чьи сладкие как мед обещания опаснее любого яда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
На восемнадцатый день они подъехали к реке Вир и двести миль плыли по ней на плоскодонке. Плыть по реке, наблюдая за меняющимся пейзажем, было очень приятно. Сначала Бануину не понравилась команда — четверо мужчин казались ему настоящими головорезами, но Бэйн легко развеял его страхи. Он прекрасно сошелся с лодочниками. Каждую ночь лодки швартовались около поселений, и друзья пасли коней.
Однажды вечером, оказавшись на территории Норвии, Бэйн повздорил с рослым селянином, и вскоре ссора переросла в драку, стремительную, жестокую, но, когда оба уже были в крови и синяках, Бэйн неожиданно рассмеялся.
— Чего скалишься? — рявкнул норвин.
— Ты самый уродливый сукин сын на свете, — объяснил Бэйн, — но чем сильнее я бью твою рожу, тем симпатичнее ты мне кажешься.
Деревенские, собравшиеся посмотреть на драку, захохотали. В конце концов усмехнулся даже норвин.
— Ты наглый маленький задира!
— Очень может быть. Хочешь выпить? Я угощаю.
— Почему бы и нет? — согласился норвин.
Бануин не умел так легко сходиться с людьми и обычно оставался в стороне, наблюдая за другом. Он завидовал, часто с легкой горечью, способности Бэйна заводить друзей.
Взять хотя бы лодочников. Суровые и жестокие, вполне способные зарезать пассажира и выбросить тело за борт, они прониклись к Бэйну симпатией, как к родному. Поразительно! А ведь Бэйн не всегда вел себя дружелюбно. Иногда он мрачнел и подолгу отмалчивался. Когда Бэйн был не в духе, приятели сходили на берег и гуляли по лесам и лощинам. Во время таких прогулок Бэйн с грустью рассказывал о матери, о том, как от нее отвернулись жители Трех Ручьев.
— Не все, — возразил Бануин, когда они сидели ночью у костерка, — Ариан приходила к моей матери, и Большой Человек всегда был добр к вам обоим.
— Я его не помню, — посетовал Бэйн, — я был слишком мал, когда он погиб. Но мама часто про него рассказывала. Однажды, через три дня после того, как ее выгнал муж, она сидела в кузнице у дедушки и баюкала меня. Руатайн пришел навестить ее и спросил, дали ли мне имя духа. Мама ответила, что нет, и Большой Человек рассказал, что в ночь, когда я родился, он увидел летящего сокола. Он сказал, что такое случается очень редко и это — знак судьбы. Каждый раз, вспоминая об этом, мама плакала. Она рассказывала, что он обнял ее и спросил, нравится ли ей имя Полуночный Сокол. — Бэйн вздохнул. — С момента моего рождения он первый отнесся к ней с нежностью. Говорили, что жена Руатайна пришла в ярость и запретила ему навещать нас, но он не послушался и часто приходил. Жаль, что я его не помню. Все говорят, что он был великим человеком.
— Да, — подтвердил Бануин, — мама предупреждала, чтобы он не участвовал в той последней битве, говорила, что он погибнет, если поедет туда, но он все равно поехал, чтобы защитить Коннавара. Мама очень горевала о нем.
— Она любила его?
— Я никогда не спрашивал, может быть, и любила. О таком ведь не говорят с родителями!
Бэйн рассмеялся, к нему вернулось хорошее настроение.
— У моих бабушки с дедушкой кровать скрипела каждую ночь.
— Фу, как пошло, — поморщился Бануин, — спасибо, что рассказал мне об этом перед сном.
На следующий день они попрощались с лодочниками и продолжили путь по суше. Бануин видел, что прощание расстроило лодочников, они пожелали Бэйну удачи и взяли с него слово, что на обратном пути он наймет именно их и расскажет обо всех приключениях.
С Бануином никто даже не попрощался.
Дойдя до огромного леса Филаир они пошли медленнее — селения попадались реже, и путникам приходилось сворачивать с дороги на многие мили на восток, чтобы пополнить запас провизии. Прежде чем пуститься в путь, на каждой остановке они уточняли, где находится следующее селение, Бануин купил вьючного пони, чтобы можно было везти больше поклажи, а Бэйн обменял свой бронзовый меч на стальной кинжал, короткий охотничий лук и колчан с двадцатью стрелами.
В день, когда лес Филаир остался позади, дождь лил как из ведра. Перед ними простиралось Когденово поле — ровное и пустое, если не считать огромных могильников, в которых покоились павшие в великой битве. Увидев могильники, Бануин вздрогнул. В день великой битвы на поле пало двадцать восемь тысяч человек. Бануин надеялся, что они проедут поле засветло. Но расковался конь Бэйна, и чтобы его подковать, им пришлось заехать в деревню, сделав лишний крюк.
Быстро темнело, и им не оставалось ничего другого, как заночевать в этом безлюдном месте. Казалось, Бэйн ничуть не волновался. С наступлением ночи дождь стих, и Бэйн как-то ухитрился развести огонь, который с треском и шипением лизал сырой хворост. Расстелив на мокрой земле накидку, Бэйн скоро уснул, и Бануин остался сидеть один, подбрасывая в огонь сухие прутики.
Ему стало страшно, он осмотрелся, но не увидел ничего, кроме четырех могильников в свете яркой луны. Страх нарастал, всепоглощающий и безотчетный; во рту пересохло, сердце бешено забилось.
Теперь он ощущал чье-то присутствие.
Сначала он не видел ничего, кроме ночной мглы, ползущей по полю, затем мгла сгустилась в фигуры, молчаливые и холодные. С минуту все казалось Бануину нереальным, созданным разыгравшимся от страха воображением. Но вот фигуры стали четче, превратились в шеренги воинов, медленно идущих по Когденову полю. Облаченные в латы, призрачные воины в тисненых шлемах несли клинки и прямоугольные щиты.
Это шла давно погибшая армия Камня. Бануин всмотрелся — фигуры были прозрачными и мерцали в лунном свете.
Они дошли до могильника и, вместо того чтобы обойти, прошли сквозь него. Не было слышно ни звука. Наступающая армия пустилась бежать. Бануин посмотрел направо — там, бледная и призрачная, стояла другая армия, на этот раз облаченных в яркие доспехи всадников. Без единого звука всадники двинулись в атаку, молотя врага бледными, как лунный свет, мечами. Бануин увидел, как воину отрубило руку, он пошатнулся, но тут его внутренности разорвало копьем, он упал, а копье сломалось пополам. Падали лошади, сбрасывая седоков, которых закалывали, не давая подняться. Ужасные сцены войны в зловещей тишине сменяли одна другую.
На траву опустился черный ворон, зло посмотрел на Бануина. Вдруг из-за спины раздался голос:
— Об этом слагают песни и небылицы.
Бануин обернулся. За спиной стояла старуха, ее плечи покрывала рваная шаль, руки сжимали длинный изогнутый посох. Седые волосы, подобно дымке, струились по плечам. Она казалась невероятно древней. Сердце Бануина бешено заколотилось, он узнал самую слабую из старших сидхов. Это была Морригу, чьи сладкие как мед обещания опаснее любого яда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119