Лежи тихо.
Его глаза открылись, и он увидел Бет Мак-Адам. Она наклонялась над ним. Он попытался повернуть голову, но адская боль пронзила его висок, и он застонал. Бет положила ему на лоб холодное полотенце.
— Все хорошо, Шэнноу. Вы как раз обернулись, и пуля только задела кость, хотя порядком оглушила. Отдыхайте!
— Мэддокс?
— Убит. Мы его застрелили. Остальных повесили. Теперь избран комитет, и по улицам ходят дозоры. Разбойники убрались восвояси.
— Они вернутся, — прошептал он. — Они всегда возвращаются.
— Довлеет дневи злоба его, — услышал он другой голос.
— Это вы, Пастырь?
— Да, — ответил Пастырь, наклоняясь над ним. — Успокойтесь, Шэнноу. Тут царит мир.
И Шэнноу погрузился в сон без сновидений.
17
— Вижу, у вас есть две Библии, — сказал Пастырь, садясь у кровати Шэнноу и беря в руки две книги в кожаных переплетах. — Разве одной не достаточно?
Шэнноу, чья голова была забинтована, а левый глаз заплыл, протянул руку и взял верхнюю.
— Эту я возил с собой много лет. Но в прошлом году одна женщина подарила мне вторую — язык в ней проще. Ему не хватает торжественности, но многое становится легче понимать.
— Я понимаю все без малейшего труда, — сказал Пастырь. — С начала и до конца в ней утверждается одно: закон Бога абсолютен. Следуй ему и преуспеешь и здесь, и в загробной жизни. Восстань против него — и погибнешь.
Шэнноу осторожно опустился на подушки. Люди, утверждавшие, что понимают Всемогущего, всегда внушали ему опасения, однако Пастырь был приятным собеседником — и остроумным, и склонным к философии. Он обладал живым умом и искусно вел споры.
Эти посещения скрашивали Шэнноу его вынужденное безделье.
— Как идет постройка церкви?
— Сын мой, — сказал Пастырь с веселой усмешкой, — это поистине чудо! Каждый день десятки братьев работают, не покладая рук. Вам вряд ли доводилось наблюдать такое воодушевление.
— А комитет тут совсем ни при чем, Пастырь? А то Бет говорила мне, что преступникам теперь предлагают выбор между работой на постройке или петлей.
— Вера без дел мертва, — засмеялся Пастырь. — Эти счастливцы… преступники, обретают Бога через свои труды. Да и выбор этот был предложен только троим. Один оказался прекрасным плотником, а двое других уже многому научились, однако главным образом там работают горожане. Когда поправитесь, вам надо будет пойти послушать какую-нибудь мою проповедь. Хотя мне не следовало бы самому говорить это, но в такие минуты меня ведет Святой Дух.
Шэнноу улыбнулся:
— А как же смирение. Пастырь?
— Я безмерно горжусь своим смирением, Шэнноу! — ответил Пастырь. Шэнноу засмеялся:
— Никак я вас в толк не возьму, но я рад вашему обществу.
— Не понимаю вашего недоумения, — сказал Пастырь серьезно. — Я, как вы видите, слуга Всемогущего. И хочу увидеть, как Его план осуществится.
— Его план? Который?
— Как Новый Иерусалим сходит с неба от Бога во всей славе своей. И тайна этого — здесь, в южных землях. Взгляните на видимый нами мир. Он все еще прекрасен, но в нем нет единения. Мы ищем Бога сотнями разных способов в тысячах разных мест. Нам надо собраться вместе, трудиться вместе, строить вместе. Мы должны подчиняться законам, крепким, как железо, от океана до океана. Но сначала нам надо увидеть, как исполнится реченное в Откровении.
Тревога Шэнноу росла.
— Я думал, оно исполнилось. Разве там не говорится, об ужасных катастрофах, катаклизмах, которые уничтожат большую часть человечества?
— Я говорю о Мече Божьем, Шэнноу. Господь послал его, чтобы он выкосил Землю, точно коса, а это не свершилось! Почему? Да потому, что он висит над нечистым краем, где обитают звери Сатаны и Блудница Вавилонская.
— Мне кажется, я смотрю глубже вас, Пастырь, — устало сказал Шэнноу. — Вы стремитесь уничтожить зверей, сокрушить Блудницу?
— А что еще остается богобоязненному человеку, Шэнноу? Неужто вы не хотите увидеть, как исполнится план Господа?
— Я не верю, что бойня поможет его исполнению. Пастырь покачал головой. Его глаза широко раскрылись от удивления.
— Как можете вы — именно вы — говорить подобное? Ваши пистолеты легендарны, вехами вашего жизненного пути служат трупы. Я думал, вы начитаны в Писании, Шэнноу. Разве вы не помните о городах, сокрушенных Иисусом Навином, и как Господь проклял язычников? Из поклонявшихся Молоху в живых не осталось ни одного мужчины, ни одной женщины, ни одного ребенка.
— Я уже слышал этот довод, — сказал Шэнноу. — От царя исчадий Ада, поклонявшегося Сатане. Где же любовь, Пастырь?
— Любовь для избранных, созданных по образу и подобию Бога Всемогущего, Он создал людей и зверей полевых. Только у Люцифера достало бы нечестивой дерзости претворять зверей в людей.
— Вы быстры судить. Быть может, судить неверно. Пастырь встал.
— Не исключено, что вы правы, так как, видимо, я неверно судил о вас. Я полагал, что вы — Божий воин, но в вас есть слабость, Шэнноу, сомнение.
Дверь открылась, и вошла Бет, держа поднос с ломтями черного хлеба, сыром и кувшинчиком воды. Пастырь осторожно обошел ее, дружески улыбнулся, но вышел, не попрощавшись. Бет поставила поднос и села у кровати.
— Попахивает ссорой? — заметила она. Шэнноу пожал плечами.
— Он человек, зачарованный видением, которого я не разделяю. — Протянув руку, он сжал ее пальцы. — Вы были очень добры ко мне, Бет, и я благодарен вам. Насколько я понял, это вы пошли к Пастырю и понудили его создать комитет, который явился мне на выручку.
— Чепуха, Шэнноу. Город давно надо было очистить, а люди вроде Брума убили бы год на рассуждения о позволительности прямых действий.
— Однако Брум, по-моему, был там.
— В храбрости у него недостатка нет — в отличие от здравого смысла. Как ваша голова?
— Лучше. Почти не болит. Вы не окажете мне услугу? Не принесете бритву и мыла?
— Я сделаю кое-что получше, Иерусалимец. Сама вас побрею. Мне не терпится увидеть, какое лицо вы прячете под бородой.
Она вернулась с жесткой кисточкой из барсучьей шерсти и бритвой, позаимствованной у Мейсона, а также куском мыла и тазиком с горячей водой. Шэнноу лежал, откинувшись и закрыв глаза, пока она намыливала его бороду. Потом принялась умело срезать волосы и соскабливать щетину. Прикосновение бритвы к его коже было легким и прохладным. Наконец, она стерла мыльную пену с его щек и вручила ему полотенце. Он улыбнулся ей.
— Ну, что вы видите?
— Некрасивым вас не назовешь, Шэнноу, хотя и красавцем тоже. А теперь ешьте свой хлеб с сыром. Увидимся вечером.
— Не уходите, Бет. Подождите немножко. — Он протянул руку и взял ее за локоть.
— Меня ждет работа, Шэнноу.
— Да… да, конечно. Простите меня.
Она встала, попятилась к двери, заставила себя улыбнуться ему и вышла. В коридоре она остановилась и вновь словно увидела выражение его глаз в ту секунду, когда он попросил ее остаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Его глаза открылись, и он увидел Бет Мак-Адам. Она наклонялась над ним. Он попытался повернуть голову, но адская боль пронзила его висок, и он застонал. Бет положила ему на лоб холодное полотенце.
— Все хорошо, Шэнноу. Вы как раз обернулись, и пуля только задела кость, хотя порядком оглушила. Отдыхайте!
— Мэддокс?
— Убит. Мы его застрелили. Остальных повесили. Теперь избран комитет, и по улицам ходят дозоры. Разбойники убрались восвояси.
— Они вернутся, — прошептал он. — Они всегда возвращаются.
— Довлеет дневи злоба его, — услышал он другой голос.
— Это вы, Пастырь?
— Да, — ответил Пастырь, наклоняясь над ним. — Успокойтесь, Шэнноу. Тут царит мир.
И Шэнноу погрузился в сон без сновидений.
17
— Вижу, у вас есть две Библии, — сказал Пастырь, садясь у кровати Шэнноу и беря в руки две книги в кожаных переплетах. — Разве одной не достаточно?
Шэнноу, чья голова была забинтована, а левый глаз заплыл, протянул руку и взял верхнюю.
— Эту я возил с собой много лет. Но в прошлом году одна женщина подарила мне вторую — язык в ней проще. Ему не хватает торжественности, но многое становится легче понимать.
— Я понимаю все без малейшего труда, — сказал Пастырь. — С начала и до конца в ней утверждается одно: закон Бога абсолютен. Следуй ему и преуспеешь и здесь, и в загробной жизни. Восстань против него — и погибнешь.
Шэнноу осторожно опустился на подушки. Люди, утверждавшие, что понимают Всемогущего, всегда внушали ему опасения, однако Пастырь был приятным собеседником — и остроумным, и склонным к философии. Он обладал живым умом и искусно вел споры.
Эти посещения скрашивали Шэнноу его вынужденное безделье.
— Как идет постройка церкви?
— Сын мой, — сказал Пастырь с веселой усмешкой, — это поистине чудо! Каждый день десятки братьев работают, не покладая рук. Вам вряд ли доводилось наблюдать такое воодушевление.
— А комитет тут совсем ни при чем, Пастырь? А то Бет говорила мне, что преступникам теперь предлагают выбор между работой на постройке или петлей.
— Вера без дел мертва, — засмеялся Пастырь. — Эти счастливцы… преступники, обретают Бога через свои труды. Да и выбор этот был предложен только троим. Один оказался прекрасным плотником, а двое других уже многому научились, однако главным образом там работают горожане. Когда поправитесь, вам надо будет пойти послушать какую-нибудь мою проповедь. Хотя мне не следовало бы самому говорить это, но в такие минуты меня ведет Святой Дух.
Шэнноу улыбнулся:
— А как же смирение. Пастырь?
— Я безмерно горжусь своим смирением, Шэнноу! — ответил Пастырь. Шэнноу засмеялся:
— Никак я вас в толк не возьму, но я рад вашему обществу.
— Не понимаю вашего недоумения, — сказал Пастырь серьезно. — Я, как вы видите, слуга Всемогущего. И хочу увидеть, как Его план осуществится.
— Его план? Который?
— Как Новый Иерусалим сходит с неба от Бога во всей славе своей. И тайна этого — здесь, в южных землях. Взгляните на видимый нами мир. Он все еще прекрасен, но в нем нет единения. Мы ищем Бога сотнями разных способов в тысячах разных мест. Нам надо собраться вместе, трудиться вместе, строить вместе. Мы должны подчиняться законам, крепким, как железо, от океана до океана. Но сначала нам надо увидеть, как исполнится реченное в Откровении.
Тревога Шэнноу росла.
— Я думал, оно исполнилось. Разве там не говорится, об ужасных катастрофах, катаклизмах, которые уничтожат большую часть человечества?
— Я говорю о Мече Божьем, Шэнноу. Господь послал его, чтобы он выкосил Землю, точно коса, а это не свершилось! Почему? Да потому, что он висит над нечистым краем, где обитают звери Сатаны и Блудница Вавилонская.
— Мне кажется, я смотрю глубже вас, Пастырь, — устало сказал Шэнноу. — Вы стремитесь уничтожить зверей, сокрушить Блудницу?
— А что еще остается богобоязненному человеку, Шэнноу? Неужто вы не хотите увидеть, как исполнится план Господа?
— Я не верю, что бойня поможет его исполнению. Пастырь покачал головой. Его глаза широко раскрылись от удивления.
— Как можете вы — именно вы — говорить подобное? Ваши пистолеты легендарны, вехами вашего жизненного пути служат трупы. Я думал, вы начитаны в Писании, Шэнноу. Разве вы не помните о городах, сокрушенных Иисусом Навином, и как Господь проклял язычников? Из поклонявшихся Молоху в живых не осталось ни одного мужчины, ни одной женщины, ни одного ребенка.
— Я уже слышал этот довод, — сказал Шэнноу. — От царя исчадий Ада, поклонявшегося Сатане. Где же любовь, Пастырь?
— Любовь для избранных, созданных по образу и подобию Бога Всемогущего, Он создал людей и зверей полевых. Только у Люцифера достало бы нечестивой дерзости претворять зверей в людей.
— Вы быстры судить. Быть может, судить неверно. Пастырь встал.
— Не исключено, что вы правы, так как, видимо, я неверно судил о вас. Я полагал, что вы — Божий воин, но в вас есть слабость, Шэнноу, сомнение.
Дверь открылась, и вошла Бет, держа поднос с ломтями черного хлеба, сыром и кувшинчиком воды. Пастырь осторожно обошел ее, дружески улыбнулся, но вышел, не попрощавшись. Бет поставила поднос и села у кровати.
— Попахивает ссорой? — заметила она. Шэнноу пожал плечами.
— Он человек, зачарованный видением, которого я не разделяю. — Протянув руку, он сжал ее пальцы. — Вы были очень добры ко мне, Бет, и я благодарен вам. Насколько я понял, это вы пошли к Пастырю и понудили его создать комитет, который явился мне на выручку.
— Чепуха, Шэнноу. Город давно надо было очистить, а люди вроде Брума убили бы год на рассуждения о позволительности прямых действий.
— Однако Брум, по-моему, был там.
— В храбрости у него недостатка нет — в отличие от здравого смысла. Как ваша голова?
— Лучше. Почти не болит. Вы не окажете мне услугу? Не принесете бритву и мыла?
— Я сделаю кое-что получше, Иерусалимец. Сама вас побрею. Мне не терпится увидеть, какое лицо вы прячете под бородой.
Она вернулась с жесткой кисточкой из барсучьей шерсти и бритвой, позаимствованной у Мейсона, а также куском мыла и тазиком с горячей водой. Шэнноу лежал, откинувшись и закрыв глаза, пока она намыливала его бороду. Потом принялась умело срезать волосы и соскабливать щетину. Прикосновение бритвы к его коже было легким и прохладным. Наконец, она стерла мыльную пену с его щек и вручила ему полотенце. Он улыбнулся ей.
— Ну, что вы видите?
— Некрасивым вас не назовешь, Шэнноу, хотя и красавцем тоже. А теперь ешьте свой хлеб с сыром. Увидимся вечером.
— Не уходите, Бет. Подождите немножко. — Он протянул руку и взял ее за локоть.
— Меня ждет работа, Шэнноу.
— Да… да, конечно. Простите меня.
Она встала, попятилась к двери, заставила себя улыбнуться ему и вышла. В коридоре она остановилась и вновь словно увидела выражение его глаз в ту секунду, когда он попросил ее остаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70