К костру при этом никого из остальных караванщиков не подпускали, даже верного Грюма, до ушей которого доносились лишь случайные обрывки фраз:
– ...Опасно... помрут, так что можем оказаться в убытке...
– Надо просто крепче перевязать тряпками ноги и не давать поначалу пить...
Так ничего и не поняв, Грюм махнул рукой и поспешил к одной из ладей, где как раз раздавали промокшую муку. Неплохое дело вот так, на халяву, разжиться харчами. Зря радовался! Не успел он набрать и полплошки, как в небе загрохотало, и тут же налетел ветер, срывая шатры и раздувая пламя костров почти до самого неба. Небеса разверзлись – вот они, тучки! – и хлынул дождь, быстро перешедший в самый настоящий ливень, из тех, что налетают внезапно и так же быстро проходят, не оставляя после себя ни единого сухого места.
– Ну, только тебя и не хватало! – прячась под раскидистой елью, злобно погрозил небу Истома Мозгляк. А дождь шел всё сильнее, барабанил по кронам деревьев, заливал ладьи, куда старый Хакон отправил уже слуг – накрывать припасы. Самое ценное вытаскивали на берег и укрывали еловыми лапами – впрочем, помогало это мало: что на берегу, что в ладьях, повсюду было мокро, скользко и холодно. Ударил гром, такой силы, что, казалось, вот-вот лопнут перепонки в ушах. Сверкнула молния, поразив высоченную сосну. Вмиг объятая пламенем, она с треском повалилась на землю, расщепленная на две половины.
Несчастные людишки, попрятавшиеся под деревьями, напрасно взывали к милости богов – ливень всё не кончался, наоборот, усилился, так что за серой пеленой дождя стало не видно ни зги, лишь сполохи молний терзали фиолетовую мглу да звуки грома и треск падающих деревьев заглушали истошные крики...
– Выпьем за дочь мою, Халису, и за тех, кто спас ее от позора и смерти! – напыщенно произнес Вергел, в очередной раз поднимая бокал. – Удачи тебе, ярл! Удачи и милости богов.
Хельги-ярл встал, поклонился, приложив руку к груди. Именно он настоял тогда на немедленных поисках пропавшей девушки, и кто знает, если б не эта настойчивость, что бы случилось с ней? Да всё что угодно...
Сам купец, его старший приказчик Имат и доверенные дружинники Хельги в лице Снорри, Ирландца и Радимира вольготно расположились в хозяйском шатре, вкушая только что поджаренную на костре баранину, грецкие орехи в меду, халву и прочие яства, коими потчевал их благодарный хазарин. Шатер – впрочем, не один – располагался на большой красивой поляне, поросшей ярко-зеленой травой, небесно-голубыми васильками, синими колокольчиками, желто-бело-пурпурными фиалками, розовато-красным иван-чаем и еще целым сонмищем разноцветных цветов. Темнело вечернее небо, чистое, словно слеза младенца, ни одно дуновение ветерка, даже самое легкое, не раскачивало ветви склонившихся к самой воде ив, не тревожило листву на березах, даже травинки и те не шевелились. Тишь. Не верилось, что всего пять дней назад бушевала гроза и желтые молнии пронзали лиловое небо, а ветер швырял в лица потоки воды и даже чуть было не перевернул одно из судов. Спасли, слава богам и искусству кормчего Иосифа.
У одной из раскидистых сосен, что росли на самом краю поляны, на коленях стоял Никифор и, подняв глаза к небу, молился, испрашивая у Господа удачи и прощения за то, что бросил родную обитель.
– Господи, Иисусе! – с легкой улыбкой шептал он. – Я знаю, что не так достоин милостей Твоих, как брат Константин, что отправился в здешние места два лета назад нести Твое слово заблудшим душам. Но всё же... Но всё же я никогда не желал никому зла... как не желают его и мои друзья, прости же их, Господи, за то, что они язычники, я же со своей стороны приложу все усилия, все старания и всё терпение, какое только Ты ниспошлешь мне, аминь.
Поднявшись, он отряхнул колени от налипших иголок, оглянулся вокруг, восхищаясь открывшейся красотой, и с наслаждением вдохнул теплый, напоенный ароматом цветов, воздух. Брат Никифор – бывший раб, бывший пастух Трэль Навозник, – казалось, в точности различал запахи самых разных цветов. Да и как было их не различить? Вот этот, сладковатый, – клевер, пряный – иван-чай, немного горьковатый – чабрец, а вот и кислый щавель, а вот это... вот это... смолистая сосна и еще что-то... гниль, что ли... что-то тяжелое, мерзкое...
Монах обошел сосну и увидел забросанную ветками яму. Подошел ближе, нагнулся, откидывая ветви...
– О Боже! – в ужасе воскликнул он, отступая...
На берегу, напротив лодок, караванщики неспешно занимались своими делами, наслаждаясь тихим погожим вечером, а в шатре Вергела продолжался пир. Хельги-ярл не то чтобы сильно опьянел от вина и меда, но чувствовал себя каким-то отяжелевшим, уставшим. Может, и на самом деле устал, что и немудрено. Снорри с Ирландцем тоже клевали носами, лишь один Радимир держался довольно бодро, то и дело разражаясь взрывами неуемного хохота.
– Где же ходит ваш друг? – поинтересовался хозяин.
– Какой друг? А, Никифор. Так он же монах. Ему нельзя пить. Поди, молится где-нибудь своему богу.
– Вот как? Молодец. – Хазарин одобрительно покивал. Он был иудеем, как и многие хазары вот уже более полутора веков, со времен кагана Обадии. Особой строгости в вере Вергел не придерживался и, почитая Иегову, иногда даже приносил небольшие жертвы Тенгри-хану, старинному божеству неба. Впрочем, сам не очень строго соблюдая обряды, купец уважал это качество в других, даже и в иноверцах.
– Знаете, други, – подняв вверх золоченую чашу, широко улыбнулся Вергел. – Моя дочь просила меня дозволения спеть вам. – Он хитро подмигнул Хельги.
Услыхав это, молодой ярл оживился, а Снорри с Ирландцем и Радимиром радостно загалдели.
– Думаю, я позволю ей это, хотя, конечно, и поступлю против обычаев... Эй, Имат, сходи позови Халису, она уж, верно, вся извелась в нетерпении.
Поклонившись, Имат бесшумно выбрался из шатра... Отсутствовал он недолго. Казалось, не прошло и мига, как, откинув расшитый узорами полог, в шатер вошла Халиса. На ней было длинное темное покрывало, падающее до самой земли, волосы схватывал узкий золотой обруч. Тенью следовавший за ней Имат нес изящный, напоминающий высохшую и отполированную тыкву инструмент с длинным грифом и тремя туго натянутыми струнами.
Халиса поклонилась, села, сложив по-турецки ноги, осторожно тронула струны, отозвавшиеся высоким звенящим звуком, и запела, мечтательно подняв глаза. Голос ее был приятен и нежен, а смуглые, украшенные золотыми браслетами руки без устали порхали по струнам, наигрывая простую, но не лишенную приятности мелодию. Девушка раскачивалась в такт музыке, томно прикрывая глаза.
– Это песня о богатыре Булане и его возлюбленной, красавице Хануссе, дочери великого кагана Арпада, – нагнувшись к Хельги, прошептал Вертел. – Чтоб добиться руки Хануссы, Булан совершил тысячи разных подвигов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
– ...Опасно... помрут, так что можем оказаться в убытке...
– Надо просто крепче перевязать тряпками ноги и не давать поначалу пить...
Так ничего и не поняв, Грюм махнул рукой и поспешил к одной из ладей, где как раз раздавали промокшую муку. Неплохое дело вот так, на халяву, разжиться харчами. Зря радовался! Не успел он набрать и полплошки, как в небе загрохотало, и тут же налетел ветер, срывая шатры и раздувая пламя костров почти до самого неба. Небеса разверзлись – вот они, тучки! – и хлынул дождь, быстро перешедший в самый настоящий ливень, из тех, что налетают внезапно и так же быстро проходят, не оставляя после себя ни единого сухого места.
– Ну, только тебя и не хватало! – прячась под раскидистой елью, злобно погрозил небу Истома Мозгляк. А дождь шел всё сильнее, барабанил по кронам деревьев, заливал ладьи, куда старый Хакон отправил уже слуг – накрывать припасы. Самое ценное вытаскивали на берег и укрывали еловыми лапами – впрочем, помогало это мало: что на берегу, что в ладьях, повсюду было мокро, скользко и холодно. Ударил гром, такой силы, что, казалось, вот-вот лопнут перепонки в ушах. Сверкнула молния, поразив высоченную сосну. Вмиг объятая пламенем, она с треском повалилась на землю, расщепленная на две половины.
Несчастные людишки, попрятавшиеся под деревьями, напрасно взывали к милости богов – ливень всё не кончался, наоборот, усилился, так что за серой пеленой дождя стало не видно ни зги, лишь сполохи молний терзали фиолетовую мглу да звуки грома и треск падающих деревьев заглушали истошные крики...
– Выпьем за дочь мою, Халису, и за тех, кто спас ее от позора и смерти! – напыщенно произнес Вергел, в очередной раз поднимая бокал. – Удачи тебе, ярл! Удачи и милости богов.
Хельги-ярл встал, поклонился, приложив руку к груди. Именно он настоял тогда на немедленных поисках пропавшей девушки, и кто знает, если б не эта настойчивость, что бы случилось с ней? Да всё что угодно...
Сам купец, его старший приказчик Имат и доверенные дружинники Хельги в лице Снорри, Ирландца и Радимира вольготно расположились в хозяйском шатре, вкушая только что поджаренную на костре баранину, грецкие орехи в меду, халву и прочие яства, коими потчевал их благодарный хазарин. Шатер – впрочем, не один – располагался на большой красивой поляне, поросшей ярко-зеленой травой, небесно-голубыми васильками, синими колокольчиками, желто-бело-пурпурными фиалками, розовато-красным иван-чаем и еще целым сонмищем разноцветных цветов. Темнело вечернее небо, чистое, словно слеза младенца, ни одно дуновение ветерка, даже самое легкое, не раскачивало ветви склонившихся к самой воде ив, не тревожило листву на березах, даже травинки и те не шевелились. Тишь. Не верилось, что всего пять дней назад бушевала гроза и желтые молнии пронзали лиловое небо, а ветер швырял в лица потоки воды и даже чуть было не перевернул одно из судов. Спасли, слава богам и искусству кормчего Иосифа.
У одной из раскидистых сосен, что росли на самом краю поляны, на коленях стоял Никифор и, подняв глаза к небу, молился, испрашивая у Господа удачи и прощения за то, что бросил родную обитель.
– Господи, Иисусе! – с легкой улыбкой шептал он. – Я знаю, что не так достоин милостей Твоих, как брат Константин, что отправился в здешние места два лета назад нести Твое слово заблудшим душам. Но всё же... Но всё же я никогда не желал никому зла... как не желают его и мои друзья, прости же их, Господи, за то, что они язычники, я же со своей стороны приложу все усилия, все старания и всё терпение, какое только Ты ниспошлешь мне, аминь.
Поднявшись, он отряхнул колени от налипших иголок, оглянулся вокруг, восхищаясь открывшейся красотой, и с наслаждением вдохнул теплый, напоенный ароматом цветов, воздух. Брат Никифор – бывший раб, бывший пастух Трэль Навозник, – казалось, в точности различал запахи самых разных цветов. Да и как было их не различить? Вот этот, сладковатый, – клевер, пряный – иван-чай, немного горьковатый – чабрец, а вот и кислый щавель, а вот это... вот это... смолистая сосна и еще что-то... гниль, что ли... что-то тяжелое, мерзкое...
Монах обошел сосну и увидел забросанную ветками яму. Подошел ближе, нагнулся, откидывая ветви...
– О Боже! – в ужасе воскликнул он, отступая...
На берегу, напротив лодок, караванщики неспешно занимались своими делами, наслаждаясь тихим погожим вечером, а в шатре Вергела продолжался пир. Хельги-ярл не то чтобы сильно опьянел от вина и меда, но чувствовал себя каким-то отяжелевшим, уставшим. Может, и на самом деле устал, что и немудрено. Снорри с Ирландцем тоже клевали носами, лишь один Радимир держался довольно бодро, то и дело разражаясь взрывами неуемного хохота.
– Где же ходит ваш друг? – поинтересовался хозяин.
– Какой друг? А, Никифор. Так он же монах. Ему нельзя пить. Поди, молится где-нибудь своему богу.
– Вот как? Молодец. – Хазарин одобрительно покивал. Он был иудеем, как и многие хазары вот уже более полутора веков, со времен кагана Обадии. Особой строгости в вере Вергел не придерживался и, почитая Иегову, иногда даже приносил небольшие жертвы Тенгри-хану, старинному божеству неба. Впрочем, сам не очень строго соблюдая обряды, купец уважал это качество в других, даже и в иноверцах.
– Знаете, други, – подняв вверх золоченую чашу, широко улыбнулся Вергел. – Моя дочь просила меня дозволения спеть вам. – Он хитро подмигнул Хельги.
Услыхав это, молодой ярл оживился, а Снорри с Ирландцем и Радимиром радостно загалдели.
– Думаю, я позволю ей это, хотя, конечно, и поступлю против обычаев... Эй, Имат, сходи позови Халису, она уж, верно, вся извелась в нетерпении.
Поклонившись, Имат бесшумно выбрался из шатра... Отсутствовал он недолго. Казалось, не прошло и мига, как, откинув расшитый узорами полог, в шатер вошла Халиса. На ней было длинное темное покрывало, падающее до самой земли, волосы схватывал узкий золотой обруч. Тенью следовавший за ней Имат нес изящный, напоминающий высохшую и отполированную тыкву инструмент с длинным грифом и тремя туго натянутыми струнами.
Халиса поклонилась, села, сложив по-турецки ноги, осторожно тронула струны, отозвавшиеся высоким звенящим звуком, и запела, мечтательно подняв глаза. Голос ее был приятен и нежен, а смуглые, украшенные золотыми браслетами руки без устали порхали по струнам, наигрывая простую, но не лишенную приятности мелодию. Девушка раскачивалась в такт музыке, томно прикрывая глаза.
– Это песня о богатыре Булане и его возлюбленной, красавице Хануссе, дочери великого кагана Арпада, – нагнувшись к Хельги, прошептал Вертел. – Чтоб добиться руки Хануссы, Булан совершил тысячи разных подвигов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78