после этой-то необходимой поправки приводят
возражение, основанное на непростительном и чуть ли не преднамеренном извращении,
будто мое учение превращает все вещи чувственно воспринимаемого мира простую
видимость.
Когда нам дано явление, мы на основе этого еще вполне свободны судить о вещи как
угодно. Явление основано на чувствах, суждение же - на рассудке, и спрашивается только:
есть ли в определении предмета истина или нет? А различие между истиной и грезами
устанавливается не из свойства представлений, относимых к предметам, так как они у
обоих одинаковы, а из соединения их по правилам, определяющим связь представлений в
понятии объекта, и поскольку они могут соприсутствовать в опыте. И дело вовсе не в
явлениях, когда наше познание принимает видимость за истину, т.е. когда созерцание,
посредством которого дается им объект, принимается за понятие предмета или даже
понятие его существования, которое только рассудок может мыслить. Чувства
представляют нам движение планет то с запада на восток, то в обратном направлении, и в
этом нет ни лжи, ни истины, так как, пока мы довольствуемся тем, что это прежде всего
только явление, мы еще не составляем никакого суждения об объективном свойстве
движения планет. Но когда рассудок не старается предостеречь, чтобы этот субъективный
способ представления не был принят за объективный, вследствие чего легко возникает
ложное суждение, тогда говорят: кажется, что планеты возвращаются назад; но в этом
"кажется" виноваты не чувства, а рассудок: только ему подобает составлять объективное
суждение на основе явления.
Таким образом, если мы даже не размышляем о происхождении наших представлений и в
одном опыте связываем в пространстве и времени наши чувственные созерцания (что бы
они ни содержали) по правилам общей связи всякого познания,- то, смотря по тому,
поступаем ли мы неосмотрительно или осторожно, может возникнуть обманчивая
видимость или истина; это касается только применения чувственных представлений в
рассудке, а не их происхождения. Точно так же, если я считаю все представления чувств
вместе с их формой - пространством и временем - не чем иным, как явлениями; если я
признаю явления только за форму чувственности, вовсе не существующую вне этой
чувственности в самих объектах, и если я пользуюсь этими представлениями только по
отношению к возможному опыту, - то мое признание этих представлений только
явлениями еще ничуть не вводит в заблуждение и в этом признании нет никакой
иллюзии, потому что при всем том они могут правильно соотноситься в опыте по
правилам истины. Так, все геометрические положения применимы к пространству и ко
всем предметам чувств, стало быть, ко всему возможному опыту, рассматриваю ли я
пространство лишь как форму чувственности или же как нечто присущее самим вещам,
хотя только в первом случае я могу понять, как можно знать a priori эти положения обо всех
{20}
предметах внешнего созерцания; вообще же в отношении всякого возможного опыта все
остается так, как если бы я нисколько не расходился в этом вопросе с общим мнением.
Но решись я выйти со своими понятиями пространства и времени за пределы всякого
возможного опыта, что неизбежно, если выдавать эти понятия за свойства вещей самих по
себе (ведь что мне помешает признать мои понятия приложимыми к этим вещам, если бы
даже мои чувства были иначе устроены и не подходили бы к ним?), тогда могло бы
возникнуть большое заблуждение, основанное на видимости, так как я в этом случае
выдавал бы принадлежащее моему субъекту условие созерцания вещей, имеющее силу,
несомненно, для всех предметов чувств, стало быть, для всего возможного лишь опыта, за
общезначимое, относя его к вещам самим по себе, вместо того чтобы ограничивать его
условиями опыта.
Таким образом, мое учение об идеальности пространства и времени не только не
превращает весь чувственно воспринимаемый мир в чистую видимость, но, напротив, оно
есть единственное средство, гарантирующее применение одного из важнейших познаний,
а именно познания априорной математики, к действительным объектам и не допускающее,
что такое познание есть одна лишь видимость; действительно, без признания этой
идеальности было бы совершенно невозможно установить, что наши созерцания
пространства и времени, которые мы не заимствуем ни из какого опыта и которые тем не
менее a priori находятся в нашем представлении, не произвольные химеры, которым не
соответствует, во всяком случае адекватно, никакой предмет, - в таком случае сама
геометрия была бы одной только видимостью; напротив, бесспорная достоверность
геометрии относительно всех предметов чувственно воспринимаемого мира могла быть
нами доказана именно потому, что эти предметы суть только явления.
Во-вторых, эти мои принципы, рассматривая представления чувств как явления, не только
не превращают этим истину опыта в простую видимость, но, напротив, составляют
единственное средство, предохраняющее от трансцендентальной видимости, которая
издавна вводит метафизику в заблуждение и побуждает ее к детскому стремлению гоняться
за мыльными пузырями, принимая явления, которые суть не более как представления, за
вещи сами по себе, откуда и возникали все те удивительные антиномии разума, о которых
я упомяну впоследствии и которые разрешаются тем .единственным наблюдением, что
явление истинно, пока имеет применение в опыте, но, как только оно выходит за его
пределы и становится трансцендентным, оно не создает ничего, кроме одной лишь
видимости.
Итак, я оставляю вещам, которые мы представляем себе посредством чувств, их
действительность и только ограничиваю наше чувственное созерцание этих вещей в том
смысле, что оно во всех своих частях, даже в чистых созерцаниях пространства и времени,
представляет только явления вещей, но отнюдь не свойства их самих по себе;
следовательно, все это вовсе не сплошная видимость, приписываемая мною природе, и
мои возражения против всякого обвинения в идеализме столь убедительны и ясны, что
они казались бы даже излишними, если бы не было некомпетентных судей, которые,
охотно давая старое название каждому отклонению от их превратного, хотя бы и
общепринятого, мнения и придерживаясь только буквы, а не высказывая своих взглядов на
дух философских терминов, всегда готовы поставить свою собственную выдумку на место
хорошо определенных понятий и тем самым извратить и исказить эти понятия. Если я сам
назвал свою теорию трансцендентальным идеализмом, то это еще не дает никому права
смешивать ее с эмпирическим идеализмом Декарта (хотя этот идеализм был только
задачей, из-за неразрешимости которой всякий, по мнению Декарта, волен был отрицать
существование телесного мира, так как оно никогда не могло быть удовлетворительно
доказано) или с мистическим и мечтательным идеализмом Беркли (против которого и
других подобных измышлений наша критика, скорее, содержит настоящее противоядие).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
возражение, основанное на непростительном и чуть ли не преднамеренном извращении,
будто мое учение превращает все вещи чувственно воспринимаемого мира простую
видимость.
Когда нам дано явление, мы на основе этого еще вполне свободны судить о вещи как
угодно. Явление основано на чувствах, суждение же - на рассудке, и спрашивается только:
есть ли в определении предмета истина или нет? А различие между истиной и грезами
устанавливается не из свойства представлений, относимых к предметам, так как они у
обоих одинаковы, а из соединения их по правилам, определяющим связь представлений в
понятии объекта, и поскольку они могут соприсутствовать в опыте. И дело вовсе не в
явлениях, когда наше познание принимает видимость за истину, т.е. когда созерцание,
посредством которого дается им объект, принимается за понятие предмета или даже
понятие его существования, которое только рассудок может мыслить. Чувства
представляют нам движение планет то с запада на восток, то в обратном направлении, и в
этом нет ни лжи, ни истины, так как, пока мы довольствуемся тем, что это прежде всего
только явление, мы еще не составляем никакого суждения об объективном свойстве
движения планет. Но когда рассудок не старается предостеречь, чтобы этот субъективный
способ представления не был принят за объективный, вследствие чего легко возникает
ложное суждение, тогда говорят: кажется, что планеты возвращаются назад; но в этом
"кажется" виноваты не чувства, а рассудок: только ему подобает составлять объективное
суждение на основе явления.
Таким образом, если мы даже не размышляем о происхождении наших представлений и в
одном опыте связываем в пространстве и времени наши чувственные созерцания (что бы
они ни содержали) по правилам общей связи всякого познания,- то, смотря по тому,
поступаем ли мы неосмотрительно или осторожно, может возникнуть обманчивая
видимость или истина; это касается только применения чувственных представлений в
рассудке, а не их происхождения. Точно так же, если я считаю все представления чувств
вместе с их формой - пространством и временем - не чем иным, как явлениями; если я
признаю явления только за форму чувственности, вовсе не существующую вне этой
чувственности в самих объектах, и если я пользуюсь этими представлениями только по
отношению к возможному опыту, - то мое признание этих представлений только
явлениями еще ничуть не вводит в заблуждение и в этом признании нет никакой
иллюзии, потому что при всем том они могут правильно соотноситься в опыте по
правилам истины. Так, все геометрические положения применимы к пространству и ко
всем предметам чувств, стало быть, ко всему возможному опыту, рассматриваю ли я
пространство лишь как форму чувственности или же как нечто присущее самим вещам,
хотя только в первом случае я могу понять, как можно знать a priori эти положения обо всех
{20}
предметах внешнего созерцания; вообще же в отношении всякого возможного опыта все
остается так, как если бы я нисколько не расходился в этом вопросе с общим мнением.
Но решись я выйти со своими понятиями пространства и времени за пределы всякого
возможного опыта, что неизбежно, если выдавать эти понятия за свойства вещей самих по
себе (ведь что мне помешает признать мои понятия приложимыми к этим вещам, если бы
даже мои чувства были иначе устроены и не подходили бы к ним?), тогда могло бы
возникнуть большое заблуждение, основанное на видимости, так как я в этом случае
выдавал бы принадлежащее моему субъекту условие созерцания вещей, имеющее силу,
несомненно, для всех предметов чувств, стало быть, для всего возможного лишь опыта, за
общезначимое, относя его к вещам самим по себе, вместо того чтобы ограничивать его
условиями опыта.
Таким образом, мое учение об идеальности пространства и времени не только не
превращает весь чувственно воспринимаемый мир в чистую видимость, но, напротив, оно
есть единственное средство, гарантирующее применение одного из важнейших познаний,
а именно познания априорной математики, к действительным объектам и не допускающее,
что такое познание есть одна лишь видимость; действительно, без признания этой
идеальности было бы совершенно невозможно установить, что наши созерцания
пространства и времени, которые мы не заимствуем ни из какого опыта и которые тем не
менее a priori находятся в нашем представлении, не произвольные химеры, которым не
соответствует, во всяком случае адекватно, никакой предмет, - в таком случае сама
геометрия была бы одной только видимостью; напротив, бесспорная достоверность
геометрии относительно всех предметов чувственно воспринимаемого мира могла быть
нами доказана именно потому, что эти предметы суть только явления.
Во-вторых, эти мои принципы, рассматривая представления чувств как явления, не только
не превращают этим истину опыта в простую видимость, но, напротив, составляют
единственное средство, предохраняющее от трансцендентальной видимости, которая
издавна вводит метафизику в заблуждение и побуждает ее к детскому стремлению гоняться
за мыльными пузырями, принимая явления, которые суть не более как представления, за
вещи сами по себе, откуда и возникали все те удивительные антиномии разума, о которых
я упомяну впоследствии и которые разрешаются тем .единственным наблюдением, что
явление истинно, пока имеет применение в опыте, но, как только оно выходит за его
пределы и становится трансцендентным, оно не создает ничего, кроме одной лишь
видимости.
Итак, я оставляю вещам, которые мы представляем себе посредством чувств, их
действительность и только ограничиваю наше чувственное созерцание этих вещей в том
смысле, что оно во всех своих частях, даже в чистых созерцаниях пространства и времени,
представляет только явления вещей, но отнюдь не свойства их самих по себе;
следовательно, все это вовсе не сплошная видимость, приписываемая мною природе, и
мои возражения против всякого обвинения в идеализме столь убедительны и ясны, что
они казались бы даже излишними, если бы не было некомпетентных судей, которые,
охотно давая старое название каждому отклонению от их превратного, хотя бы и
общепринятого, мнения и придерживаясь только буквы, а не высказывая своих взглядов на
дух философских терминов, всегда готовы поставить свою собственную выдумку на место
хорошо определенных понятий и тем самым извратить и исказить эти понятия. Если я сам
назвал свою теорию трансцендентальным идеализмом, то это еще не дает никому права
смешивать ее с эмпирическим идеализмом Декарта (хотя этот идеализм был только
задачей, из-за неразрешимости которой всякий, по мнению Декарта, волен был отрицать
существование телесного мира, так как оно никогда не могло быть удовлетворительно
доказано) или с мистическим и мечтательным идеализмом Беркли (против которого и
других подобных измышлений наша критика, скорее, содержит настоящее противоядие).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39