Математика, естествознание, законы, искусства, даже мораль и т. д. не заполняют душу
целиком; все еще остается в ней место, которое намечено для чистого и спекулятивного
разума и незаполненность которого заставляет нас искать в причудливом, или в пустяках,
или же в мечтательстве видимость занятия, а в сущности лишь развлечение, чтобы
заглушить обременяющий зов разума, требующего в соответствии со своим назначением
чего-то такого, что удовлетворяло бы его для него самого, а не занимало бы его ради
других целей или в пользу склонностей. Поэтому я не без основания предполагаю, что
рассуждение, занимающееся только этой сферой разума, существующего для самого себя,
имеет поскольку именно в ней должны сойтись и соединиться в одно целое все другие
знания и даже цели, большую привлекательность для всякого, кто только пытался
расширить таким образом свои понятия, и, я должен сказать, имеет большую
привлекательность, чем всякое другое теоретическое знание, которое вряд ли променяли
бы на это.
Но я предлагаю в качестве плана и путеводной нити исследования эти пролегомены, а не
самое сочинение потому, что хотя сочинением я еще и теперь вполне доволен, что
касается содержания, порядка, метода и той тщательности, с какой я взвешивал и проверял
каждое положение, прежде чем привести его (не говоря уже о всем сочинении, мне
требовались иногда целые годы, чтобы вполне удовлетвориться каким-нибудь одним
положением в отношении его источников), но изложением своим в некоторых разделах
учения о началах, например в разделе о дедукции рассудочных понятий или в разделе о
паралогизмах чистого разума, я не совсем доволен, так как некоторая пространность
мешает здесь ясности; вместо этих разделов можно принять в основу рассмотрения то, что
говорится о них здесь в пролегоменах.
Немцы славятся тем, что превосходят другие народы во всем, что требует постоянства и
беспрестанного прилежания. Если это мнение основательно, то вот подходящий случай
подтвердить его, доводя до конца дело, в успешном исходе которого вряд ли можно
сомневаться и в котором одинаково заинтересованы все мыслящие люди, но которое до
сих пор не удавалось; и это тем более важно, что наука, о которой идет речь, столь особого
рода, что она сразу может быть доведена до полной своей завершенности и до такого
устойчивого состояния, что ее уже нельзя будет ни насколько двигать дальше, расширять
или даже изменять позднейшими открытиями (если не считать украшение ее кое-где
большей ясностью или же дополнительную пользу в разных отношениях),-преимущество,
которого никакая другая наука не имеет и иметь не может, так как ни одна не связана с
такой совершенно изолированной, от других не зависящей и с ними не смешанной
познавательной способностью. Этому моему требованию, кажется мне, как раз
благоприятствует настоящий момент, так как теперь в Германии почти не знают, чем бы
кроме так называемых полезных наук заняться, чтобы это было не просто игрой, но и
делом, благодаря которому достигается постоянная цель.
{65}
Придумать способы, какими можно было бы объединить усилия ученых для такой цели, я
должен предоставить другим. Но я не намерен требовать от кого бы то ни было, чтобы он
следовал лишь моим положениям, и не думаю льстить себя такой надеждой; пусть будут
нападки, повторения, ограничения или же подтверждение, дополнение и расширение -
лишь бы дело было основательно исследовано, тогда оно неминуемо приведет к созданию
научной системы, хотя бы и не моей, как завещания потомкам, за которое они будут иметь
основание быть благодарными.
Было бы слишком долго рассказывать, какого рода метафизики можно было бы ожидать
вслед за критикой (если основоположения этой критики правильны), так как оттого, что с
метафизики снимут фальшивые перья, она вовсе не станет скудной и малой фигурой, а
покажет себя в другом отношении богатой и в приличном убранстве; но другого рода
значительная польза, вытекающая из такой реформы, сразу бросается в глаза. Уже и
обыденная метафизика была полезна тем, что отыскивала первоначальные понятия
рассудка, дабы уяснить их с помощью расчленения и сделать их определенными с
помощью дефиниций. Благодаря этому она становилась культурой для разума, куда бы он
потом ни обращался; но это и было все то хорошее, что она делала. Ведь эту свою заслугу
она снова свела на нет тем, что благоприятствовала самомнению посредством
рискованных утверждений, лжемудрствованию - посредством тонких уловок и
благовидных предлогов, поверхностности - легкостью, с какой отделывались небольшим
запасом школьной мудрости от труднейших задач,- и эта поверхностность тем
соблазнительнее, чем больше она может по выбору пользоваться и научным языком, и
популярным изложением, становясь благодаря этому всем для всех, а на деле ничем.
Критика же, напротив, наделяет наше суждение мерилом, которым можно с
достоверностью различать знание от мнимого знания, а полное применение критики в
метафизике создает такой образ мыслей, который распространяет затем свое благотворное
влияние и на всякое другое применение разума и первый вселяет истинный философский
дух. Но никак нельзя недооценивать и услугу, которую критика оказывает теологии, делая
ее независимой от суждения догматической спекуляции и тем самым совершенно
ограждая ее от всех нападок со стороны таких противников. В самом деле, обыденная
метафизика, хотя и обещала теологии большую помощь, не могла, однако, впоследствии
выполнить это обещание и, кроме того, призвав себе в союзники спекулятивную
догматику, сделала лишь одно - вооружила врагов против себя самой. Мечтательство,
которое в просвещенный век может выступить, лишь прячась за какой-нибудь школьной
метафизикой, под защитой которой оно осмеливается, так сказать, разумно
неистовствовать, изгоняется критической философией из этого своего последнего
убежища, и сверх всего этого разве не важно для учителя метафизики быть в состоянии
сказать при всеобщем одобрении, что то, что он преподает, есть, наконец, тоже наука,
приносящая обществу действительную пользу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39