Но во избежание
всякого недоразумения нужно вспомнить из сказанного ранее, что аналитическая
трактовка наших понятий хотя очень полезна для рассудка, однако нисколько не может
способствовать развитию науки (метафизики), так как указанные расчленения понятий
суть только материалы, из которых еще должна быть построена наука. Как бы, например,
ни расчленяли и ни определяли понятия субстанции и акциденции, это будет лишь
хорошим приготовлением для будущего применения. Но если я не могу доказать, что во
всем существующем субстанция постоянна и только акциденции сменяются, то весь мой
анализ ни на шаг не подвинул науку. А между тем метафизика до сих пор не могла
надлежащим образом доказать a priori ни это положение, ни закон достаточного основания,
а еще в меньшей степени какое-нибудь более сложное положение, например из
психологии или космологии, и вообще не могла доказать никакого синтетического
положения; таким образом, весь анализ ничего не добился, ничего не создал, ничему не
способствовал и наука после всего этого шума все еще находится там, где была во времена
Аристотеля, хотя подготовка к ней, если бы только была найдена путеводная нить к
синтетическим познаниям, бесспорно, была лучше прежней.
{58}
Если кто-нибудь этим обижен, то ему легко отвергнуть мое обвинение: пусть он приведет
хотя бы одно-единственное синтетическое, принадлежащее к метафизике положение,
которое он взялся бы доказать a priori догматическим способом. Если он это сделает, то я
соглашусь с ним, что он действительно двинул науку вперед, даже если бы это положение
в достаточной мере подтверждалось еще и обыденным опытом. Нет требования более
умеренного и более естественного, чем это, а в (неизбежном) случае его неисполнения нет
более справедливого приговора, чем тот, что метафизика как наука доселе еще вовсе не
существовала.
Но если мой вызов принимается, нужно отказаться от двух вещей: во-первых, от игры в
правдоподобие и предположения, которая так же мало подобает метафизике, как и
геометрии; во-вторых, от решения [вопроса] посредством волшебного жезла так
называемого здравого человеческого смысла, с помощью которого не каждый что-то
находит и с которым каждый обращается по-своему.
Что касается первого [условия], то не может быть ничего нелепее, как основывать свои
суждения в метафизике - философии из чистого разума - на правдоподобии и
предположениях. Все познаваемое a priori тем самым выдается за достоверное
аподиктически и должно быть, следовательно, доказано также аподиктически. С
одинаковым правом можно было бы основывать геометрию или арифметику на
предположениях; в самом деле, что касается calculus probabilium последней, то оно
содержит не правдоподобные, а совершенно достоверные суждения о степени
возможности тех или иных случаев при данных однородных условиях, каковые в сумме
всех возможных случаев должны дать совершенно верный результат сообразно правилу,
хотя это правило и недостаточно определенно для каждого отдельного случая. Только в
эмпирическом естествознании допустимы предположения (посредством индукции и
аналогии), но так, чтобы по крайней мере возможность того, что я предполагаю, была
вполне достоверна.
Еще хуже ссылаться на здравый человеческий смысл, когда дело идет о понятиях и
основоположениях не в применении к опыту, а поскольку их считают приложимыми и
вне условий опыта. Действительно, что такое здравый смысл? Это обыденный рассудок,
поскольку он судит правильно. А что такое обыденный рассудок? Это способность
познания и применения правил in concrete в отличие от спекулятивного рассудка, который
есть способность познания правил in abstracto. Так, например, обыденный рассудок вряд
ли будет в состоянии понять то правило, что все, что происходит, определяется своей
причиной, и уж, конечно, никогда не постигнет этого правила в его всеобщности; он
требует поэтому примера из опыта, и если слышит, что это означает то же, чтоб он всегда
думал, когда у него разбивали окно или дома пропадала какая-нибудь вещь, то он
понимает закон [причинности] и признает его. Таким образом, обыденный рассудок имеет
свое применение лишь постольку, поскольку он видит свои правила (хотя они присущи
ему действительно a priori) подтвержденными в опыте; стало быть, усматривать их a priori
и независимо от опыта - это дело спекулятивного рассудка и находится оно целиком вне
кругозора обыденного рассудка. Но ведь метафизика имеет дело только с последним
способом познания; а ссылаться на авторитет, который вовсе не имеет здесь своего
мнения и на который вообще-то смотрят лишь свысока, за исключением тех случаев, когда
испытывают затруднения и со своими спекуляциями находятся в совершенно
беспомощном положении,- это плохой признак здравого смысла.
Эти фальшивые друзья обыденного человеческого рассудка (которые при случае его
восхваляют, обычно же презирают) прибегают, как правило, к такой уловке: должны же
наконец, говорят они, быть какие-то непосредственно достоверные положения, которые
не только не могут быть доказаны, но которые вообще не нуждаются ни в каком
оправдании, ибо иначе никогда не будет конца основаниям наших суждений. Однако те,
кто так утверждает, могут в доказательство этого привести (кроме закона противоречия,
который недостаточен для доказательства синтетических суждений) только такие
математические положения, как дважды два - четыре, между двумя точками возможна
{59}
только одна прямая линия и т. д.,- единственно несомненное, что они могут
непосредственно приписывать обыденному человеческому рассудку. Но эти суждения так
же отличаются от суждений метафизики, как небо от земли. В самом деле, в математике я
могу самим моим мышлением создавать (конструировать) все то, что представляю себе
возможным посредством понятия; я последовательно прибавляю к двум другие два и
составляю сам число четыре или провожу мысленно от одной точки к другой всякие
линии и могу провести только одну, которая подобна себе во всех своих частях (как
равных, так и неравных). Но, даже употребляя всю силу своего мышления, я не могу
вывести из понятия одной вещи понятие другой, существование которой необходимо с
ней связано; для этого я должен обратиться к опыту; и хотя мой рассудок дает мне a priori
(но все же всегда лишь по отношению к возможному опыту) понятие о такой связи
(понятие причинности), однако я его в отличие от математических понятий не могу
представить a priori в созерцании и, следовательно, a priori показать его возможность; для
того чтобы иметь априорную значимость, как это и требуется в метафизике, понятие
[причинности] и основоположения его применения нуждаются в обосновании и дедукции
своей возможности, ибо иначе остается неизвестным, как далеко простирается сфера
применения этого понятия, приложимо ли оно только в опыте или также вне его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
всякого недоразумения нужно вспомнить из сказанного ранее, что аналитическая
трактовка наших понятий хотя очень полезна для рассудка, однако нисколько не может
способствовать развитию науки (метафизики), так как указанные расчленения понятий
суть только материалы, из которых еще должна быть построена наука. Как бы, например,
ни расчленяли и ни определяли понятия субстанции и акциденции, это будет лишь
хорошим приготовлением для будущего применения. Но если я не могу доказать, что во
всем существующем субстанция постоянна и только акциденции сменяются, то весь мой
анализ ни на шаг не подвинул науку. А между тем метафизика до сих пор не могла
надлежащим образом доказать a priori ни это положение, ни закон достаточного основания,
а еще в меньшей степени какое-нибудь более сложное положение, например из
психологии или космологии, и вообще не могла доказать никакого синтетического
положения; таким образом, весь анализ ничего не добился, ничего не создал, ничему не
способствовал и наука после всего этого шума все еще находится там, где была во времена
Аристотеля, хотя подготовка к ней, если бы только была найдена путеводная нить к
синтетическим познаниям, бесспорно, была лучше прежней.
{58}
Если кто-нибудь этим обижен, то ему легко отвергнуть мое обвинение: пусть он приведет
хотя бы одно-единственное синтетическое, принадлежащее к метафизике положение,
которое он взялся бы доказать a priori догматическим способом. Если он это сделает, то я
соглашусь с ним, что он действительно двинул науку вперед, даже если бы это положение
в достаточной мере подтверждалось еще и обыденным опытом. Нет требования более
умеренного и более естественного, чем это, а в (неизбежном) случае его неисполнения нет
более справедливого приговора, чем тот, что метафизика как наука доселе еще вовсе не
существовала.
Но если мой вызов принимается, нужно отказаться от двух вещей: во-первых, от игры в
правдоподобие и предположения, которая так же мало подобает метафизике, как и
геометрии; во-вторых, от решения [вопроса] посредством волшебного жезла так
называемого здравого человеческого смысла, с помощью которого не каждый что-то
находит и с которым каждый обращается по-своему.
Что касается первого [условия], то не может быть ничего нелепее, как основывать свои
суждения в метафизике - философии из чистого разума - на правдоподобии и
предположениях. Все познаваемое a priori тем самым выдается за достоверное
аподиктически и должно быть, следовательно, доказано также аподиктически. С
одинаковым правом можно было бы основывать геометрию или арифметику на
предположениях; в самом деле, что касается calculus probabilium последней, то оно
содержит не правдоподобные, а совершенно достоверные суждения о степени
возможности тех или иных случаев при данных однородных условиях, каковые в сумме
всех возможных случаев должны дать совершенно верный результат сообразно правилу,
хотя это правило и недостаточно определенно для каждого отдельного случая. Только в
эмпирическом естествознании допустимы предположения (посредством индукции и
аналогии), но так, чтобы по крайней мере возможность того, что я предполагаю, была
вполне достоверна.
Еще хуже ссылаться на здравый человеческий смысл, когда дело идет о понятиях и
основоположениях не в применении к опыту, а поскольку их считают приложимыми и
вне условий опыта. Действительно, что такое здравый смысл? Это обыденный рассудок,
поскольку он судит правильно. А что такое обыденный рассудок? Это способность
познания и применения правил in concrete в отличие от спекулятивного рассудка, который
есть способность познания правил in abstracto. Так, например, обыденный рассудок вряд
ли будет в состоянии понять то правило, что все, что происходит, определяется своей
причиной, и уж, конечно, никогда не постигнет этого правила в его всеобщности; он
требует поэтому примера из опыта, и если слышит, что это означает то же, чтоб он всегда
думал, когда у него разбивали окно или дома пропадала какая-нибудь вещь, то он
понимает закон [причинности] и признает его. Таким образом, обыденный рассудок имеет
свое применение лишь постольку, поскольку он видит свои правила (хотя они присущи
ему действительно a priori) подтвержденными в опыте; стало быть, усматривать их a priori
и независимо от опыта - это дело спекулятивного рассудка и находится оно целиком вне
кругозора обыденного рассудка. Но ведь метафизика имеет дело только с последним
способом познания; а ссылаться на авторитет, который вовсе не имеет здесь своего
мнения и на который вообще-то смотрят лишь свысока, за исключением тех случаев, когда
испытывают затруднения и со своими спекуляциями находятся в совершенно
беспомощном положении,- это плохой признак здравого смысла.
Эти фальшивые друзья обыденного человеческого рассудка (которые при случае его
восхваляют, обычно же презирают) прибегают, как правило, к такой уловке: должны же
наконец, говорят они, быть какие-то непосредственно достоверные положения, которые
не только не могут быть доказаны, но которые вообще не нуждаются ни в каком
оправдании, ибо иначе никогда не будет конца основаниям наших суждений. Однако те,
кто так утверждает, могут в доказательство этого привести (кроме закона противоречия,
который недостаточен для доказательства синтетических суждений) только такие
математические положения, как дважды два - четыре, между двумя точками возможна
{59}
только одна прямая линия и т. д.,- единственно несомненное, что они могут
непосредственно приписывать обыденному человеческому рассудку. Но эти суждения так
же отличаются от суждений метафизики, как небо от земли. В самом деле, в математике я
могу самим моим мышлением создавать (конструировать) все то, что представляю себе
возможным посредством понятия; я последовательно прибавляю к двум другие два и
составляю сам число четыре или провожу мысленно от одной точки к другой всякие
линии и могу провести только одну, которая подобна себе во всех своих частях (как
равных, так и неравных). Но, даже употребляя всю силу своего мышления, я не могу
вывести из понятия одной вещи понятие другой, существование которой необходимо с
ней связано; для этого я должен обратиться к опыту; и хотя мой рассудок дает мне a priori
(но все же всегда лишь по отношению к возможному опыту) понятие о такой связи
(понятие причинности), однако я его в отличие от математических понятий не могу
представить a priori в созерцании и, следовательно, a priori показать его возможность; для
того чтобы иметь априорную значимость, как это и требуется в метафизике, понятие
[причинности] и основоположения его применения нуждаются в обосновании и дедукции
своей возможности, ибо иначе остается неизвестным, как далеко простирается сфера
применения этого понятия, приложимо ли оно только в опыте или также вне его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39