я разумею здесь не только практическую, но
и высшую цель спекулятивного разума.
Трансцендентальные идеи выражают, таким образом, подлинное назначение разума, а
именно как принципа систематического единства применения рассудка. Если же
принимают это единство способа познания за единство познаваемого объекта, если это
единство, которое, собственно, есть чисто регулятивное, считают конститутивными и
воображают, будто посредством этих идей можно расширить свое знание далеко за
пределы всякого возможного опыта трансцендентным образом, тогда как оно служит
только для того, чтобы довести опыт как можно ближе до завершенности в нем самом, т. е.
не ограничивать его прогресс ничем не принадлежащим к опыту,- то это не более как
ошибка в оценке собственного назначения нашего разума и его основоположений, это
диалектика, которая, с одной стороны, запутывает применение разума в опыте, а с другой -
приводит разум к разладу с самим собой.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ Об определения границ чистого разума
57
После того как мы выше привели самые ясные доказательства, было бы нелепо надеяться
узнать о каком-нибудь предмете больше того, что принадлежит к возможному опыту его,
или узнать о такой вещи, которая, по нашему мнению, не есть предмет возможного опыта;
нелепо было бы претендовать на то, чтобы хоть сколько-нибудь определить такую вещь по
ее свойству, какова она сама по себе; в самом деле, каким образом можем мы это
определить, если время, пространство и все понятия рассудка, а вернее, понятия, которые
извлечены эмпирическим созерцанием или восприятием в чувственно воспринимаемом
мире, имеют и могут иметь только одно применение - делать возможным опыт; если же
мы отнимаем даже у чистых рассудочных понятий это условие, то они вовсе не
определяют никакого объекта и вообще не имеют никакого значения.
Но с другой стороны, еще большей нелепостью было бы, если бы мы совсем не
признавали никаких вещей самих по себе или стали считать наш опыт единственно
возможным способом познания вещей, следовательно, наше созерцание в пространстве и
времени - единственно возможным созерцанием, а наш дискурсивный рассудок -
прообразом всякого возможного рассудка, стало быть, принимали бы принципы
возможности опыта за всеобщие условия вещей самих по себе.
Наши принципы, ограничивающие применение разума одним лишь возможным опытом,
могли бы поэтому сами стать трансцендентными, выдавая пределы нашего разума за
пределы возможности самих вещей (чему примером могут служить диалоги Юма), если бы
тщательная критика не стояла на страже границ нашего разума также и в отношении его
эмпирического применения и не умеряла бы его притязаний. Скептицизм первоначально
возник из метафизики и ее безнадзорной (polizeilos) диалектики. Сначала он - возможно,
лишь в пользу применения разума в опыте - выдавал все, что превышает это применение,
за нечто пустое и обманчивое; но мало-помалу, когда поняли, что те же априорные
основоположения, которыми пользуются в опыте, незаметно и, как казалось, с тем же
правом ведут еще и дальше опыта, тогда начали сомневаться и в самих основоположениях
{49}
опыта. Это, конечно, не беда, потому что здравый рассудок всегда будет отстаивать здесь
свои права; однако это породило особое замешательство в науке, не позволяющее
определить, насколько и почему именно настолько, а не дальше можно доверять разуму;
устранить же это замешательство и предотвратить в будущем его повторение можно лишь
точным и из основоположений выведенным определением границ применения нашего
разума.
Верно, что за пределами всякого возможного опыта мы не можем дать никакого
определенного понятия о том, чем могут быть вещи сами по себе. Однако мы не вольны
совсем отказаться от ответа на вопрос о них, так как опыт никогда полностью не
удовлетворяет разум; в ответ на вопросы он отсылает нас все дальше и оставляет нас
неудовлетворенными: мы не получаем полного их разъяснения, как это каждый может в
достаточной мере усмотреть из диалектики чистого разума, которая именно поэтому имеет
свое добротное субъективное основание. Кто может допустить, что относительно
природы нашей души мы достигаем ясного сознания субъекта, а также приходим к
убеждению, что его явления не могут быть объяснены материалистически,- и не спросить
при этом, что же такое, собственно, душа? А так как для этого недостаточно основанного
на опыте понятия, то во всяком случае приходится принять для одной этой цели
некоторое понятие разума (понятие простой нематериальной сущности), хотя мы никак не
можем доказать объективную реальность этого понятия. Кто может удовлетвориться
одним лишь опытным познанием во всех космологических вопросах о продолжительности
и величине мира, о свободе или естественной необходимости, когда, как бы мы ни
начинали, каждый ответ, данный на основании основоположений опыта, всегда
порождает новый вопрос, который точно так же требует ответа и тем самым ясно
показывает недостаточность всех физических способов объяснения для удовлетворения
разума? Наконец, кто же при полной случайности и зависимости всего того, что мы можем
мыслить и принимать только по принципам опыта, не видит невозможности
удовлетвориться этими принципами и не чувствует себя вынужденным, несмотря на
всякие запреты, если не погружаться в область трансцендентных идей, то по крайней мере
за пределами всех понятий, которые могут быть обоснованы опытом, искать успокоения и
удовлетворения в понятии сущности, хотя идея ее сама по себе в своей возможности не
может быть ни доказана, ни опровергнута, так как касается чисто умопостигаемой
сущности, но без этой идеи разум должен был бы всегда остаться неудовлетворенным?
Границы (у протяженных объектов) всегда предполагают некоторое пространство,
находящееся вне определенного места и заключающее его; пределы в этом не нуждаются,
они только отрицания, которые порождают мысль о величине (eine Grosse afficieren),
поскольку она не имеет абсолютной полноты. Но наш разум как бы видит вокруг себя
пространство для познания вещей самих по себе, хотя он никогда не может иметь о них
определенных понятий и не простирается дальше одних лишь явлений,
Пока познание разума однородно, для него нельзя мыслить никакие определенные
границы. В математике и естествознании человеческий разум, правда, признает пределы,
но не границы, т. е. признает, что вне его находится нечто, до чего он никогда не может
дойти, но не признает, что он сам в своем внутреннем развитии где-то достигнет своего
завершения. Расширение познания в математике и возможность все новых открытий
бесконечны;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
и высшую цель спекулятивного разума.
Трансцендентальные идеи выражают, таким образом, подлинное назначение разума, а
именно как принципа систематического единства применения рассудка. Если же
принимают это единство способа познания за единство познаваемого объекта, если это
единство, которое, собственно, есть чисто регулятивное, считают конститутивными и
воображают, будто посредством этих идей можно расширить свое знание далеко за
пределы всякого возможного опыта трансцендентным образом, тогда как оно служит
только для того, чтобы довести опыт как можно ближе до завершенности в нем самом, т. е.
не ограничивать его прогресс ничем не принадлежащим к опыту,- то это не более как
ошибка в оценке собственного назначения нашего разума и его основоположений, это
диалектика, которая, с одной стороны, запутывает применение разума в опыте, а с другой -
приводит разум к разладу с самим собой.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ Об определения границ чистого разума
57
После того как мы выше привели самые ясные доказательства, было бы нелепо надеяться
узнать о каком-нибудь предмете больше того, что принадлежит к возможному опыту его,
или узнать о такой вещи, которая, по нашему мнению, не есть предмет возможного опыта;
нелепо было бы претендовать на то, чтобы хоть сколько-нибудь определить такую вещь по
ее свойству, какова она сама по себе; в самом деле, каким образом можем мы это
определить, если время, пространство и все понятия рассудка, а вернее, понятия, которые
извлечены эмпирическим созерцанием или восприятием в чувственно воспринимаемом
мире, имеют и могут иметь только одно применение - делать возможным опыт; если же
мы отнимаем даже у чистых рассудочных понятий это условие, то они вовсе не
определяют никакого объекта и вообще не имеют никакого значения.
Но с другой стороны, еще большей нелепостью было бы, если бы мы совсем не
признавали никаких вещей самих по себе или стали считать наш опыт единственно
возможным способом познания вещей, следовательно, наше созерцание в пространстве и
времени - единственно возможным созерцанием, а наш дискурсивный рассудок -
прообразом всякого возможного рассудка, стало быть, принимали бы принципы
возможности опыта за всеобщие условия вещей самих по себе.
Наши принципы, ограничивающие применение разума одним лишь возможным опытом,
могли бы поэтому сами стать трансцендентными, выдавая пределы нашего разума за
пределы возможности самих вещей (чему примером могут служить диалоги Юма), если бы
тщательная критика не стояла на страже границ нашего разума также и в отношении его
эмпирического применения и не умеряла бы его притязаний. Скептицизм первоначально
возник из метафизики и ее безнадзорной (polizeilos) диалектики. Сначала он - возможно,
лишь в пользу применения разума в опыте - выдавал все, что превышает это применение,
за нечто пустое и обманчивое; но мало-помалу, когда поняли, что те же априорные
основоположения, которыми пользуются в опыте, незаметно и, как казалось, с тем же
правом ведут еще и дальше опыта, тогда начали сомневаться и в самих основоположениях
{49}
опыта. Это, конечно, не беда, потому что здравый рассудок всегда будет отстаивать здесь
свои права; однако это породило особое замешательство в науке, не позволяющее
определить, насколько и почему именно настолько, а не дальше можно доверять разуму;
устранить же это замешательство и предотвратить в будущем его повторение можно лишь
точным и из основоположений выведенным определением границ применения нашего
разума.
Верно, что за пределами всякого возможного опыта мы не можем дать никакого
определенного понятия о том, чем могут быть вещи сами по себе. Однако мы не вольны
совсем отказаться от ответа на вопрос о них, так как опыт никогда полностью не
удовлетворяет разум; в ответ на вопросы он отсылает нас все дальше и оставляет нас
неудовлетворенными: мы не получаем полного их разъяснения, как это каждый может в
достаточной мере усмотреть из диалектики чистого разума, которая именно поэтому имеет
свое добротное субъективное основание. Кто может допустить, что относительно
природы нашей души мы достигаем ясного сознания субъекта, а также приходим к
убеждению, что его явления не могут быть объяснены материалистически,- и не спросить
при этом, что же такое, собственно, душа? А так как для этого недостаточно основанного
на опыте понятия, то во всяком случае приходится принять для одной этой цели
некоторое понятие разума (понятие простой нематериальной сущности), хотя мы никак не
можем доказать объективную реальность этого понятия. Кто может удовлетвориться
одним лишь опытным познанием во всех космологических вопросах о продолжительности
и величине мира, о свободе или естественной необходимости, когда, как бы мы ни
начинали, каждый ответ, данный на основании основоположений опыта, всегда
порождает новый вопрос, который точно так же требует ответа и тем самым ясно
показывает недостаточность всех физических способов объяснения для удовлетворения
разума? Наконец, кто же при полной случайности и зависимости всего того, что мы можем
мыслить и принимать только по принципам опыта, не видит невозможности
удовлетвориться этими принципами и не чувствует себя вынужденным, несмотря на
всякие запреты, если не погружаться в область трансцендентных идей, то по крайней мере
за пределами всех понятий, которые могут быть обоснованы опытом, искать успокоения и
удовлетворения в понятии сущности, хотя идея ее сама по себе в своей возможности не
может быть ни доказана, ни опровергнута, так как касается чисто умопостигаемой
сущности, но без этой идеи разум должен был бы всегда остаться неудовлетворенным?
Границы (у протяженных объектов) всегда предполагают некоторое пространство,
находящееся вне определенного места и заключающее его; пределы в этом не нуждаются,
они только отрицания, которые порождают мысль о величине (eine Grosse afficieren),
поскольку она не имеет абсолютной полноты. Но наш разум как бы видит вокруг себя
пространство для познания вещей самих по себе, хотя он никогда не может иметь о них
определенных понятий и не простирается дальше одних лишь явлений,
Пока познание разума однородно, для него нельзя мыслить никакие определенные
границы. В математике и естествознании человеческий разум, правда, признает пределы,
но не границы, т. е. признает, что вне его находится нечто, до чего он никогда не может
дойти, но не признает, что он сам в своем внутреннем развитии где-то достигнет своего
завершения. Расширение познания в математике и возможность все новых открытий
бесконечны;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39