Если мы
гуляем, совершенно погрузившись в свои размышления, и только смутно
различаем какие-то деревья, каких-то идущих мимо нас людей, то эти образы,
деревьев и людей, пожалуй, нельзя назвать ни общими, ни индивидуальными.
Быть может, животные и дети начинают с восприятия только таких смутных
образов. Чтобы не вдаваться в область слишком специальных исследований, мы
не будем решать вопроса, правда ли, что эти образы, которые несомненно
нельзя назвать индивидуальными, не могут быть причислены также и к общим
представлениям. Мы прямо подойдем к своей цели, если зададим следующий
вопрос: когда смутные образы заменяются образами ясно дифференцированными
(отчетливыми восприятиями, которые суть не что иное, как комплекс
недоразвитых или переразвитых суждений), то получаются ли при этом прежде
всего индивидуальные или общие образы? И вот на этот-то вопрос мы даем
следующий на первый взгляд парадоксальный ответ: даже тогда, когда мы стоим
лицом к лицу с единичною вещью и имеем в восприятии высоко
дифференцированный образ ее, этот образ в громадном большинстве случаев есть
общее представление. Чтобы согласиться с этим, достаточно обратить внимание
на то, что даже и высоко индивидуализированное представление о какой-либо
единичной вещи не гарантирует нас от того, чтобы мы не смешали ее с другою
вещью, которая оказывается для нас неразличимо сходною с первою не
вследствие недостатков нашей памяти, а вследствие недостаточной
индивидуализации представления во время самого акта восприятия. Положим, мы
внимательно рассматриваем какой-нибудь фрукт, напр., красивый крупный
золотисто-желтый лимон; как бы отчетливо мы ни восприняли его своеобразную
неправильную лимоновидную форму, оттенок его цвета, обилие глубоких точек на
его кожуре, все же несомненно можно найти другой чрезвычайно сходный с
первым лимон, и, если бы какой-либо волшебник положил его на место первого
так, чтобы мы не видели, как они меняются своими местами в пространстве, мы
бы не заметили обмана. Неполная индивидуализация наших представлений
становится еще более ясною, если взять не целую вещь, а часть вещи: положим
перед собой на стол лист бумаги, окрашенной в чрезвычайно ровный желтый
цвет, и накроем его сверху листом черной бумаги, в котором прорезано
отверстие в форме квадрата, тогда перед нашими глазами будет находиться
желтый квадрат; если кто-либо станет передвигать желтый лист из стороны в
сторону, так, чтобы мы этого не заметили, то перед нашими глазами в каждом
акте восприятия будут разные квадраты, а нам будет казаться, что все один и
тот же квадрат, и это не вследствие недостатка памяти, а вследствие неполной
индивидуализации восприятия. Нам, может быть, возразят, что подобное
наблюдение, упускающее из виду перемещение предмета в пространстве, есть уже
своего рода отвлечение, абстракция, и потому неудивительно, что при этом
получается общее представление. Однако таким возражением всякий номиналист
сам себя выдал бы головою: делая его, он признал бы именно то, что мы хотели
доказать. Нам совершенно все равно, отчего получаются такие восприятия: мы
хотим лишь показать, что даже в момент восприятия, имея в сознании высоко
дифференцированное, отчетливое представление, мы усматриваем такие стороны
вещи, которые общи у нее с многими другими вещами, так что наше
представление целиком или отчасти неразличимо сходно с представлениями о
некоторых других вещах. Перед нами находится "эта определенная вещь" - этот
лимон, эта книга в сером переплете, этот лист красной пропускной бумаги, но
воспринимаем мы лимон вообще или в лучшем случае "крупный" лимон,
"зеленовато-желтый" лимон и т.п., книгу в сером переплете вообще, лист
красной пропускной бумаги вообще. Восприятие в большинстве случаев
индивидуализируется лишь настолько, чтобы отличить вещь от других вещей, и
притом не от всех, а только от тех, которые принадлежат к окружающей
обстановке. Если в нашей библиотеке только одна книга переплетена в серый
парусиновый переплет, то, отыскивая ее, достаточно индивидуализировать
восприятие лишь настолько, чтобы увидеть книгу в сером переплете, дальнейшая
индивидуализация восприятия возможна, но для данной цели она совершенно не
нужна и потому, обыкновенно, отсутствует. Таким образом, сталкиваясь с
единичною, единственною в мире вещью, мы усматриваем в ней, обыкновенно,
лишь такие стороны ее, которые общи у нее со многими другими вещами, и
представление о ней оказывается средне-общим, а вовсе не единичным, как
утверждают номиналисты и как это вообще принято до сих пор в науке.
Если признать, что восприятия, которыми мы руководимся в повседневной
жизни, суть представления средней степени общности, то отсюда следует, что
познавательная деятельность дает прежде всего знания средней степени
общности, и уже на этой почве развиваются в одну сторону знания наивысшей
степени общности и в другую сторону знания низшей степени общности, а также
знания об индивидуальном. Если присмотреться к процессу развития
повседневных житейских знаний, языка, а также научных знаний, то везде мы
найдем подтверждения этого положения. Ни одна из наук еще не закончила
процесса восхождения к наиобщему знанию, а также процесса нисхождения к
знанию низших степеней общности. Первое положение слишком очевидно для того,
чтобы стоило дальше распространяться о нем, а в подтверждение второго
достаточно привести следующие примеры. В физике установлены некоторые общие
законы скорости распространения звука в газах, жидкостях и твердых телах, но
бесчисленное количество более частных законов скорости распространения звука
еще вовсе не исследовано. Химия изучила огромное количество реакций
соединения и разложения веществ в том смысле, что знает конечные результаты
их в общих чертах, но как изменяются эти реакции в частностях в зависимости
от изменений в давлении, температуре и т.п., она в большинстве случаев не
знает. Ботаника и зоология не установили еще множества разновидностей даже и
европейских животных и растений. История, по своей задаче наука об
индивидуальном по преимуществу, на деле характеризует свои объекты главным
образом с их общей стороны, отмечая, напр., догматизм кальвинизма и
свободомыслие цвинглианства, и из этих общих черт она не в силах сложить
индивидуальное явление в точном смысле этого слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
гуляем, совершенно погрузившись в свои размышления, и только смутно
различаем какие-то деревья, каких-то идущих мимо нас людей, то эти образы,
деревьев и людей, пожалуй, нельзя назвать ни общими, ни индивидуальными.
Быть может, животные и дети начинают с восприятия только таких смутных
образов. Чтобы не вдаваться в область слишком специальных исследований, мы
не будем решать вопроса, правда ли, что эти образы, которые несомненно
нельзя назвать индивидуальными, не могут быть причислены также и к общим
представлениям. Мы прямо подойдем к своей цели, если зададим следующий
вопрос: когда смутные образы заменяются образами ясно дифференцированными
(отчетливыми восприятиями, которые суть не что иное, как комплекс
недоразвитых или переразвитых суждений), то получаются ли при этом прежде
всего индивидуальные или общие образы? И вот на этот-то вопрос мы даем
следующий на первый взгляд парадоксальный ответ: даже тогда, когда мы стоим
лицом к лицу с единичною вещью и имеем в восприятии высоко
дифференцированный образ ее, этот образ в громадном большинстве случаев есть
общее представление. Чтобы согласиться с этим, достаточно обратить внимание
на то, что даже и высоко индивидуализированное представление о какой-либо
единичной вещи не гарантирует нас от того, чтобы мы не смешали ее с другою
вещью, которая оказывается для нас неразличимо сходною с первою не
вследствие недостатков нашей памяти, а вследствие недостаточной
индивидуализации представления во время самого акта восприятия. Положим, мы
внимательно рассматриваем какой-нибудь фрукт, напр., красивый крупный
золотисто-желтый лимон; как бы отчетливо мы ни восприняли его своеобразную
неправильную лимоновидную форму, оттенок его цвета, обилие глубоких точек на
его кожуре, все же несомненно можно найти другой чрезвычайно сходный с
первым лимон, и, если бы какой-либо волшебник положил его на место первого
так, чтобы мы не видели, как они меняются своими местами в пространстве, мы
бы не заметили обмана. Неполная индивидуализация наших представлений
становится еще более ясною, если взять не целую вещь, а часть вещи: положим
перед собой на стол лист бумаги, окрашенной в чрезвычайно ровный желтый
цвет, и накроем его сверху листом черной бумаги, в котором прорезано
отверстие в форме квадрата, тогда перед нашими глазами будет находиться
желтый квадрат; если кто-либо станет передвигать желтый лист из стороны в
сторону, так, чтобы мы этого не заметили, то перед нашими глазами в каждом
акте восприятия будут разные квадраты, а нам будет казаться, что все один и
тот же квадрат, и это не вследствие недостатка памяти, а вследствие неполной
индивидуализации восприятия. Нам, может быть, возразят, что подобное
наблюдение, упускающее из виду перемещение предмета в пространстве, есть уже
своего рода отвлечение, абстракция, и потому неудивительно, что при этом
получается общее представление. Однако таким возражением всякий номиналист
сам себя выдал бы головою: делая его, он признал бы именно то, что мы хотели
доказать. Нам совершенно все равно, отчего получаются такие восприятия: мы
хотим лишь показать, что даже в момент восприятия, имея в сознании высоко
дифференцированное, отчетливое представление, мы усматриваем такие стороны
вещи, которые общи у нее с многими другими вещами, так что наше
представление целиком или отчасти неразличимо сходно с представлениями о
некоторых других вещах. Перед нами находится "эта определенная вещь" - этот
лимон, эта книга в сером переплете, этот лист красной пропускной бумаги, но
воспринимаем мы лимон вообще или в лучшем случае "крупный" лимон,
"зеленовато-желтый" лимон и т.п., книгу в сером переплете вообще, лист
красной пропускной бумаги вообще. Восприятие в большинстве случаев
индивидуализируется лишь настолько, чтобы отличить вещь от других вещей, и
притом не от всех, а только от тех, которые принадлежат к окружающей
обстановке. Если в нашей библиотеке только одна книга переплетена в серый
парусиновый переплет, то, отыскивая ее, достаточно индивидуализировать
восприятие лишь настолько, чтобы увидеть книгу в сером переплете, дальнейшая
индивидуализация восприятия возможна, но для данной цели она совершенно не
нужна и потому, обыкновенно, отсутствует. Таким образом, сталкиваясь с
единичною, единственною в мире вещью, мы усматриваем в ней, обыкновенно,
лишь такие стороны ее, которые общи у нее со многими другими вещами, и
представление о ней оказывается средне-общим, а вовсе не единичным, как
утверждают номиналисты и как это вообще принято до сих пор в науке.
Если признать, что восприятия, которыми мы руководимся в повседневной
жизни, суть представления средней степени общности, то отсюда следует, что
познавательная деятельность дает прежде всего знания средней степени
общности, и уже на этой почве развиваются в одну сторону знания наивысшей
степени общности и в другую сторону знания низшей степени общности, а также
знания об индивидуальном. Если присмотреться к процессу развития
повседневных житейских знаний, языка, а также научных знаний, то везде мы
найдем подтверждения этого положения. Ни одна из наук еще не закончила
процесса восхождения к наиобщему знанию, а также процесса нисхождения к
знанию низших степеней общности. Первое положение слишком очевидно для того,
чтобы стоило дальше распространяться о нем, а в подтверждение второго
достаточно привести следующие примеры. В физике установлены некоторые общие
законы скорости распространения звука в газах, жидкостях и твердых телах, но
бесчисленное количество более частных законов скорости распространения звука
еще вовсе не исследовано. Химия изучила огромное количество реакций
соединения и разложения веществ в том смысле, что знает конечные результаты
их в общих чертах, но как изменяются эти реакции в частностях в зависимости
от изменений в давлении, температуре и т.п., она в большинстве случаев не
знает. Ботаника и зоология не установили еще множества разновидностей даже и
европейских животных и растений. История, по своей задаче наука об
индивидуальном по преимуществу, на деле характеризует свои объекты главным
образом с их общей стороны, отмечая, напр., догматизм кальвинизма и
свободомыслие цвинглианства, и из этих общих черт она не в силах сложить
индивидуальное явление в точном смысле этого слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113