Приподнимаясь из ее объятий, я чувствовал, что она успокаивает меня как ребенка, и снова засыпал, не объяснив ей ничего, и видел непонимание в ее глазах.
Однажды ночью я уселся выпрямившись, как столб в бледном свете луны, и понял, что меня разбудила Мийа. Она лежала рядом со мной, тихие рыдания сотрясали ее тело, пальцы ее мертвой хваткой сомкнулись на одеялах, которые она прижимала ко рту, чтобы заглушить звук.
«Мийа», — я едва чувствовал ее в своем сознании, словно она пыталась приглушить и мысли. Но я увидел то, что видела она, — Джеби, себя, меня — образы, искаженные болью. Все мы мертвые — нет, хуже, — все мы живые, но каждый из нас одинок, и мы в руках легионеров. Я обнял ее, поняв наконец: когда я старался не показать ей свою тюрьму страха, она была заперта в соседней камере.
Я сидел в темноте, украшенной лунным светом, наблюдая за ней, наблюдая за Джеби, пока ко мне возвращался нормальный пульс. Я накрепко закрыл свой мозг, боясь прикоснуться к ним: я боялся прошлого, боялся будущего, боялся принести им боль. Боялся…
Наконец она взглянула на меня, и хотя из глаз ее все еще лились слезы, в них не было страха, и рука ее, протянутая ко мне, была тверда, как ее вера.
Тело мое бездумно расслабилось. Я опустил голову, не желая встречать ее взгляд, и натянул одежду. Я встал с циновки и вышел из комнаты.
Я двигался по темным коридорам монастыря, мечтая затеряться в лабиринте проходов, выйти в другое измерение и раствориться там.
Я поднял глаза, проходя мимо комнаты, которую видел почти каждый день и не замечал в ней ничего необычного. Но на этот раз лунный свет, легко пройдя через стену, осветил дверь, которую я раньше принимал просто за неровную поверхность стены.
Я повернул к колоннам у скрытого прохода. Коридор за дверью был не длиннее пяти метров. В конце его я увидел молитвенное возвышение, подобное тем, что встречались во Фриктауне, однако это располагалось под открытым небом, если не считать поля, защищающего от плохой погоды весь монастырь. И еще оно было особенным, спрятанным… линпод.
Я стоял на платформе, вглядываясь в ночь. Надо мной качались звезды в ночной черноте, лицо луны было покрыто чуть заметными тенями. Образы, которые я увидел в них, казалось, медленно меняются, неуловимо изменяя мое восприятие, и, наконец, начала меняться сама луна.
Я облокотился на низкую стенку, окружающую возвышение, полез в карман за губной гармошкой, которую я каким-то непостижимым образом умудрился пронести через все, что случилось со мной. Я приложил ее к губам и подул, прислушиваясь к хриплым протяжным звукам, которые я так давно не извлекал из нее. У меня всегда получались одни и те же звуки, так что любая мелодия, которую я пытался сыграть, получалась отрывочной. Я разочарованно опустил гармошку, словно какая-то отдельная часть моего мозга, управляющая музыкой и настроением, ожидала, что мои попытки сыграть мелодию будут успешнее.
«Ты должен стать частью ее. — Голос Мийи наполнил мой мозг, когда она появилась на платформе рядом со мной. Я почувствовал, что она начала что-то говорить и внезапно остановилась — поняла, где мы находимся. — Линпод», — подумала она, оглядываясь на меня. Ночь отражалась в ее глазах. Губы ее задрожали. Она перевела взгляд на луну, и на долгое время ее чувства оставались закрытыми для меня.
Наконец она осторожно обратилась ко мне:
«Чтобы творить музыку, с любым инструментом надо… быть намастэ».
«Часть инструмента не сохранилась, утрачена». — Я протянул Мийе гармошку, открыв ей лишь некоторые свои мысли, заслоняя темной пеленой все остальные.
— Тогда играй сам, — сказала она. Что-то появилось в ее руке: флейта, которой приветствуют ан лирр. Она пробежала по ней пальцами. В восходящем звукоряде были пропуски, но когда она начала играть, недостающие ноты все равно звучали.
«Как? — спросил я — Это твой дар?»
Мийа покачала головой. Сыграла мелодию медленнее, чтобы я мог заметить, как ее пальцы не совсем прикрывали отверстия флейты, как она изменяла дыхание, чтобы изменялась мелодия, заставляя флейту играть так, как ей хотелось.
Я поднял свою гармошку к губам и подул в нее, скользнул пальцами по отверстиям, и звук их менялся — звучали ноты, которые раньше не получались. У меня перехватило горло, и я медленно опустил инструмент, не в силах продолжать. Я любовался холодным сверканием серебристой металлической поверхности гармошки, покоящейся в моей руке. В конце концов я снова опустил ее в карман куртки и посмотрел вверх: что-то потянуло туда мои мысли, мои глаза, подобно магниту…
«Мийа».
Она поцеловала меня, впиваясь пальцами в мою спину, прижимаясь ко мне, словно могла раствориться в моем теле и сделать нас одним целым — удваивая нашу силу, чтобы ничто и никогда не могло повредить нам или встать между нами.
Но даже целуясь, сливаясь сердцами и мыслями под взглядами бесчисленных звезд, я знал, что мы не молились.
Потому что я знал, как устроена эта вселенная, — живым не выходит никто.
Глава 25
На следующее утро Мийа снова собралась во Фриктаун. Она подержала на руках маленькое неуклюжее тельце Джеби, нежно поцеловав его в лоб, а потом долго и глубоко целовала меня. Мне хотелось, чтобы я был не полукровкой лишь с половиной способностей гидранов и их глазами. Мне хотелось, чтобы я мог отправиться вместо нее, не потому что я мог сделать эти дела лучше, а потому, что мне не надо было бы тогда оставаться и ждать ее возвращения.
Она исчезла с грустной улыбкой сожаления, а я остался с Джеби на руках. Я почувствовал, как он неуверенно сжался, когда внезапно потерял ее из виду и из мыслей.
— Где мамочка? — спросил он, как всегда, спросил на стандарте, когда обращался ко мне.
— Она пошла за продуктами, — ответил я, как всегда. — Она вернется.
— Скоро?
— Да, скоро, — пробормотал я, пронося его через комнату к окну. Мы вместе посмотрели на солнце, поднимающееся над рифами.
— Взгляни на солнце, — сказал я, чтобы отвлечь его. — Еще один день.
Таку слетел вниз и сел на мою голову.
— Эй! — сказал я, но он и не шелохнулся. Джеби хихикнул, прижимая руки ко рту.
Я тоже рассмеялся: даже сейчас это позабавило меня. Я вглядывался в спокойный свет солнца, а смерть и хаос висели над нами дамокловым мечом, и жизнь скоро могла стать настолько абсурдной, что нам больше ничего не оставалось, кроме как смеяться над нею.
— Ты мой папа? — спросил Джеби, и его лицо помрачнело.
— Да, — ответил я, отводя глаза.
— У меня два папы?
Мое дыхание оборвалось. Я медленно кивнул.
— Правильно, — прошептал я. — Ты счастливый мальчик.
— И две мамочки?
Я снова кивнул, боясь говорить. Я не позволял себе думать о его родителях с тех пор, как пересек реку. Таку взмыл в воздух, потревоженный моим внезапным движением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Однажды ночью я уселся выпрямившись, как столб в бледном свете луны, и понял, что меня разбудила Мийа. Она лежала рядом со мной, тихие рыдания сотрясали ее тело, пальцы ее мертвой хваткой сомкнулись на одеялах, которые она прижимала ко рту, чтобы заглушить звук.
«Мийа», — я едва чувствовал ее в своем сознании, словно она пыталась приглушить и мысли. Но я увидел то, что видела она, — Джеби, себя, меня — образы, искаженные болью. Все мы мертвые — нет, хуже, — все мы живые, но каждый из нас одинок, и мы в руках легионеров. Я обнял ее, поняв наконец: когда я старался не показать ей свою тюрьму страха, она была заперта в соседней камере.
Я сидел в темноте, украшенной лунным светом, наблюдая за ней, наблюдая за Джеби, пока ко мне возвращался нормальный пульс. Я накрепко закрыл свой мозг, боясь прикоснуться к ним: я боялся прошлого, боялся будущего, боялся принести им боль. Боялся…
Наконец она взглянула на меня, и хотя из глаз ее все еще лились слезы, в них не было страха, и рука ее, протянутая ко мне, была тверда, как ее вера.
Тело мое бездумно расслабилось. Я опустил голову, не желая встречать ее взгляд, и натянул одежду. Я встал с циновки и вышел из комнаты.
Я двигался по темным коридорам монастыря, мечтая затеряться в лабиринте проходов, выйти в другое измерение и раствориться там.
Я поднял глаза, проходя мимо комнаты, которую видел почти каждый день и не замечал в ней ничего необычного. Но на этот раз лунный свет, легко пройдя через стену, осветил дверь, которую я раньше принимал просто за неровную поверхность стены.
Я повернул к колоннам у скрытого прохода. Коридор за дверью был не длиннее пяти метров. В конце его я увидел молитвенное возвышение, подобное тем, что встречались во Фриктауне, однако это располагалось под открытым небом, если не считать поля, защищающего от плохой погоды весь монастырь. И еще оно было особенным, спрятанным… линпод.
Я стоял на платформе, вглядываясь в ночь. Надо мной качались звезды в ночной черноте, лицо луны было покрыто чуть заметными тенями. Образы, которые я увидел в них, казалось, медленно меняются, неуловимо изменяя мое восприятие, и, наконец, начала меняться сама луна.
Я облокотился на низкую стенку, окружающую возвышение, полез в карман за губной гармошкой, которую я каким-то непостижимым образом умудрился пронести через все, что случилось со мной. Я приложил ее к губам и подул, прислушиваясь к хриплым протяжным звукам, которые я так давно не извлекал из нее. У меня всегда получались одни и те же звуки, так что любая мелодия, которую я пытался сыграть, получалась отрывочной. Я разочарованно опустил гармошку, словно какая-то отдельная часть моего мозга, управляющая музыкой и настроением, ожидала, что мои попытки сыграть мелодию будут успешнее.
«Ты должен стать частью ее. — Голос Мийи наполнил мой мозг, когда она появилась на платформе рядом со мной. Я почувствовал, что она начала что-то говорить и внезапно остановилась — поняла, где мы находимся. — Линпод», — подумала она, оглядываясь на меня. Ночь отражалась в ее глазах. Губы ее задрожали. Она перевела взгляд на луну, и на долгое время ее чувства оставались закрытыми для меня.
Наконец она осторожно обратилась ко мне:
«Чтобы творить музыку, с любым инструментом надо… быть намастэ».
«Часть инструмента не сохранилась, утрачена». — Я протянул Мийе гармошку, открыв ей лишь некоторые свои мысли, заслоняя темной пеленой все остальные.
— Тогда играй сам, — сказала она. Что-то появилось в ее руке: флейта, которой приветствуют ан лирр. Она пробежала по ней пальцами. В восходящем звукоряде были пропуски, но когда она начала играть, недостающие ноты все равно звучали.
«Как? — спросил я — Это твой дар?»
Мийа покачала головой. Сыграла мелодию медленнее, чтобы я мог заметить, как ее пальцы не совсем прикрывали отверстия флейты, как она изменяла дыхание, чтобы изменялась мелодия, заставляя флейту играть так, как ей хотелось.
Я поднял свою гармошку к губам и подул в нее, скользнул пальцами по отверстиям, и звук их менялся — звучали ноты, которые раньше не получались. У меня перехватило горло, и я медленно опустил инструмент, не в силах продолжать. Я любовался холодным сверканием серебристой металлической поверхности гармошки, покоящейся в моей руке. В конце концов я снова опустил ее в карман куртки и посмотрел вверх: что-то потянуло туда мои мысли, мои глаза, подобно магниту…
«Мийа».
Она поцеловала меня, впиваясь пальцами в мою спину, прижимаясь ко мне, словно могла раствориться в моем теле и сделать нас одним целым — удваивая нашу силу, чтобы ничто и никогда не могло повредить нам или встать между нами.
Но даже целуясь, сливаясь сердцами и мыслями под взглядами бесчисленных звезд, я знал, что мы не молились.
Потому что я знал, как устроена эта вселенная, — живым не выходит никто.
Глава 25
На следующее утро Мийа снова собралась во Фриктаун. Она подержала на руках маленькое неуклюжее тельце Джеби, нежно поцеловав его в лоб, а потом долго и глубоко целовала меня. Мне хотелось, чтобы я был не полукровкой лишь с половиной способностей гидранов и их глазами. Мне хотелось, чтобы я мог отправиться вместо нее, не потому что я мог сделать эти дела лучше, а потому, что мне не надо было бы тогда оставаться и ждать ее возвращения.
Она исчезла с грустной улыбкой сожаления, а я остался с Джеби на руках. Я почувствовал, как он неуверенно сжался, когда внезапно потерял ее из виду и из мыслей.
— Где мамочка? — спросил он, как всегда, спросил на стандарте, когда обращался ко мне.
— Она пошла за продуктами, — ответил я, как всегда. — Она вернется.
— Скоро?
— Да, скоро, — пробормотал я, пронося его через комнату к окну. Мы вместе посмотрели на солнце, поднимающееся над рифами.
— Взгляни на солнце, — сказал я, чтобы отвлечь его. — Еще один день.
Таку слетел вниз и сел на мою голову.
— Эй! — сказал я, но он и не шелохнулся. Джеби хихикнул, прижимая руки ко рту.
Я тоже рассмеялся: даже сейчас это позабавило меня. Я вглядывался в спокойный свет солнца, а смерть и хаос висели над нами дамокловым мечом, и жизнь скоро могла стать настолько абсурдной, что нам больше ничего не оставалось, кроме как смеяться над нею.
— Ты мой папа? — спросил Джеби, и его лицо помрачнело.
— Да, — ответил я, отводя глаза.
— У меня два папы?
Мое дыхание оборвалось. Я медленно кивнул.
— Правильно, — прошептал я. — Ты счастливый мальчик.
— И две мамочки?
Я снова кивнул, боясь говорить. Я не позволял себе думать о его родителях с тех пор, как пересек реку. Таку взмыл в воздух, потревоженный моим внезапным движением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130