По крайней мере, тут я чувствовал что-то, чувствовал, что я еще живой.
Ночью, когда я упал на койку и закрыл глаза, странные образы и непередаваемые ощущения играли на моих нервах как на призрачной арфе. Я расслабился, чтобы они успокоили боль у меня в груди, которая была еще сильнее, чем вчера. Войдя глубже в свои воспоминания, я увидел/почувствовал, как облачные киты дрейфуют в вышине, подобно безразличным богам, почувствовал, как они окружают меня, опутывают меня своими мыслями, пока у меня не осталась лишь одна мысль, эфемерная, уплывающая…
Следующие два дня прошли без инцидентов. Рабочие в бараке сохраняли наше перемирие, пока я в каждую смену без возражений надевал полевой костюм.
Я не жаловался — это все, что оставалось мне, Мое личное будущее представлялось мне коротким и нерадостным. Даже если следующая инспекция от ФТУ и обнаружит что-то подозрительное в этом месте, у них не будет шанса узнать это от меня. Натаза уже отправит меня на запчасти для пересадки органов.
Даже если я переживу их визит, в моей жизни ничего не осталось. Жить стоило только для того, чтобы совершать прыжки в рифы. Это был шанс прикоснуться к неизвестному, почувствовать, как непонятным образом оживает мой дар. То, что испытал я, когда в первый раз был в рифах, или когда ан лирр пришли ко мне, не было счастливой случайностью. Если однажды неизвестное настигнет меня и убьет, по крайней мере, это будет счастливая смерть.
Мои пси-способности давали мне больше, чем я ожидал: благодаря им я выполнял свою работу лучше, чем другие ныряльщики, направляя техников к концентрациям протоидов, которые нужны были Тау. Когда я уловил ощущение этого поля, я стал распознавать его рисунок в стимулах, которыми снабжала меня матрица, и понял, как по нему добраться к его источнику. Вместо ударов я уже получал от техников похвалы. Их уважение было так же нужно мне, как им — смотреть мне в глаза.
Уважение их не значило, что они стали больше любить меня, но это не имело никакого значения. Те люди, о которых я думал, остались снаружи, в мире, который я оставил вместе со свободой. Люди, которых я все еще любил, люди, которых я все еще ненавидел. Люди, у которых я был в долгу, и не один раз.
Я проговаривал это про себя каждый раз по пути на смену, это превратилось в ритуал, связывающий меня с реальностью, в то время как я переставлял ноги, и они сами несли меня туда, куда надо. Боль в груди стала постоянной, грызущей мое тело и мои мысли без перерыва, если я не спал или не находился в полевом костюме, затерянный в рифах.
В это утро я проснулся весь в поту. У меня кружилась голова. Я два дня не смотрел на свою рану, мне не хотелось нервничать. Я говорил себе, что она заживет, все всегда заживает со временем.
Чья-то рука опустилась мне на плечо. Я выругался от неожиданности.
— Ты, — сказал стражник и вывел меня из вереницы рабочих. — Шеф безопасности хочет тебя видеть.
Натаза. Я мысленно застонал Вернулся Натаза. И он все знает. Внезапно у меня снова закружилась голова, я вспотел.
Я пошел со стражником, пошел туда, куда повели. Мы проходили через сектора комплекса, которых я никогда не видел, миновали команды, занимающиеся раскопками других участков. Просто проходя перед обнаженным лицом рифов, я чувствовал, как они просачиваются в мои сверхчувствительные мысли, словно мой мозг был пористым, как губка. Я отдался им, уводящим мысли прочь из моего тела.
— Прекратите! — сказал я, внезапно останавливаясь.
— Что? — стражник обернулся. Его взгляд и оружие были наставлены на меня.
— Прекратите работу! — крикнул я начальнице смены. — Вы заденете карман с газами.
Я услышал, как стих визг инструментов. Рабочие оторвались от дела без команды и повернулись, чтобы взглянуть на меня. Начальница нахмурилась, подумала о том, чтобы заставить их продолжать работу, потом подумала о другом. Она подошла к нам.
— Что ты имеешь в виду?
Смены рабочих больше всего боялись одного: повредить какую-нибудь незаконченную мысль, которая превратится в неустойчивое соединение. Тут было не так много рабочих, чтобы производить точные исследования каждого миллиметра лица рифа.
— Ты не можешь предсказывать…
Никто не мог, даже ныряльщики и их техники не могли предсказывать с полной уверенностью. Ни один человек.
— Я могу, — сказал я, глядя ей в глаза.
Она выругалась, повернулась к стражнику:
— Урод? Они пустили сюда урода?
— Сейчас его требует к себе Натаза, — ответил стражник.
— Что ты об этом знаешь? — спросила меня начальница. Она указала на риф за своей спиной. Это было больше похоже на обвинение, чем на вопрос.
— Я ныряльщик.
— Это не значит, что ты видишь сквозь стены, урод, — проворчала она.
— Тогда продолжай, — пробормотал я. — Только дайте нам отойти отсюда, до того как вы поднимете себя на воздух.
Я двинулся вперед. Стражник догнал меня.
— Эй! — крикнула начальница смены, но я не обернулся.
Мы дошли до остановки трамвайчика. Ожидая его, я прислушивался, не раздастся ли взрыв позади нас. Взрыва не было. Не знаю, жалел я об этом или был рад.
Трамвайчик провез нас в другую часть комплекса, тоже никогда не виденную мной. Она была слишком красивой, слишком открытой. Все, что я видел вокруг, говорило мне, что каждый наемный рабочий, который заберется так далеко, будет сожалеть о том, что видел все это.
Офис Натазы был таким же открытым, таким же незащищенным. Возможно, они думали, что сюда добраться очень тяжело. Я подумал, были ли цветы в горшках вдоль стены настоящими или же просто хорошей имитацией, подобно пейзажу за окном позади его стола — пейзажу не этого мира.
— Вы хотите, чтобы я его связал, сэр? — спросил стражник, привлекая мое внимание к Натазе.
Тот покачал головой, окинув меня непонятным взглядом. Его пустые руки лежали неподвижно на поверхности стола. Все, что я понял по выражению его лица, это то, что он не видит во мне никакой угрозы.
Стражник вышел, оставив нас одних. Я смотрел на Натазу. Он смотрел на меня. Я мог думать только о боли: о боли в груди, о боли воспоминаний. Боль струилась отовсюду, заполняя мир. Наконец мы оказались лицом к лицу, и от этого было еще больнее. Он поднял руку и сделал жест, непонятный мне. Я ожидал, что он достанет оружие.
Кто-то сделал шаг сквозь зеленоватую стену. Не стена, просто голография — в комнату. Жена Натазы, мать Джеби. Она была одна, в лабораторной одежде.
Я отступил на шаг, узнав ее, и чуть не потерял равновесие: у меня помутилось в глазах.
Они оба глядели на меня так, словно я собирался сбежать. Я стоял, не двигаясь, глядя на них. Линг Натаза села рядом с мужем, взглянув на него, слегка нахмурившись, что могло что-то значить. Перримид мог рассказать все Натазе, чтобы быть уверенным, что я получу за все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Ночью, когда я упал на койку и закрыл глаза, странные образы и непередаваемые ощущения играли на моих нервах как на призрачной арфе. Я расслабился, чтобы они успокоили боль у меня в груди, которая была еще сильнее, чем вчера. Войдя глубже в свои воспоминания, я увидел/почувствовал, как облачные киты дрейфуют в вышине, подобно безразличным богам, почувствовал, как они окружают меня, опутывают меня своими мыслями, пока у меня не осталась лишь одна мысль, эфемерная, уплывающая…
Следующие два дня прошли без инцидентов. Рабочие в бараке сохраняли наше перемирие, пока я в каждую смену без возражений надевал полевой костюм.
Я не жаловался — это все, что оставалось мне, Мое личное будущее представлялось мне коротким и нерадостным. Даже если следующая инспекция от ФТУ и обнаружит что-то подозрительное в этом месте, у них не будет шанса узнать это от меня. Натаза уже отправит меня на запчасти для пересадки органов.
Даже если я переживу их визит, в моей жизни ничего не осталось. Жить стоило только для того, чтобы совершать прыжки в рифы. Это был шанс прикоснуться к неизвестному, почувствовать, как непонятным образом оживает мой дар. То, что испытал я, когда в первый раз был в рифах, или когда ан лирр пришли ко мне, не было счастливой случайностью. Если однажды неизвестное настигнет меня и убьет, по крайней мере, это будет счастливая смерть.
Мои пси-способности давали мне больше, чем я ожидал: благодаря им я выполнял свою работу лучше, чем другие ныряльщики, направляя техников к концентрациям протоидов, которые нужны были Тау. Когда я уловил ощущение этого поля, я стал распознавать его рисунок в стимулах, которыми снабжала меня матрица, и понял, как по нему добраться к его источнику. Вместо ударов я уже получал от техников похвалы. Их уважение было так же нужно мне, как им — смотреть мне в глаза.
Уважение их не значило, что они стали больше любить меня, но это не имело никакого значения. Те люди, о которых я думал, остались снаружи, в мире, который я оставил вместе со свободой. Люди, которых я все еще любил, люди, которых я все еще ненавидел. Люди, у которых я был в долгу, и не один раз.
Я проговаривал это про себя каждый раз по пути на смену, это превратилось в ритуал, связывающий меня с реальностью, в то время как я переставлял ноги, и они сами несли меня туда, куда надо. Боль в груди стала постоянной, грызущей мое тело и мои мысли без перерыва, если я не спал или не находился в полевом костюме, затерянный в рифах.
В это утро я проснулся весь в поту. У меня кружилась голова. Я два дня не смотрел на свою рану, мне не хотелось нервничать. Я говорил себе, что она заживет, все всегда заживает со временем.
Чья-то рука опустилась мне на плечо. Я выругался от неожиданности.
— Ты, — сказал стражник и вывел меня из вереницы рабочих. — Шеф безопасности хочет тебя видеть.
Натаза. Я мысленно застонал Вернулся Натаза. И он все знает. Внезапно у меня снова закружилась голова, я вспотел.
Я пошел со стражником, пошел туда, куда повели. Мы проходили через сектора комплекса, которых я никогда не видел, миновали команды, занимающиеся раскопками других участков. Просто проходя перед обнаженным лицом рифов, я чувствовал, как они просачиваются в мои сверхчувствительные мысли, словно мой мозг был пористым, как губка. Я отдался им, уводящим мысли прочь из моего тела.
— Прекратите! — сказал я, внезапно останавливаясь.
— Что? — стражник обернулся. Его взгляд и оружие были наставлены на меня.
— Прекратите работу! — крикнул я начальнице смены. — Вы заденете карман с газами.
Я услышал, как стих визг инструментов. Рабочие оторвались от дела без команды и повернулись, чтобы взглянуть на меня. Начальница нахмурилась, подумала о том, чтобы заставить их продолжать работу, потом подумала о другом. Она подошла к нам.
— Что ты имеешь в виду?
Смены рабочих больше всего боялись одного: повредить какую-нибудь незаконченную мысль, которая превратится в неустойчивое соединение. Тут было не так много рабочих, чтобы производить точные исследования каждого миллиметра лица рифа.
— Ты не можешь предсказывать…
Никто не мог, даже ныряльщики и их техники не могли предсказывать с полной уверенностью. Ни один человек.
— Я могу, — сказал я, глядя ей в глаза.
Она выругалась, повернулась к стражнику:
— Урод? Они пустили сюда урода?
— Сейчас его требует к себе Натаза, — ответил стражник.
— Что ты об этом знаешь? — спросила меня начальница. Она указала на риф за своей спиной. Это было больше похоже на обвинение, чем на вопрос.
— Я ныряльщик.
— Это не значит, что ты видишь сквозь стены, урод, — проворчала она.
— Тогда продолжай, — пробормотал я. — Только дайте нам отойти отсюда, до того как вы поднимете себя на воздух.
Я двинулся вперед. Стражник догнал меня.
— Эй! — крикнула начальница смены, но я не обернулся.
Мы дошли до остановки трамвайчика. Ожидая его, я прислушивался, не раздастся ли взрыв позади нас. Взрыва не было. Не знаю, жалел я об этом или был рад.
Трамвайчик провез нас в другую часть комплекса, тоже никогда не виденную мной. Она была слишком красивой, слишком открытой. Все, что я видел вокруг, говорило мне, что каждый наемный рабочий, который заберется так далеко, будет сожалеть о том, что видел все это.
Офис Натазы был таким же открытым, таким же незащищенным. Возможно, они думали, что сюда добраться очень тяжело. Я подумал, были ли цветы в горшках вдоль стены настоящими или же просто хорошей имитацией, подобно пейзажу за окном позади его стола — пейзажу не этого мира.
— Вы хотите, чтобы я его связал, сэр? — спросил стражник, привлекая мое внимание к Натазе.
Тот покачал головой, окинув меня непонятным взглядом. Его пустые руки лежали неподвижно на поверхности стола. Все, что я понял по выражению его лица, это то, что он не видит во мне никакой угрозы.
Стражник вышел, оставив нас одних. Я смотрел на Натазу. Он смотрел на меня. Я мог думать только о боли: о боли в груди, о боли воспоминаний. Боль струилась отовсюду, заполняя мир. Наконец мы оказались лицом к лицу, и от этого было еще больнее. Он поднял руку и сделал жест, непонятный мне. Я ожидал, что он достанет оружие.
Кто-то сделал шаг сквозь зеленоватую стену. Не стена, просто голография — в комнату. Жена Натазы, мать Джеби. Она была одна, в лабораторной одежде.
Я отступил на шаг, узнав ее, и чуть не потерял равновесие: у меня помутилось в глазах.
Они оба глядели на меня так, словно я собирался сбежать. Я стоял, не двигаясь, глядя на них. Линг Натаза села рядом с мужем, взглянув на него, слегка нахмурившись, что могло что-то значить. Перримид мог рассказать все Натазе, чтобы быть уверенным, что я получу за все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130