Он разрубил тушу и сложил куски мяса в снятую шкуру, как в мешок, и все засыпал снегом.
Через неделю Бердышов пришел за мясом, но оказалось, что приходила росомаха, разгребла снег и все растащила. Алексей ходил по ее следам. Он нашел все части туши, кроме головы.
По следу видно было, что росомаха с трудом тащила свою ношу, что голова зверя скользила по ее спине и валилась набок, прихватывая снег. Росомаха долго топталась на месте и что-то придумала, потому что дальше по следу не заметно было, чтобы тяжелая ноша свисала с ее спины.
«Что же она придумала?» – размышлял Алексей.
След росомахи пропал у дерева. Тяжелая сохачья голова висела на суку.
Сняв голову зверя с дерева, Алексей увидел, что у нее со лба содрана кожа.
– Смышленая росомаха! – удивился Алексей. – Содрала со лба лоскут и завалила ношу на шерсть мясом, чтобы не скользило. Догадалась, что шерсть на шерсть скользит. А вот говорят – зверь не умеет думать!
Алексей решил, что у такой умной росомахи должна быть хорошая шкура. К тому же вообще хотелось видеть ее.
И Алексей поймал эту росомаху.
Он охотился на ключе целый месяц и, переловив соболей, пошел к югу.
Начинались сплошные заросли черной березы, дубов, кленов, дикой яблони. Сопки становились меньше, кудрявей, веселей. Исчезли голые скалы, каменные осыпи.
Тайга меняла цвет, светлела, краснела. От густых дубняков с неопавшей желтой листвой сопки в солнечный день казались холмами сухого, коричневого песка. Местами их словно кто-то перекопал, набросал лопатой черной земли. Это пятнами в светлых лесах чернели кедрачи и ельники.
Становилось теплее. Под корнями столетних деревьев, в сугробах зажурчали ручьи-тепловоды. В теплой грязи стадами лежали дикие свиньи. Начиналась та заветная сторона, где всю зиму, несмотря на стужу, черные воробьи и кабаны купаются в речках, где вызревает и завивает тайгу дикий виноград.
Через две недели пути охотник вышел на бескрайную равнину.
Она казалась красной от множества обнаженных стволов и прутьев и походила на сад, которому нет конца. Побеги лиан и винограда в руку толщиной вились по деревьям. Чем дальше, тем реже становились заросли. Начались похожие на посевы белые и желтые поля колосистой и тучной прошлогодней травы.
Оленьи рога плыли над дикими глубокими лугами. Трава скрывала оленей с всадниками. Вьючные животные хлюпали лапами по влажной земле.
Алексей видел, как черный барс, высоко подпрыгивая, гнал по долине тысячное стадо рыжих коз.
Рощи тополей поднимались на горизонте.
Кругом бушевало море травы и леса. Ветер трепал ветви диких яблонь и груш. Стучали толстые сухие дудки трав. Дубы звенели медной сушью листвы.
Одинокие низенькие сопочки далеко-далеко выбежали на равнину, отбившись от своих хребтов, как молодые оленята от стада.
На равнине наступала весна. Когда Алексей, ехавший с тунгусами, слезал с оленя, черная липкая и вязкая земля хватала его за ноги, засасывала, словно знала, что идет пахарь, звала остаться. В корнях травы, под гниющей листвой, набирал Бердышов горсти черни. Это был не болотный ил, не речной наносник, а настоящий чернозем, и раскинулся он во все стороны без конца и края, дал рост дубам, липам и черноберезнику, диким яблоням и буйным травам.
Алексей снова садился на оленя. Он ехал, думая о том, что земель здесь хватит для целого народа. Под эти тополя к рощам просился тын да белые домики с железными крышами, зимни-ки, пашни.
С севера дул холодный ветер. Птицы навстречу ветру летели над равниной. Стаи их, осыпая деревья, клевали прошлогодние плоды и ягоды. Птичий клекот стоял в воздухе.
Многотысячные караваны гусей шли в глубокой вышине.
Солнце палило все сильней. Листва ударила из лопнувших почек. Руки Алешки покраснели от свежего загара.
Вдали блеснула вода. Утки налетали парами. Чернела гнилая трава. Начинались болота. Охотники приближались к Зее. Алексей не знал, далеко ли до родной станицы. Быть может, тысячу верст, а быть может, две или три. Казак знал только, что, спустившись по Зее до Амура, придется ему под парусом, бечевой или на веслах тащиться против течения долгие-долгие недели.
Конец первой части
Часть вторая
МАРКЕШКИНО РУЖЬЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОДНОЕ СТОЙБИЩЕ
Косыми пластами лежат истаявшие сугробы и множеством открытых пастей просят у солнца пощады.
Шумит вода, проедает лед и уходит в его толщу.
С каждым днем становится жарче. Солнце принялось сгонять снега с хребтов. Сначала на белых сопках сквозь сугробы протаяли скалы, дня через три-четыре зачернели прогалины на солнцепеках. Вскоре южные склоны сопок очистились и порыжели.
Идти приходилось по тенистым местам, где еще лежали снега. Собаки выбивались из сил, волоча тяжело груженную нарту по камням и по грязи.
– Медведь уже вылез! Вода в берлогу налилась! – замечал Чумбока. Лось ходит с маленькими лосятами. Сейчас хорошо охотиться на глухаря и тетерева.
В зимней одежде жарко охотникам, пот валит градом, все тело в расчесах.
Близится перевал. Редеет лес.
Чумбока что-то увидел в траве и замер. Остановились измученные собаки.
Потолстевшая Дюбака, в кожаных узлах и меховых штанах, присела на нарту.
Она беременна, ей тяжело, но она идет вровень с упряжкой, помогает собакам тянуть парту.
– Скоро перевал… Скоро на свою сторону выйдем.
– Девять бурханов, дайте нам дорогу, – просит Чумбока, – по этой дороге счастливо проведите нас! Не убейте…
Из земли торчит железо.
– Смотри – опять железная шапка, – говорит Чумбока брату, тронув ржавый шлем.
Братья опустились на колени и стали просить у Хозяина тайги, чтобы пропустил их, не погубил, как человека в железной рубашке.
В желтой прошлогодней траве по-весеннему журчит ручей. В тайге стоит тишина. Буйная густая поросль обступила кости в железной одежде…
Помолившись, гольды поднялись.
– Ну, теперь скорей пойдемте!
Удога прикрикнул на собак, ударил вожака палкой.
Дюбака взялась за свою лямку и навалилась на нее всем телом. Удога помогает ей. Люди и собаки потащили нарту.
Тайга, заваленная камнями, во мхах и лишайниках, мокрая, прелая, со множеством почек на ветвях, в запахах задышавшей коры.
С перевала открылся вид на низкие рыжие хребты и на сине-белую реку с промытыми льдами.
– Ручей журчит! Уй-уй! Вода бежит! – восхищался Чумбока.
Чистый, прозрачный ручей журчит по камням. Вот и черные березы с тонкой, рваной, потрескавшейся берестой, похожей на желтую китайскую бумагу.
– Эта вода уже на нашу сторону бежит, – радостно говорит Удога.
Он припадает к ручью и пьет.
Охотники спускались к долине Мангму.
Начались заросли аянской ели и высочайшей белой русской ели, черноберезника, дуба, липы. Паутина, сырость, мхи…
* * *
– Идти тяжело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Через неделю Бердышов пришел за мясом, но оказалось, что приходила росомаха, разгребла снег и все растащила. Алексей ходил по ее следам. Он нашел все части туши, кроме головы.
По следу видно было, что росомаха с трудом тащила свою ношу, что голова зверя скользила по ее спине и валилась набок, прихватывая снег. Росомаха долго топталась на месте и что-то придумала, потому что дальше по следу не заметно было, чтобы тяжелая ноша свисала с ее спины.
«Что же она придумала?» – размышлял Алексей.
След росомахи пропал у дерева. Тяжелая сохачья голова висела на суку.
Сняв голову зверя с дерева, Алексей увидел, что у нее со лба содрана кожа.
– Смышленая росомаха! – удивился Алексей. – Содрала со лба лоскут и завалила ношу на шерсть мясом, чтобы не скользило. Догадалась, что шерсть на шерсть скользит. А вот говорят – зверь не умеет думать!
Алексей решил, что у такой умной росомахи должна быть хорошая шкура. К тому же вообще хотелось видеть ее.
И Алексей поймал эту росомаху.
Он охотился на ключе целый месяц и, переловив соболей, пошел к югу.
Начинались сплошные заросли черной березы, дубов, кленов, дикой яблони. Сопки становились меньше, кудрявей, веселей. Исчезли голые скалы, каменные осыпи.
Тайга меняла цвет, светлела, краснела. От густых дубняков с неопавшей желтой листвой сопки в солнечный день казались холмами сухого, коричневого песка. Местами их словно кто-то перекопал, набросал лопатой черной земли. Это пятнами в светлых лесах чернели кедрачи и ельники.
Становилось теплее. Под корнями столетних деревьев, в сугробах зажурчали ручьи-тепловоды. В теплой грязи стадами лежали дикие свиньи. Начиналась та заветная сторона, где всю зиму, несмотря на стужу, черные воробьи и кабаны купаются в речках, где вызревает и завивает тайгу дикий виноград.
Через две недели пути охотник вышел на бескрайную равнину.
Она казалась красной от множества обнаженных стволов и прутьев и походила на сад, которому нет конца. Побеги лиан и винограда в руку толщиной вились по деревьям. Чем дальше, тем реже становились заросли. Начались похожие на посевы белые и желтые поля колосистой и тучной прошлогодней травы.
Оленьи рога плыли над дикими глубокими лугами. Трава скрывала оленей с всадниками. Вьючные животные хлюпали лапами по влажной земле.
Алексей видел, как черный барс, высоко подпрыгивая, гнал по долине тысячное стадо рыжих коз.
Рощи тополей поднимались на горизонте.
Кругом бушевало море травы и леса. Ветер трепал ветви диких яблонь и груш. Стучали толстые сухие дудки трав. Дубы звенели медной сушью листвы.
Одинокие низенькие сопочки далеко-далеко выбежали на равнину, отбившись от своих хребтов, как молодые оленята от стада.
На равнине наступала весна. Когда Алексей, ехавший с тунгусами, слезал с оленя, черная липкая и вязкая земля хватала его за ноги, засасывала, словно знала, что идет пахарь, звала остаться. В корнях травы, под гниющей листвой, набирал Бердышов горсти черни. Это был не болотный ил, не речной наносник, а настоящий чернозем, и раскинулся он во все стороны без конца и края, дал рост дубам, липам и черноберезнику, диким яблоням и буйным травам.
Алексей снова садился на оленя. Он ехал, думая о том, что земель здесь хватит для целого народа. Под эти тополя к рощам просился тын да белые домики с железными крышами, зимни-ки, пашни.
С севера дул холодный ветер. Птицы навстречу ветру летели над равниной. Стаи их, осыпая деревья, клевали прошлогодние плоды и ягоды. Птичий клекот стоял в воздухе.
Многотысячные караваны гусей шли в глубокой вышине.
Солнце палило все сильней. Листва ударила из лопнувших почек. Руки Алешки покраснели от свежего загара.
Вдали блеснула вода. Утки налетали парами. Чернела гнилая трава. Начинались болота. Охотники приближались к Зее. Алексей не знал, далеко ли до родной станицы. Быть может, тысячу верст, а быть может, две или три. Казак знал только, что, спустившись по Зее до Амура, придется ему под парусом, бечевой или на веслах тащиться против течения долгие-долгие недели.
Конец первой части
Часть вторая
МАРКЕШКИНО РУЖЬЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОДНОЕ СТОЙБИЩЕ
Косыми пластами лежат истаявшие сугробы и множеством открытых пастей просят у солнца пощады.
Шумит вода, проедает лед и уходит в его толщу.
С каждым днем становится жарче. Солнце принялось сгонять снега с хребтов. Сначала на белых сопках сквозь сугробы протаяли скалы, дня через три-четыре зачернели прогалины на солнцепеках. Вскоре южные склоны сопок очистились и порыжели.
Идти приходилось по тенистым местам, где еще лежали снега. Собаки выбивались из сил, волоча тяжело груженную нарту по камням и по грязи.
– Медведь уже вылез! Вода в берлогу налилась! – замечал Чумбока. Лось ходит с маленькими лосятами. Сейчас хорошо охотиться на глухаря и тетерева.
В зимней одежде жарко охотникам, пот валит градом, все тело в расчесах.
Близится перевал. Редеет лес.
Чумбока что-то увидел в траве и замер. Остановились измученные собаки.
Потолстевшая Дюбака, в кожаных узлах и меховых штанах, присела на нарту.
Она беременна, ей тяжело, но она идет вровень с упряжкой, помогает собакам тянуть парту.
– Скоро перевал… Скоро на свою сторону выйдем.
– Девять бурханов, дайте нам дорогу, – просит Чумбока, – по этой дороге счастливо проведите нас! Не убейте…
Из земли торчит железо.
– Смотри – опять железная шапка, – говорит Чумбока брату, тронув ржавый шлем.
Братья опустились на колени и стали просить у Хозяина тайги, чтобы пропустил их, не погубил, как человека в железной рубашке.
В желтой прошлогодней траве по-весеннему журчит ручей. В тайге стоит тишина. Буйная густая поросль обступила кости в железной одежде…
Помолившись, гольды поднялись.
– Ну, теперь скорей пойдемте!
Удога прикрикнул на собак, ударил вожака палкой.
Дюбака взялась за свою лямку и навалилась на нее всем телом. Удога помогает ей. Люди и собаки потащили нарту.
Тайга, заваленная камнями, во мхах и лишайниках, мокрая, прелая, со множеством почек на ветвях, в запахах задышавшей коры.
С перевала открылся вид на низкие рыжие хребты и на сине-белую реку с промытыми льдами.
– Ручей журчит! Уй-уй! Вода бежит! – восхищался Чумбока.
Чистый, прозрачный ручей журчит по камням. Вот и черные березы с тонкой, рваной, потрескавшейся берестой, похожей на желтую китайскую бумагу.
– Эта вода уже на нашу сторону бежит, – радостно говорит Удога.
Он припадает к ручью и пьет.
Охотники спускались к долине Мангму.
Начались заросли аянской ели и высочайшей белой русской ели, черноберезника, дуба, липы. Паутина, сырость, мхи…
* * *
– Идти тяжело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79