Здесь он узнал страшные новости, что Одака убита и брошена в воду, а брату помог избежать смерти китаец Тун. Удога стал всюду искать брата, и всюду куда бы он ни приезжал, свирепствовала оспа. Никто не знал, где Чумбока. Долго искал его Удога.
– Всюду оспа. В деревнях люди умирают, Онда опустела. Кто жив остался – в тайгу ушел. Шаманы говорят, что во всем ты виноват, и велят тебя найти и убить. Не показывайся никому и никуда не езди. Тебе несчастье угрожает. Слухи, распущенные шаманами, уже и в здешние деревни дошли.
– Пусть теперь меня убьют, – безразлично отвечал Чумбока, – я жить не хочу.
– Никто его не убьет, – отвечал Фома, – будем жить вместе. Пусть только попробуют подойти!
– Нет, Фомка, ты не знаешь. Люди глупые, а шаманы хитрые, говорят им, что во всем брат виновен. Оспа стала стихать – они говорят: это потому, что Одаку убили. Требуют убить Чум-боку, тогда, говорят, болезнь совсем прекратится. И уже находятся люди, которые хвастаются, что найдут Чумбоку и убьют его.
Удога привез какое-то лекарство на топленом медвежьем жире, которое приготовила старая Ойга. Этим лекарством он лечил брата, мазал ему корки ран.
Дюбака часто заговаривала с Чумбокой, старалась его развеселить. Но того ничего не радовало.
– Я жить совсем не хочу, – говорил он.
Удога советовал Чумбоке уехать в землю гиляков.
– Пусть у меня живет, – отвечал русский, – никто не тронет его.
– Нет, Фомка, – говорил Удога, – шаманы говорят, если его убить, оспа совсем прекра-тится. Люди его подкараулят. Узнают, что он здесь…
Удога добывал в тайге мясо, приносил домой. Вместе с Фомкой, Настей и Дюбакой он ловил рыбу неводом.
Наступила осень. Желтели осины и клены…
Однажды утром Чумбо понуро сидел на крылечке дома. Удога сказал ему:
– Послушайся, брат. Надо уехать куда-нибудь далеко. Туда, где ты сможешь забыть горе. Раны твои зажили, а ты все думаешь про несчастье… Когда ты все позабудешь, наберешься си-лы, тогда будешь знать, что надо сделать. Если ты убьешь себя или тебя убьют – что хорошего? Обрадуются враги твои.
Чумбо молчал, опустив голову, но шея его дрогнула, словно сила вдруг ожила в ней. Удога почувствовал, что у брата явилась какая-то надежда. Значит, он еще не погиб. Еще жить хочет.
– Живи у меня, – басил Фомка. – Невесту тебе высватаю. А родичи успокоятся…
– А где останется мать? – спросил вдруг Чумбока у брата.
– Мать как живет сейчас на устье реки, так и жить там будет. Со мной проживет, ты об этом не думай. Я там строиться буду или пойду на новое место, я знаю – есть хорошее место на озере Бельго. Никто там не живет.
Чумбока поднял голову и посмотрел на брата.
– Куда же мне ехать? – спросил он. – К гилякам?
– Да, поезжай на море! Найди Позя, – ответил Удога.
– А как же ты? Ведь тебя могут схватить торговцы и выдать Дыгену.
– Нет, торговцы лавку бросили и скрылись. Они тоже оспы боятся. А я в Онда не вернусь, пойду на новое место, наверно, на озеро Бельго. Там меня никто не тронет. Маньчжуры теперь долго не появятся – может быть, никогда не придут. Скоро большие перемены в жизни будут, сердце мое чует.
– А ты думаешь, русские скоро придут? – спросил Чумбока.
– Так все говорят, – ответил Удога. – Я много думал об этом.
– Он теперь все думает, – ласково сказала Дюбака, – как старый старик стал…
Чумбо поднялся.
– Я поеду, Фомка, – сказал он русскому.
Весь день братья готовились к походу.
Ночью они простились с Фомкой. Их лодка пошла вниз. Дюбака гребла, а Удога сидел на корме. Чумбо лежал на дне лодки.
Уже начались по утрам заморозки. Прошла осенняя рыба. В эту пору обычно у людей Мангму начинается новый год, все сыты, все радуются осенней добыче и готовятся к зимнему промыслу.
Но нынче на берегах Мангму тихо. Торчат голые палки и пустые вешала. Нигде не видно тучных связок свежей юколы, не стучат молоточками женщины, не выделывают рыбью кожу на паруса, на палатки и на охотничью одежду.
Братья проплывали мимо опустевших стойбищ.
– Всюду люди умирали, – говорил Удога. – Уже и сюда оспа дошла.
В безлюдных деревнях понемногу разваливались брошеные глинобитные дома. С лодки видны были провалившиеся, гнилые крыши, прутья и жерди стен, выступавшие из-под опавшей глины. Ветер хлопал неподпертыми дверями. Неотпиленные концы балок, как черные рога, еще выше поднимались над падавшими гнилыми соломенными крышами. А ветер становился все холодней. Тот же ветер, что и в прошлом году в эту пору, дует с низовьев реки, зовет братьев на охоту. Чувствуется приближение суровой зимы.
Удога молчал, печально вспоминая, как в прошлом году собирался в тайгу с женой и братом. Тогда казалось всем, что горе было большое, а сейчас кажется Удоге, что славное то время было.
Да, собираться на охоту уж пора. День ото дня погода становится все холодней, на речке появились забереги, уже облетела листва с лесов, почернели дубовые рощи, первый снег выпал в тайге и лежит белыми пятнами на черных хребтах и косогорах.
«А дедушка Падека в это время уже ушел… – думает Удога. – В прошлом году так хоро-шо дома в эту пору было!.. Мать молоточком все стучала и стучала, очаг пылал, тепло было, мы вещи укладывали, в тайгу собирались. Взяли с собой жидкий жир. А вот нынче придется бросить старый дом и в деревню совсем не возвращаться».
– Далеко мы с тобой отъехали, – говорит Чумбо, – уже начались гиляцкие деревни.
– Тут, наверно, нет оспы, – отвечает Удога. – Вон видны дымки на островах.
Великая река стремилась на север, к холодному морю. Здесь на берегах ее не видно ни липы, ни пробковых деревьев. Нигде не рос виноград. На скалах стояли леса из берез и листвен-ниц. Вокруг была чужая, холодная природа.
К вечеру завиднелась большая деревня.
Ветер заливал лодки. Братья подъехали к берегу и вылезли на пески.
– Ветер какой сильный, – заметил Чумбока, – даже не видно, как дым из труб идет. Его или разносит быстро, или печки не топятся. Может, в такой ветер печей топить нельзя. У гиляков, говорят, бывают такие сильные ветры, что дым обратно в дом идет.
Братья приблизились к крайнему дому. Собака пробежала мимо, держа что-то в зубах.
Вдруг ветер рванул. В крайнем доме дверь распахнулась со страшной силой и так хлопнула о стенку, что дом дрогнул, посыпалась глина.
Братья переглянулись со страхом. Они сразу почувствовали, что дом пустой. Никто не вышел, не закрыл дверь. Ветер взвыл и поднял на амбаре полотнища бересты и со свистом держал их стоймя в воздухе и хлопал берестой, как парусом.
Чумбо подошел к дому и со страхом заглянул в дверь.
– Там окна нет, сквозняк.
Он шагнул было через нары и в ужасе отступил обратно.
У кана, положив голову на глину, стоял на коленях мертвый человек. Двое других мертвецов лежали на кане. Одичавшая собака возилась около них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– Всюду оспа. В деревнях люди умирают, Онда опустела. Кто жив остался – в тайгу ушел. Шаманы говорят, что во всем ты виноват, и велят тебя найти и убить. Не показывайся никому и никуда не езди. Тебе несчастье угрожает. Слухи, распущенные шаманами, уже и в здешние деревни дошли.
– Пусть теперь меня убьют, – безразлично отвечал Чумбока, – я жить не хочу.
– Никто его не убьет, – отвечал Фома, – будем жить вместе. Пусть только попробуют подойти!
– Нет, Фомка, ты не знаешь. Люди глупые, а шаманы хитрые, говорят им, что во всем брат виновен. Оспа стала стихать – они говорят: это потому, что Одаку убили. Требуют убить Чум-боку, тогда, говорят, болезнь совсем прекратится. И уже находятся люди, которые хвастаются, что найдут Чумбоку и убьют его.
Удога привез какое-то лекарство на топленом медвежьем жире, которое приготовила старая Ойга. Этим лекарством он лечил брата, мазал ему корки ран.
Дюбака часто заговаривала с Чумбокой, старалась его развеселить. Но того ничего не радовало.
– Я жить совсем не хочу, – говорил он.
Удога советовал Чумбоке уехать в землю гиляков.
– Пусть у меня живет, – отвечал русский, – никто не тронет его.
– Нет, Фомка, – говорил Удога, – шаманы говорят, если его убить, оспа совсем прекра-тится. Люди его подкараулят. Узнают, что он здесь…
Удога добывал в тайге мясо, приносил домой. Вместе с Фомкой, Настей и Дюбакой он ловил рыбу неводом.
Наступила осень. Желтели осины и клены…
Однажды утром Чумбо понуро сидел на крылечке дома. Удога сказал ему:
– Послушайся, брат. Надо уехать куда-нибудь далеко. Туда, где ты сможешь забыть горе. Раны твои зажили, а ты все думаешь про несчастье… Когда ты все позабудешь, наберешься си-лы, тогда будешь знать, что надо сделать. Если ты убьешь себя или тебя убьют – что хорошего? Обрадуются враги твои.
Чумбо молчал, опустив голову, но шея его дрогнула, словно сила вдруг ожила в ней. Удога почувствовал, что у брата явилась какая-то надежда. Значит, он еще не погиб. Еще жить хочет.
– Живи у меня, – басил Фомка. – Невесту тебе высватаю. А родичи успокоятся…
– А где останется мать? – спросил вдруг Чумбока у брата.
– Мать как живет сейчас на устье реки, так и жить там будет. Со мной проживет, ты об этом не думай. Я там строиться буду или пойду на новое место, я знаю – есть хорошее место на озере Бельго. Никто там не живет.
Чумбока поднял голову и посмотрел на брата.
– Куда же мне ехать? – спросил он. – К гилякам?
– Да, поезжай на море! Найди Позя, – ответил Удога.
– А как же ты? Ведь тебя могут схватить торговцы и выдать Дыгену.
– Нет, торговцы лавку бросили и скрылись. Они тоже оспы боятся. А я в Онда не вернусь, пойду на новое место, наверно, на озеро Бельго. Там меня никто не тронет. Маньчжуры теперь долго не появятся – может быть, никогда не придут. Скоро большие перемены в жизни будут, сердце мое чует.
– А ты думаешь, русские скоро придут? – спросил Чумбока.
– Так все говорят, – ответил Удога. – Я много думал об этом.
– Он теперь все думает, – ласково сказала Дюбака, – как старый старик стал…
Чумбо поднялся.
– Я поеду, Фомка, – сказал он русскому.
Весь день братья готовились к походу.
Ночью они простились с Фомкой. Их лодка пошла вниз. Дюбака гребла, а Удога сидел на корме. Чумбо лежал на дне лодки.
Уже начались по утрам заморозки. Прошла осенняя рыба. В эту пору обычно у людей Мангму начинается новый год, все сыты, все радуются осенней добыче и готовятся к зимнему промыслу.
Но нынче на берегах Мангму тихо. Торчат голые палки и пустые вешала. Нигде не видно тучных связок свежей юколы, не стучат молоточками женщины, не выделывают рыбью кожу на паруса, на палатки и на охотничью одежду.
Братья проплывали мимо опустевших стойбищ.
– Всюду люди умирали, – говорил Удога. – Уже и сюда оспа дошла.
В безлюдных деревнях понемногу разваливались брошеные глинобитные дома. С лодки видны были провалившиеся, гнилые крыши, прутья и жерди стен, выступавшие из-под опавшей глины. Ветер хлопал неподпертыми дверями. Неотпиленные концы балок, как черные рога, еще выше поднимались над падавшими гнилыми соломенными крышами. А ветер становился все холодней. Тот же ветер, что и в прошлом году в эту пору, дует с низовьев реки, зовет братьев на охоту. Чувствуется приближение суровой зимы.
Удога молчал, печально вспоминая, как в прошлом году собирался в тайгу с женой и братом. Тогда казалось всем, что горе было большое, а сейчас кажется Удоге, что славное то время было.
Да, собираться на охоту уж пора. День ото дня погода становится все холодней, на речке появились забереги, уже облетела листва с лесов, почернели дубовые рощи, первый снег выпал в тайге и лежит белыми пятнами на черных хребтах и косогорах.
«А дедушка Падека в это время уже ушел… – думает Удога. – В прошлом году так хоро-шо дома в эту пору было!.. Мать молоточком все стучала и стучала, очаг пылал, тепло было, мы вещи укладывали, в тайгу собирались. Взяли с собой жидкий жир. А вот нынче придется бросить старый дом и в деревню совсем не возвращаться».
– Далеко мы с тобой отъехали, – говорит Чумбо, – уже начались гиляцкие деревни.
– Тут, наверно, нет оспы, – отвечает Удога. – Вон видны дымки на островах.
Великая река стремилась на север, к холодному морю. Здесь на берегах ее не видно ни липы, ни пробковых деревьев. Нигде не рос виноград. На скалах стояли леса из берез и листвен-ниц. Вокруг была чужая, холодная природа.
К вечеру завиднелась большая деревня.
Ветер заливал лодки. Братья подъехали к берегу и вылезли на пески.
– Ветер какой сильный, – заметил Чумбока, – даже не видно, как дым из труб идет. Его или разносит быстро, или печки не топятся. Может, в такой ветер печей топить нельзя. У гиляков, говорят, бывают такие сильные ветры, что дым обратно в дом идет.
Братья приблизились к крайнему дому. Собака пробежала мимо, держа что-то в зубах.
Вдруг ветер рванул. В крайнем доме дверь распахнулась со страшной силой и так хлопнула о стенку, что дом дрогнул, посыпалась глина.
Братья переглянулись со страхом. Они сразу почувствовали, что дом пустой. Никто не вышел, не закрыл дверь. Ветер взвыл и поднял на амбаре полотнища бересты и со свистом держал их стоймя в воздухе и хлопал берестой, как парусом.
Чумбо подошел к дому и со страхом заглянул в дверь.
– Там окна нет, сквозняк.
Он шагнул было через нары и в ужасе отступил обратно.
У кана, положив голову на глину, стоял на коленях мертвый человек. Двое других мертвецов лежали на кане. Одичавшая собака возилась около них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79