» – недоумевал Алешка.
* * *
– Неподалеку от Айгуна мы с ним встретились, – рассказывал Коняев, сидя вечером у Бердышовых. – Когда драка началась, мы как-то сперва Маркешку и не заметили. Потом глядим – он прямо в нарту и вскарабкался на генерала, так на нем верхом и уехал. Ну что же! Мы думаем, надо как-то выручать Маркешку. Я говорю: «Михайла, ты рожей сойдешь за тунгуса, оденься и ступай в город, будто меха несешь». Мишка оделся по-орочонски и вместе с Миколкой пошел в Айгун. Недолго были, глядим – плетутся обратно. А мы жили в фанзе у знакомого китайца на той стороне, за Амуром. «Ну, чего?» спрашиваем. «Готово, говорят, испекся». – «Как так?» – «Голову выставили». Я еще осерчал на Михайлу. А он говорит: «Завтра нам с тобой головы тоже срубят, давай уходить отсюда. Уже посылают стражников в поиски. Завтра нас сцапают, и нам тифунгуан головы спилит». Стражники еле впустили их в город. Но Мишка чисто по-орочонски сыплет, не признали в нем русского. У богдашек ворота на запор, конные стражники с саблями.
– Они вообще-то любят за стены прятаться, – сказал Алексей, – а уж чуть кто под городом появился ну, беда, наделают страхов, не знают, как бы крепче запереться.
– Ну, мы в ту же ночь подались…
– Черт вашу душу знает, как вас угораздило. Там по всему Амуру, кроме как в Айгуне да на Улус-Модоне, нет ни одного стражника, пустая страна. Это уж у вас заместо голов деревян-ные болваны прилажены.
Алексей стал рассказывать про свой поход. Его братья – Николай, Петр, Павел, Кузьма, Иван, Григорий, – сыновья, племянники, соседи, бабы, девки и ребятишки собрались слушать.
– Как же ты уловчился, так далеко прошел? – спрашивали его.
– Что теперь вспоминать!.. Вот нехорошо, что люди шкуру свою спасли, а Маркешку казнили из-за них. Ну, Карп с Михайлом – мужики, а ты, Коняев, казак, а хуже бабы. Торгаш, одно слово!..
…Осенью Алексей ходил с сохой за конем, выворачивая на желтом косогоре черные пласты целины. На соседних полянах пахали под озимь другие казаки. Чтобы веселее работалось, они переругивались бранными стихами.
– Какой ты ловкач – катился с Амура, как калач! – кричал Алешка Коняеву.
– А какой ты говорок – со страху без дождя промок! – отвечал тот.
– С тобой водиться – как с шила воды напиться.
– Алешка хлеще складывает! Забивает, забивает! – кричали казаки.
Стояли ясные, жаркие дни. Степь сохла, желтела.
Казаки вспоминали, как в эту пору Маркешка уже стучал в своей кузнице и как над черной ее крышей высоко вился слабый дымок.
– Погиб наш оружейник. Вот был мастер! – горевал Алексей.
– Пойдем опять на Амур! Надо сквитаться за Маркешку, – толковали казаки. – Тебе подарки будут, – говорили они Скобельцыну.
– С амурцев нынче буду брать побольше, – отвечал атаман, – а то есть приказ строгий, и если откроются ваши походы, то нечем будет откупиться.
– Когда-нибудь все туда двинем, – говорил Алексей. – И тебя, атаман, народ заставит за Расею постараться, старый ты хрыч! При Амуре живешь, собака, а допускаешь ему пустовать.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
МОНГОЛЬСКОЙ СТЕПЬЮ
А Маркешку Хабарова везли монгольской степью в деревянной клетке на верблюде. Далеко-далеко за равниной что-то блеснуло, и у казака больно защемило сердце. Сверкнула кяхтинская колокольня. Маркешка подъезжал к родной земле.
Больше полугода просидел он в плену. Его возили из города в город, разные важные чинов-ники снимали с него допросы. Был он в верховьях Сунгари, в Гирине, у самого дзянь-дзюня и еще южнее, в Пекине. Видел Маркешка впервые в жизни теплую землю, сады цветущей вишни. Китайский губернатор в Гирине, глубокий старик, оказался умным и любознательным челове-ком. Он полагал, что русские не враги Китая и что с ними надо жить в мире. Он сам, когда доставили Маркешку в Пекин, был там же и исхлопотал казаку позволение возвратиться на родину.
И вот третью неделю Маркешку везли степью, но твердой веры, что везут его домой, не было. Он опасался, что китайцы отправляют его куда-нибудь в такую глушь, что вовеки не выберешься. Правда, по дороге шли обозы с чаем… В России чай любят. Так много чаю больше везти некуда. Сейчас, завидев блеск кяхтинской церкви, казак ожил. Родная станица, родная земля, дом родной, друзья, все, с чем уже несколько раз мысленно прощался Хабаров, теперь близко. И уже тряская клетка, казалось, не мучила казака.
Маркешка зашевелился. Монгол-погонщик сердито окрикнул его и щелкнул бичом. Два стражника и маньчжурский офицер плелись верхами на низкорослых лошадях. Офицер был в грязном военном халате, без оружия и в стеганых мягких сапогах. Солнце палило нещадно, и смуглое лицо Маркешки казалось еще желтее от пота и густого слоя дорожной пыли.
Кяхта поднималась из степи. Слева, как груда бревен, разметанных на пустыре, раскинулся китайский городок, Маймачен, а через неширокую полосу от него начиналась Россия… Русский город со множеством крыш, деревянных и железных, с белыми наличниками окон и крашеными ставнями… Одна за другой показывались маковки церквей…
В Маймачене, у городского начальника, клетку с Маркешкой спустили с верблюда. Смот-реть на русского собрались маймаченские китайцы. У Маркешки в глазах рябило от разноцвет-ных шелковых халатов и вееров.
Смеющиеся, толстые, веселые купцы пугали Маркешку, что теперь русские отрубят ему голову и выставят напоказ. Молодые, подскакивая, с восторгом показывали, как будут рубить.
– На своей земле не жалко голову сложить, – отвечал Маркешка. Но в душе надеялся, что его должны пощадить, что он сделал удалое и доброе дело.
На другой день Маркешку вывели из клетки. К нему шли русские в мундирах и с оружием. Маркешка увидел пограничного чиновника и двух офицеров. Русские высокие кони стояли у ворот. Русские казаки в папахах держали их под уздцы. Следом за чиновниками и офицерами валили русские купцы и приказчики и купцы-китайцы. Огромная толпа собралась вокруг Маркешки.
Хабаров остолбенел от радости и смотрел на всех, моргая, не в силах вымолвить слова и от волнения, и оттого, что давно не говорил по-русски, и оттого, что такое большое начальство пришло встречать.
– Мы его не примем, – грубо с иностранным акцентом сказал узколицый, горбоносый офицер, – он не русский… У него лицо не русское. Он по-нашему не понимает.
Офицер пограничной стражи был из прибалтийских немцев. Маленький скуластый Хабаров казался ему похожим на азиата.
– Как же это так, ваше благородие? – взмолился Маркешка.
– Какой же он русский? – сердился офицер. – Глядите, рожа как у инородца, ноги колесом… Маленького роста, желтый.
– Такие родятся по Забайкалью! – сказал скуластый чиновник. – Вы тут человек новый в Кяхте, а мы своего узнаем.
– Нет, не может быть. Нельзя взять его, – упорствовал немец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
* * *
– Неподалеку от Айгуна мы с ним встретились, – рассказывал Коняев, сидя вечером у Бердышовых. – Когда драка началась, мы как-то сперва Маркешку и не заметили. Потом глядим – он прямо в нарту и вскарабкался на генерала, так на нем верхом и уехал. Ну что же! Мы думаем, надо как-то выручать Маркешку. Я говорю: «Михайла, ты рожей сойдешь за тунгуса, оденься и ступай в город, будто меха несешь». Мишка оделся по-орочонски и вместе с Миколкой пошел в Айгун. Недолго были, глядим – плетутся обратно. А мы жили в фанзе у знакомого китайца на той стороне, за Амуром. «Ну, чего?» спрашиваем. «Готово, говорят, испекся». – «Как так?» – «Голову выставили». Я еще осерчал на Михайлу. А он говорит: «Завтра нам с тобой головы тоже срубят, давай уходить отсюда. Уже посылают стражников в поиски. Завтра нас сцапают, и нам тифунгуан головы спилит». Стражники еле впустили их в город. Но Мишка чисто по-орочонски сыплет, не признали в нем русского. У богдашек ворота на запор, конные стражники с саблями.
– Они вообще-то любят за стены прятаться, – сказал Алексей, – а уж чуть кто под городом появился ну, беда, наделают страхов, не знают, как бы крепче запереться.
– Ну, мы в ту же ночь подались…
– Черт вашу душу знает, как вас угораздило. Там по всему Амуру, кроме как в Айгуне да на Улус-Модоне, нет ни одного стражника, пустая страна. Это уж у вас заместо голов деревян-ные болваны прилажены.
Алексей стал рассказывать про свой поход. Его братья – Николай, Петр, Павел, Кузьма, Иван, Григорий, – сыновья, племянники, соседи, бабы, девки и ребятишки собрались слушать.
– Как же ты уловчился, так далеко прошел? – спрашивали его.
– Что теперь вспоминать!.. Вот нехорошо, что люди шкуру свою спасли, а Маркешку казнили из-за них. Ну, Карп с Михайлом – мужики, а ты, Коняев, казак, а хуже бабы. Торгаш, одно слово!..
…Осенью Алексей ходил с сохой за конем, выворачивая на желтом косогоре черные пласты целины. На соседних полянах пахали под озимь другие казаки. Чтобы веселее работалось, они переругивались бранными стихами.
– Какой ты ловкач – катился с Амура, как калач! – кричал Алешка Коняеву.
– А какой ты говорок – со страху без дождя промок! – отвечал тот.
– С тобой водиться – как с шила воды напиться.
– Алешка хлеще складывает! Забивает, забивает! – кричали казаки.
Стояли ясные, жаркие дни. Степь сохла, желтела.
Казаки вспоминали, как в эту пору Маркешка уже стучал в своей кузнице и как над черной ее крышей высоко вился слабый дымок.
– Погиб наш оружейник. Вот был мастер! – горевал Алексей.
– Пойдем опять на Амур! Надо сквитаться за Маркешку, – толковали казаки. – Тебе подарки будут, – говорили они Скобельцыну.
– С амурцев нынче буду брать побольше, – отвечал атаман, – а то есть приказ строгий, и если откроются ваши походы, то нечем будет откупиться.
– Когда-нибудь все туда двинем, – говорил Алексей. – И тебя, атаман, народ заставит за Расею постараться, старый ты хрыч! При Амуре живешь, собака, а допускаешь ему пустовать.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
МОНГОЛЬСКОЙ СТЕПЬЮ
А Маркешку Хабарова везли монгольской степью в деревянной клетке на верблюде. Далеко-далеко за равниной что-то блеснуло, и у казака больно защемило сердце. Сверкнула кяхтинская колокольня. Маркешка подъезжал к родной земле.
Больше полугода просидел он в плену. Его возили из города в город, разные важные чинов-ники снимали с него допросы. Был он в верховьях Сунгари, в Гирине, у самого дзянь-дзюня и еще южнее, в Пекине. Видел Маркешка впервые в жизни теплую землю, сады цветущей вишни. Китайский губернатор в Гирине, глубокий старик, оказался умным и любознательным челове-ком. Он полагал, что русские не враги Китая и что с ними надо жить в мире. Он сам, когда доставили Маркешку в Пекин, был там же и исхлопотал казаку позволение возвратиться на родину.
И вот третью неделю Маркешку везли степью, но твердой веры, что везут его домой, не было. Он опасался, что китайцы отправляют его куда-нибудь в такую глушь, что вовеки не выберешься. Правда, по дороге шли обозы с чаем… В России чай любят. Так много чаю больше везти некуда. Сейчас, завидев блеск кяхтинской церкви, казак ожил. Родная станица, родная земля, дом родной, друзья, все, с чем уже несколько раз мысленно прощался Хабаров, теперь близко. И уже тряская клетка, казалось, не мучила казака.
Маркешка зашевелился. Монгол-погонщик сердито окрикнул его и щелкнул бичом. Два стражника и маньчжурский офицер плелись верхами на низкорослых лошадях. Офицер был в грязном военном халате, без оружия и в стеганых мягких сапогах. Солнце палило нещадно, и смуглое лицо Маркешки казалось еще желтее от пота и густого слоя дорожной пыли.
Кяхта поднималась из степи. Слева, как груда бревен, разметанных на пустыре, раскинулся китайский городок, Маймачен, а через неширокую полосу от него начиналась Россия… Русский город со множеством крыш, деревянных и железных, с белыми наличниками окон и крашеными ставнями… Одна за другой показывались маковки церквей…
В Маймачене, у городского начальника, клетку с Маркешкой спустили с верблюда. Смот-реть на русского собрались маймаченские китайцы. У Маркешки в глазах рябило от разноцвет-ных шелковых халатов и вееров.
Смеющиеся, толстые, веселые купцы пугали Маркешку, что теперь русские отрубят ему голову и выставят напоказ. Молодые, подскакивая, с восторгом показывали, как будут рубить.
– На своей земле не жалко голову сложить, – отвечал Маркешка. Но в душе надеялся, что его должны пощадить, что он сделал удалое и доброе дело.
На другой день Маркешку вывели из клетки. К нему шли русские в мундирах и с оружием. Маркешка увидел пограничного чиновника и двух офицеров. Русские высокие кони стояли у ворот. Русские казаки в папахах держали их под уздцы. Следом за чиновниками и офицерами валили русские купцы и приказчики и купцы-китайцы. Огромная толпа собралась вокруг Маркешки.
Хабаров остолбенел от радости и смотрел на всех, моргая, не в силах вымолвить слова и от волнения, и оттого, что давно не говорил по-русски, и оттого, что такое большое начальство пришло встречать.
– Мы его не примем, – грубо с иностранным акцентом сказал узколицый, горбоносый офицер, – он не русский… У него лицо не русское. Он по-нашему не понимает.
Офицер пограничной стражи был из прибалтийских немцев. Маленький скуластый Хабаров казался ему похожим на азиата.
– Как же это так, ваше благородие? – взмолился Маркешка.
– Какой же он русский? – сердился офицер. – Глядите, рожа как у инородца, ноги колесом… Маленького роста, желтый.
– Такие родятся по Забайкалью! – сказал скуластый чиновник. – Вы тут человек новый в Кяхте, а мы своего узнаем.
– Нет, не может быть. Нельзя взять его, – упорствовал немец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79