– Мы, русские, не похожи на такого.
– Я русский! – тонко воскликнул Маркешка.
Он не на шутку испугался, что свои отступятся и опять монголы увезут его в клетке. Отчаяние овладело им.
Маркешка всхлипнул и стал утирать лицо рукавом кофты.
– О, вы не знаете, какой есть русский! – рассуждал офицер. Немцу хотелось в этот момент выказать себя истинно русским человеком.
Подъехал пожилой русский офицер, и все отдали ему честь. Сидя верхом, он устало снял фуражку, вытер лысину платком.
– Откуда явился? – с деланной грубостью спросил он.
– Усть-Стрелочного караула казак Хабаров, Маркел Иванов, – браво гаркнул Маркешка, не сводя с офицера испуганного, настороженного взгляда.
Офицер пристально оглядел казака, его рваную одежду, и ласка мелькнула в его взоре.
– Как попал в Китай?
– Зимой схватили ихние стражники, будто бы переходил границу.
– Ну, обычное дело, – сказал офицер. – А быть может, ты в Китай за контрабандой направлялся?
– Никак нет! Мы в Китай не ходили! Только по Амуру охотились.
Лысый молча смотрел на Маркешку и наконец, обернувшись к казакам, махнул платком и велел вести его в Кяхту.
Офицеры сели на коней. Казаки тронулись.
Маркешка, всхлипывая, пошел между ними.
– Чего же ты ревешь? Домой приехал, – шутливо сказал ему бородатый казак.
Но Маркешка не мог ему ответить.
«Руби голову, казни или милуй, но допусти в родное Забайкалье, – думал он, – а тут не успел порога перешагнуть, а уж грозят и отрекаются. Уж какая-то сволочь навязалась на мою голову. За меня китайский дзянь-дзюнь в Пекин хлопотать ездил, потому что я древнего рода. Такой умный старик попался. А в России что за начальство!»
Маркешка, натерпевшийся за эти шесть месяцев и выказавший стойкость и бесстрашие перед чужими людьми, снесший пытки, угрозы казни и унижение, ни словом не выдавший себя и русских, не в силах был стерпеть обиды от своих, на своей земле. И он за плакал… От счастья, что вернулся, и от горя, что тут такая несправедливость, слезы потоками текли по его щекам.
В халате, в рваной китайской кофте, весь избитый, запыленный и босой, с лицом в потеках, черный от грязи, маленький и скуластый, как монгол, но по-русски сероглазый, вернувшись из далеких странствований, шагал Маркешка по родной земле и горько плакал перед ней, как перед родной матерью.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ОПАСНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
Наступила зима. Гао часто сидит на кане с открытыми глазами, устремленными куда-то вдаль, и гладит петуха. Кот ластится у его колен.
Дом у Гао – полная чаша: есть мясо, крупы, масло, кадушка со слепым мороженым виноградом, другая – с черешней.
Есть мука, сахар… Это все для себя, не для продажи. На продажу идет прель, гнилье, низкие сорта круп.
Чумбока женился на Одаке. Свадьбу справляли в Онда осенью. Собираясь идти на промы-сел, охотники обещали Гао принести много мехов, все отдать ему, ничего не оставлять Дыгену. Осенью лесные пожары потухли. Тайга местами выгорела: на огромных площадях чернели горелые стволы без ветвей. Дождь и талый снег смачивали землю и почерневшие мхи.
Но на душе у лавочника тяжело.
«Как я вернусь в Сан-Син? – думает Гао. – Ведь меня заподозрят, что я сообщник голь-дов, что я им помогал, когда они стреляли по судну. Что я их вооружил, дал им порох. Что я не донес, не предупредил…»
Даже тут, в Онда, нет былой тишины и спокойствия.
«Приедут ли маньчжуры на будущее лето? Может быть, Дыген попросит помощи у своих родственников и явится с солдатами. Или же он приедет с подарками и станет действовать хитростью и лаской».
…Гао знал, что на юге война с англичанами и что рыжие бьют маньчжурских военачаль-ников – у рыжих ружья, пушки, паровые самодвижущиеся суда. В Китае повсюду заговоры против власти маньчжуров, всеобщее возмущение, что маньчжуры не могут дать отпор англича-нам! Поэтому много солдат сюда не пришлют. Гао не верил в то, чем сам пугал гольдов. Дыген, конечно, явится, будет искать виновных, но всех сплошь не убьют, а то некому будет добывать меха и не с кого будет их брать. Но ему, Гао, могут срубить голову. Надо что-то делать, чтобы обезопасить себя.
К тому же гольды стали дерзкими и торговля становилась все трудней. Когда гольды дерзят и противятся, то Гао становится заодно с маньчжурами. Нужна сильная власть и нужны угрозы, чтобы дикари не распускались, полагает он.
Гао видел, как возбуждает всех гольдов Чумбока. Он как назло, день ото дня становится все отчаянней.
«После смерти Ла он почему-то сразу переменился, – думал Гао. Ядовитая змея его укусила. Как теперь жить и торговать? Да, если Дыген приедет, то меня, конечно, схватят. Могут обвинить, что я помогаю этим разбойникам. – Эта мысль мучила Гао. – Но если Дыген не при-едет, то мне нельзя возвратиться в Сан-Син. Ведь всегда винят во всем торговцев! Несчастные мы люди. Где бы что ни случилось, на нас валят. Конечно, можно в Сан-Син не ездить, пока меха продавать в другом месте, отправить сына на Уссури, где есть лавки, там взять товары… но товары там плохие, из третьих рук.
Рано или поздно придется ехать в Сан-Син. Ведь там дом, семья. Тогда меня схватят ямын-ские когти. У меня всё отберут, начнутся придирки, допросы – и всё с целью вымогательства».
Гао, конечно, мог бы совсем остаться жить в Онда.
– Нам не следует покидать Сан-Син. Это родина, – говорил отцу простодушный средний сын.
– Не в родине дело! – рассердился старик. – Да и что такое родина? Родина – это не то место, где родился. Родина там, где можно хорошо заработать. Родина – это пустяки! Где мы товары возьмем?
Он вбирал голову в плечи и умолкал, становясь похожим на петуха, который, нахохлив-шись, сидел рядом, обхватив когтями край деревянного настила на кане. Петух держался цепко. Так же цепко держался Гао за Онда и за своих должников.
Дыген и маньчжуры – люди грубые и прямые. Они не понимают никаких тонкостей. Без всяких ухищрений могут явиться, объявить Гао виновником всех событий, схватить и зарезать. Гао всегда ненавидел маньчжуров и никогда бы прежде не подумал, что их изгнание может так его опечалить. Но, может быть, надеялся, что особенно круто маньчжуры тут расправляться не будут. Ведь близко русские, и эта земля когда-то была русской; когда люди едут в эти края, они всегда любят сказать, что отпрваляются туда, где была страна Лоча. Тут что-то вроде заграницы. И если начать круто здесь расправляться, то люди побегут за хребты, к русским за помощью. «Конечно, может быть, и обойдется, – думает Гао, – но как-то надо было поладить с Дыгеном, доказать, что Гао – друг маньчжуров. Но как это сделать?»
Пока что Гао Цзо не преминул воспользоваться выгодами, которые представлялись. Он азартно скупал меха. Первую партию их, в самые трескучие морозы, отправил со старшим сыном на Уссури.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– Я русский! – тонко воскликнул Маркешка.
Он не на шутку испугался, что свои отступятся и опять монголы увезут его в клетке. Отчаяние овладело им.
Маркешка всхлипнул и стал утирать лицо рукавом кофты.
– О, вы не знаете, какой есть русский! – рассуждал офицер. Немцу хотелось в этот момент выказать себя истинно русским человеком.
Подъехал пожилой русский офицер, и все отдали ему честь. Сидя верхом, он устало снял фуражку, вытер лысину платком.
– Откуда явился? – с деланной грубостью спросил он.
– Усть-Стрелочного караула казак Хабаров, Маркел Иванов, – браво гаркнул Маркешка, не сводя с офицера испуганного, настороженного взгляда.
Офицер пристально оглядел казака, его рваную одежду, и ласка мелькнула в его взоре.
– Как попал в Китай?
– Зимой схватили ихние стражники, будто бы переходил границу.
– Ну, обычное дело, – сказал офицер. – А быть может, ты в Китай за контрабандой направлялся?
– Никак нет! Мы в Китай не ходили! Только по Амуру охотились.
Лысый молча смотрел на Маркешку и наконец, обернувшись к казакам, махнул платком и велел вести его в Кяхту.
Офицеры сели на коней. Казаки тронулись.
Маркешка, всхлипывая, пошел между ними.
– Чего же ты ревешь? Домой приехал, – шутливо сказал ему бородатый казак.
Но Маркешка не мог ему ответить.
«Руби голову, казни или милуй, но допусти в родное Забайкалье, – думал он, – а тут не успел порога перешагнуть, а уж грозят и отрекаются. Уж какая-то сволочь навязалась на мою голову. За меня китайский дзянь-дзюнь в Пекин хлопотать ездил, потому что я древнего рода. Такой умный старик попался. А в России что за начальство!»
Маркешка, натерпевшийся за эти шесть месяцев и выказавший стойкость и бесстрашие перед чужими людьми, снесший пытки, угрозы казни и унижение, ни словом не выдавший себя и русских, не в силах был стерпеть обиды от своих, на своей земле. И он за плакал… От счастья, что вернулся, и от горя, что тут такая несправедливость, слезы потоками текли по его щекам.
В халате, в рваной китайской кофте, весь избитый, запыленный и босой, с лицом в потеках, черный от грязи, маленький и скуластый, как монгол, но по-русски сероглазый, вернувшись из далеких странствований, шагал Маркешка по родной земле и горько плакал перед ней, как перед родной матерью.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ОПАСНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
Наступила зима. Гао часто сидит на кане с открытыми глазами, устремленными куда-то вдаль, и гладит петуха. Кот ластится у его колен.
Дом у Гао – полная чаша: есть мясо, крупы, масло, кадушка со слепым мороженым виноградом, другая – с черешней.
Есть мука, сахар… Это все для себя, не для продажи. На продажу идет прель, гнилье, низкие сорта круп.
Чумбока женился на Одаке. Свадьбу справляли в Онда осенью. Собираясь идти на промы-сел, охотники обещали Гао принести много мехов, все отдать ему, ничего не оставлять Дыгену. Осенью лесные пожары потухли. Тайга местами выгорела: на огромных площадях чернели горелые стволы без ветвей. Дождь и талый снег смачивали землю и почерневшие мхи.
Но на душе у лавочника тяжело.
«Как я вернусь в Сан-Син? – думает Гао. – Ведь меня заподозрят, что я сообщник голь-дов, что я им помогал, когда они стреляли по судну. Что я их вооружил, дал им порох. Что я не донес, не предупредил…»
Даже тут, в Онда, нет былой тишины и спокойствия.
«Приедут ли маньчжуры на будущее лето? Может быть, Дыген попросит помощи у своих родственников и явится с солдатами. Или же он приедет с подарками и станет действовать хитростью и лаской».
…Гао знал, что на юге война с англичанами и что рыжие бьют маньчжурских военачаль-ников – у рыжих ружья, пушки, паровые самодвижущиеся суда. В Китае повсюду заговоры против власти маньчжуров, всеобщее возмущение, что маньчжуры не могут дать отпор англича-нам! Поэтому много солдат сюда не пришлют. Гао не верил в то, чем сам пугал гольдов. Дыген, конечно, явится, будет искать виновных, но всех сплошь не убьют, а то некому будет добывать меха и не с кого будет их брать. Но ему, Гао, могут срубить голову. Надо что-то делать, чтобы обезопасить себя.
К тому же гольды стали дерзкими и торговля становилась все трудней. Когда гольды дерзят и противятся, то Гао становится заодно с маньчжурами. Нужна сильная власть и нужны угрозы, чтобы дикари не распускались, полагает он.
Гао видел, как возбуждает всех гольдов Чумбока. Он как назло, день ото дня становится все отчаянней.
«После смерти Ла он почему-то сразу переменился, – думал Гао. Ядовитая змея его укусила. Как теперь жить и торговать? Да, если Дыген приедет, то меня, конечно, схватят. Могут обвинить, что я помогаю этим разбойникам. – Эта мысль мучила Гао. – Но если Дыген не при-едет, то мне нельзя возвратиться в Сан-Син. Ведь всегда винят во всем торговцев! Несчастные мы люди. Где бы что ни случилось, на нас валят. Конечно, можно в Сан-Син не ездить, пока меха продавать в другом месте, отправить сына на Уссури, где есть лавки, там взять товары… но товары там плохие, из третьих рук.
Рано или поздно придется ехать в Сан-Син. Ведь там дом, семья. Тогда меня схватят ямын-ские когти. У меня всё отберут, начнутся придирки, допросы – и всё с целью вымогательства».
Гао, конечно, мог бы совсем остаться жить в Онда.
– Нам не следует покидать Сан-Син. Это родина, – говорил отцу простодушный средний сын.
– Не в родине дело! – рассердился старик. – Да и что такое родина? Родина – это не то место, где родился. Родина там, где можно хорошо заработать. Родина – это пустяки! Где мы товары возьмем?
Он вбирал голову в плечи и умолкал, становясь похожим на петуха, который, нахохлив-шись, сидел рядом, обхватив когтями край деревянного настила на кане. Петух держался цепко. Так же цепко держался Гао за Онда и за своих должников.
Дыген и маньчжуры – люди грубые и прямые. Они не понимают никаких тонкостей. Без всяких ухищрений могут явиться, объявить Гао виновником всех событий, схватить и зарезать. Гао всегда ненавидел маньчжуров и никогда бы прежде не подумал, что их изгнание может так его опечалить. Но, может быть, надеялся, что особенно круто маньчжуры тут расправляться не будут. Ведь близко русские, и эта земля когда-то была русской; когда люди едут в эти края, они всегда любят сказать, что отпрваляются туда, где была страна Лоча. Тут что-то вроде заграницы. И если начать круто здесь расправляться, то люди побегут за хребты, к русским за помощью. «Конечно, может быть, и обойдется, – думает Гао, – но как-то надо было поладить с Дыгеном, доказать, что Гао – друг маньчжуров. Но как это сделать?»
Пока что Гао Цзо не преминул воспользоваться выгодами, которые представлялись. Он азартно скупал меха. Первую партию их, в самые трескучие морозы, отправил со старшим сыном на Уссури.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79