И все равно он ничего не понимал.
Черт возьми! Сколько он себя помнил, ни разу еще, имея дело с женщинами, он не оказывался в таком полном и безысходном замешательстве. В том, что женщиной, посрамившей его прославленное знание женского характера, оказалась его жена, он видел особую иронию судьбы. Его не оставляло очень неприятное чувство, что все его будущее счастье зависит от того, сумеет ли он разгадать загадку, которую задала ему эта женщина.
Вир был слишком наблюдательным человеком, чтобы не заметить, что обычно прямодушная Констанс во все время этого болезненно неприятного разговора старательно избегала смотреть ему в глаза. Право, надо было быть слепым, чтобы не заметить этого. Он понял, разумеется, что она лгала ему, - и это Констанс, которая всегда говорила правду. И не такой он дурак, чтобы не догадаться, что все это каким-то образом было связано с портретом его отца: именно портрет и вывел ее из душевного равновесия и стал причиной тяжелой сцены в спальне.
Дьявольщина! Вывел из душевного равновесия - это, пожалуй, не слишком точно описывает ее состояние. Точнее будет сказать, потряс до глубины души. Но почему? Ясно одно: она узнала человека, изображенного на картине. Но если она узнала лицо, то как могла при этом не знать, что это портрет покойного маркиза де Вира? Более того, почему, узнав наконец, кто изображен на портрете, она так страшно побледнела? Ей-богу, у нее в тот момент были глаза как у раненой лани.
Тут какая-то тайна, и тайна эта сулит беды пострашнее, чем утрата им, Виром, душевного равновесия. Похоже, если он не сумеет разгадать эту загадку, потеряет то единственное, что так неожиданно придало смысл его существованию. Хуже того, если он хоть сколько-то начал разбираться в характере своей юной супруги, она для себя уже решила, что существует некое непреодолимое препятствие для их совместного счастья. Констанс отстранялась от него так решительно, что это было равносильно прямому заявлению о том, что она уходит от него.
Ну конечно, именно это она и собралась сделать!
Боже правый, подумал он и даже подпрыгнул на сиденье. Он застучал набалдашником трости в потолок наемной кареты и приказал кучеру поворачивать. Какой же он был дурак, что позволил чувствам возобладать над здравым смыслом! И как это вообще не похоже на него - расчувствоваться вдруг. Да, его восхитительная супруга явно вскружила ему голову сильнее, чем он мог вообразить.
Карета, захваченная потоком других экипажей, въезжавших в Кенсингтон-Гарденс и Гайд-парк и выезжавших обратно, долго не могла развернуться. Вир, который клял себя на чем свет стоит за свою колоссальную глупость - как же он сразу не догадался, что у Констанс на уме! - места себе не находил, чуя, как уходит драгоценное время. Прошло не менее получаса с его отъезда, когда карета снова подъехала к величественному особняку.
Вир выскочил из кареты и взлетел на крыльцо еще прежде, чем карета остановилась. Не обратив внимания на Коллинза, который только появился в вестибюле, он помчался вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки. Быстро прошел по галерее, где ему попались две горничные, почтительно присевшие перед ним в реверансе, и младший лакей, занятый тем, что заправлял маслом лампы.
Дойдя наконец до двери, из которой он выскочил, немногим более получаса назад, он повернул ручку и, не удосужившись постучаться, распахнул дверь.
Комната с веселенькими бледно-желтыми обоями и мебелью, обитой розовым шелком, приветствовала его насмешливым молчанием. Сундук, одиноко стоявший посреди комнаты, добил его окончательно.
Констанс, его новобрачная маркиза, покинула его.
Густой туман накатывал на улицы города с Темзы, когда полковник Джек Ингрэм, пообещав жене вернуться не поздно, поцеловал ее в щеку и отправился на встречу с офицерами своего бывшего полка, с которыми намеревался провести весь вечер. Сама Софи тоже собиралась провести этот вечер вне дома, на заседании дамского литературного общества, которое должно было быть посвящено обсуждению «Тадеуша Варшавского», первого опубликованного романа молодой, подающей надежды романистки Джейн Портер. Софи рассчитывала, что вечер получится занимательный и приятный, но, к несчастью, миссис Эжени Фарнуэл, в доме которой должно было состояться нынешнее заседание, в последний момент слегла с простудой, и, так как уже не было времени придумать что-нибудь другое, заседание пришлось отменить.
Вот в такие моменты ей особенно не хватало Констанс, подумала Софи, стоя посреди гостиной нижнего этажа и чувствуя себя ягненком, отбившимся от стада. Не то чтобы она была несчастна в замужестве - состоянии, сравнительно новом для нее, - нет, она была более чем счастлива. Она прожила сорок девять лет старой девой, нисколько не тяготясь таким существованием, пока на званом обеде у миссис Делани почти полтора года назад у нее не открылись глаза на новые и восхитительные возможности. Она поняла, что жизнь ее вот-вот изменится к лучшему, едва только взглянула в веселые карие глаза на грубоватом лице, которое хотя и не было красивым в строгом смысле этого слова, однако выражало и ум, и силу духа, что, с точки зрения Софи, было гораздо привлекательнее обычной миловидности черт. Полковник Джек Ингрэм, мгновенно завоевавший место в ее сердце, сделал ее жизнь полной - а ведь она даже не сознавала раньше, что в жизни ее зияют пустоты. Но тем не менее нельзя было не признать, что когда Констанс, как всегда независимая и упрямая, настояла на том, чтобы съехать из ее дома, в жизни ее возникла брешь, которую даже Джек не в силах был полностью залатать.
Она не всегда ощущала наличие этой бреши, иногда даже забывала про нее, если только не происходило чего-нибудь из ряда вон выходящего, что нарушало бы привычный ход жизни. Вот как сегодня, подумала она и - хоть это было глупо - рассердилась на Эжени за то, что та подхватила насморк и испортила давно ожидаемый вечер. А теперь Софи осталась дома одна, и времени впереди была уйма, и даже заняться ей было нечем, чтобы как-то отвлечься от тяжелых мыслей о Констанс и ее внезапном бегстве из Лэндфорд-Парка, от этого гнусного графа Блейдсдейла.
Боже правый, думала Софи, неужели этот человек никогда не перестанет портить им жизнь! Он едва не погубил Регину и теперь, похоже, не успокоится, пока не лишит и Констанс малейшей надежды на счастливую жизнь. Хорошо хоть, что Регине, упокой, Господи, ее душу, этот человек уже не может причинить вреда.
Даже теперь, столько лет спустя, Софи не в силах была понять, отчего ее сестра решила в конце концов выйти за Блейдсдейла, хотя уже отвергла его один раз, а кроме того, могла выбрать себе в мужья кого угодно - любой мужчина был бы лучше графа. Тогда ей даже показалось, что Регине было в общем-то все равно, за кого выйти замуж;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Черт возьми! Сколько он себя помнил, ни разу еще, имея дело с женщинами, он не оказывался в таком полном и безысходном замешательстве. В том, что женщиной, посрамившей его прославленное знание женского характера, оказалась его жена, он видел особую иронию судьбы. Его не оставляло очень неприятное чувство, что все его будущее счастье зависит от того, сумеет ли он разгадать загадку, которую задала ему эта женщина.
Вир был слишком наблюдательным человеком, чтобы не заметить, что обычно прямодушная Констанс во все время этого болезненно неприятного разговора старательно избегала смотреть ему в глаза. Право, надо было быть слепым, чтобы не заметить этого. Он понял, разумеется, что она лгала ему, - и это Констанс, которая всегда говорила правду. И не такой он дурак, чтобы не догадаться, что все это каким-то образом было связано с портретом его отца: именно портрет и вывел ее из душевного равновесия и стал причиной тяжелой сцены в спальне.
Дьявольщина! Вывел из душевного равновесия - это, пожалуй, не слишком точно описывает ее состояние. Точнее будет сказать, потряс до глубины души. Но почему? Ясно одно: она узнала человека, изображенного на картине. Но если она узнала лицо, то как могла при этом не знать, что это портрет покойного маркиза де Вира? Более того, почему, узнав наконец, кто изображен на портрете, она так страшно побледнела? Ей-богу, у нее в тот момент были глаза как у раненой лани.
Тут какая-то тайна, и тайна эта сулит беды пострашнее, чем утрата им, Виром, душевного равновесия. Похоже, если он не сумеет разгадать эту загадку, потеряет то единственное, что так неожиданно придало смысл его существованию. Хуже того, если он хоть сколько-то начал разбираться в характере своей юной супруги, она для себя уже решила, что существует некое непреодолимое препятствие для их совместного счастья. Констанс отстранялась от него так решительно, что это было равносильно прямому заявлению о том, что она уходит от него.
Ну конечно, именно это она и собралась сделать!
Боже правый, подумал он и даже подпрыгнул на сиденье. Он застучал набалдашником трости в потолок наемной кареты и приказал кучеру поворачивать. Какой же он был дурак, что позволил чувствам возобладать над здравым смыслом! И как это вообще не похоже на него - расчувствоваться вдруг. Да, его восхитительная супруга явно вскружила ему голову сильнее, чем он мог вообразить.
Карета, захваченная потоком других экипажей, въезжавших в Кенсингтон-Гарденс и Гайд-парк и выезжавших обратно, долго не могла развернуться. Вир, который клял себя на чем свет стоит за свою колоссальную глупость - как же он сразу не догадался, что у Констанс на уме! - места себе не находил, чуя, как уходит драгоценное время. Прошло не менее получаса с его отъезда, когда карета снова подъехала к величественному особняку.
Вир выскочил из кареты и взлетел на крыльцо еще прежде, чем карета остановилась. Не обратив внимания на Коллинза, который только появился в вестибюле, он помчался вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки. Быстро прошел по галерее, где ему попались две горничные, почтительно присевшие перед ним в реверансе, и младший лакей, занятый тем, что заправлял маслом лампы.
Дойдя наконец до двери, из которой он выскочил, немногим более получаса назад, он повернул ручку и, не удосужившись постучаться, распахнул дверь.
Комната с веселенькими бледно-желтыми обоями и мебелью, обитой розовым шелком, приветствовала его насмешливым молчанием. Сундук, одиноко стоявший посреди комнаты, добил его окончательно.
Констанс, его новобрачная маркиза, покинула его.
Густой туман накатывал на улицы города с Темзы, когда полковник Джек Ингрэм, пообещав жене вернуться не поздно, поцеловал ее в щеку и отправился на встречу с офицерами своего бывшего полка, с которыми намеревался провести весь вечер. Сама Софи тоже собиралась провести этот вечер вне дома, на заседании дамского литературного общества, которое должно было быть посвящено обсуждению «Тадеуша Варшавского», первого опубликованного романа молодой, подающей надежды романистки Джейн Портер. Софи рассчитывала, что вечер получится занимательный и приятный, но, к несчастью, миссис Эжени Фарнуэл, в доме которой должно было состояться нынешнее заседание, в последний момент слегла с простудой, и, так как уже не было времени придумать что-нибудь другое, заседание пришлось отменить.
Вот в такие моменты ей особенно не хватало Констанс, подумала Софи, стоя посреди гостиной нижнего этажа и чувствуя себя ягненком, отбившимся от стада. Не то чтобы она была несчастна в замужестве - состоянии, сравнительно новом для нее, - нет, она была более чем счастлива. Она прожила сорок девять лет старой девой, нисколько не тяготясь таким существованием, пока на званом обеде у миссис Делани почти полтора года назад у нее не открылись глаза на новые и восхитительные возможности. Она поняла, что жизнь ее вот-вот изменится к лучшему, едва только взглянула в веселые карие глаза на грубоватом лице, которое хотя и не было красивым в строгом смысле этого слова, однако выражало и ум, и силу духа, что, с точки зрения Софи, было гораздо привлекательнее обычной миловидности черт. Полковник Джек Ингрэм, мгновенно завоевавший место в ее сердце, сделал ее жизнь полной - а ведь она даже не сознавала раньше, что в жизни ее зияют пустоты. Но тем не менее нельзя было не признать, что когда Констанс, как всегда независимая и упрямая, настояла на том, чтобы съехать из ее дома, в жизни ее возникла брешь, которую даже Джек не в силах был полностью залатать.
Она не всегда ощущала наличие этой бреши, иногда даже забывала про нее, если только не происходило чего-нибудь из ряда вон выходящего, что нарушало бы привычный ход жизни. Вот как сегодня, подумала она и - хоть это было глупо - рассердилась на Эжени за то, что та подхватила насморк и испортила давно ожидаемый вечер. А теперь Софи осталась дома одна, и времени впереди была уйма, и даже заняться ей было нечем, чтобы как-то отвлечься от тяжелых мыслей о Констанс и ее внезапном бегстве из Лэндфорд-Парка, от этого гнусного графа Блейдсдейла.
Боже правый, думала Софи, неужели этот человек никогда не перестанет портить им жизнь! Он едва не погубил Регину и теперь, похоже, не успокоится, пока не лишит и Констанс малейшей надежды на счастливую жизнь. Хорошо хоть, что Регине, упокой, Господи, ее душу, этот человек уже не может причинить вреда.
Даже теперь, столько лет спустя, Софи не в силах была понять, отчего ее сестра решила в конце концов выйти за Блейдсдейла, хотя уже отвергла его один раз, а кроме того, могла выбрать себе в мужья кого угодно - любой мужчина был бы лучше графа. Тогда ей даже показалось, что Регине было в общем-то все равно, за кого выйти замуж;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83