«Но коли Бог есть – для чего идти против Его уставлений?!» – «Ты еще глуп, коли сам не понял ответа, – холодно сказал Игнотус. – Так и не с чего торопить события. Главное, не забывай о клятве».
– Так Вы не поняли сразу, что они служили Дьяволу? – спросила Нелли, опустив глаза на безобразно разлохмаченное гусиное перо. Вроде бы, когда она брала его в руки только что, было оно гладко.
– Сдается мне, что понял уже, хоть и не смел в том признаться, – Зайниц вздохнул. – Утром я улучил возможность без надзору рассказать все Алексею. Скорей, чем слова, убедили его лихорадочный вид мой и отчаянье в лице. «Прочь от преступников! – воскликнул он. – Бежим, покуда сами не запятнаны в кромешных делах!» – «Но куда нам бежать? – вопросил я. – Масонские ложи есть в любом городе, мщение постигнет нас неизбежно». – «Должно бросить все, наше имущество теперь – капкан, – Алексея всегда отличала решимость. – Мы молоды и смелы, мы можем начать жизнь с чистого листа. Подадимся на новые земли, мы придумаем что-нибудь до того, как Братство придет туда! В крайнем случае мы выиграем несколько лет жизни, прежде чем все одно погибнем». Я был с ним согласен. Мы бросили Игнотуса по обратной дороге в Москву. Ребяческое веселье нас охватило, и приличие не позволяет мне сейчас поведать, чем был тот занят, когда мы бежали. Одно дело почли мы своим долгом совершить по пути: мы выслали ближайшей почтою письмо, оповещающие власти о том, что священник Козьмодемьянский подменен своим убийцею. Мы знали, что сгущаем тучу над собственными головами, но поступить иначе не могли. По великой удаче, а верней сказать, Божьим произволом мы повстречались под Пермью с человеком, что оказался из Воинства. Он почувствовал, что за нами идет беда, и сумел повести так, что мы ему доверились. Таким образом нам пощасливилось прожить немало деятельных и щасливых лет, прежде чем мщение настигло Рыльского.
– А теперь лазутчик пойман близ Белой Крепости, – проговорила Нелли задумчиво.
– Да, сдается, что дни безмятежные в Крепости опять пресеклись, – ответил Зайниц, вновь обращаясь взглядом к белому листу бумаги.
Глава XX
– Куда это все спешат? – глянув в окно, спросила Нелли Катю на следующее утро. Для того чтобы разглядеть однонаправленное оживленье на улице, пришлось упереться носом в холодное стекло. Окна в Белой Крепости были совсем как в каменных рассказах о старине – наборные. Разве только прозрачней, не из камня-слюды, а все же из стеклышек. Не было в Крепости и зеркал в рост. Оно и понятно, как все это сюда доставлять?
– В книжную избу, – буркнула Катя сердито.
– В вифлиофику? – удивилась Нелли. – А что там всем враз понадобилось?
– Совет держать станут, пленнику допрос делать.
– Ух ты, а мы чего ж сидим?! – Нелли метнулась от окна. – Я тож слушать хочу!
– Ишь, разбежалась. Недорослей никто не звал, тебя в том числе. Уж я спрашивала.
От этакой безумной несправедливости у Нелли сперло дыханье.
– Где отец Модест? – еле выговорила она.
– Не поможет. Он и сказал мне, чтоб ты-де губу не раскатывала. Порядки тут строгие.
– Мы ж его и поймали!
– Поймала-то, положим, княжна Арина, так она там. Она ж взрослая уже по правде.
– Ну так она нам и расскажет. – Нелли чуть успокоилась, однако обида не ушла. – Парашку ты не видала?
– В тайге опять, ей теперь вовсе ни до чего дела нету.
– Так там же не растет ничего.
– Говорит, начинает, – Катя передернула плечом.
– Пойдем хоть, глянем, что да как, – Нелли вздохнула.
Единственной любопытною переменой оказалось то, что взрослые мужчины сняты были с караула, вместо них дозор несли сверстники девочек.
– Видала? – продолжала негодовать Катя. – Сторожить так можно, а на совет нельзя.
Ноги сами привели девочек на крошечную площадь меж вифлиофикою и храмом.
– А я вчера ойротам помогала табун гнать, – Катя мечтательно улыбнулась. – Ох, хорошо! Лошадей много, мчатся тесно, словно река здешняя. Гривы по ветру плещут, ровно волны. Кажется, все на своем пути снесет, закружит, умчит! А копыта стучат, словно камни. Только одно – водную реку своей воле не подчинишь, а табун направишь куда захочешь, коли ловок да смел! Эх, мне б еще Роха сюда!
– Можно подумать, я по Нарду не соскучилась, – ответила было Нелли, да сама себя оборвала: стукнула тяжелая низкая дверь вифлиофики. По очереди вышли трое: два стражника и Сирин между ними. Руки пленного были стянуты за спиною веревкой.
Вид нещасного казался жалок. Серая бледность покрывала его чело и ланиты, красивый маленький рот кривился, словно у дитяти, готового заплакать. Шел он, словно не видя перед собою дороги, и дважды оступался.
– Эк его разобрало, – усмехнулась Катя. – Завершили они, что ль, свое толковище?
Больше, однако, наружу никто не выходил. Стражи повлекли пленника в противуположную от подруг сторону, но прежде чем шагнуть в узкий переулочек, тот зачем-то обернулся через плечо. Взгляд Сирина встретился со взглядом Нелли и неожиданно ожил, словно тот пробудился ото сна. Глаза его, полные печали, не имели просящего выраженья, какое обыкновенно бывает у людей, коим остается лишь уповать на чужое милосердие. Напротив того, он глядел сурово.
– Как с ним поступят? – негромко спросила Нелли. – Арина сказывала, что не убьют.
– Продадут в рабство монголам, – осведомленно ответила Катя. – Оттуда возврату нет. Дикие они, монголы-то, ужас. Не моются никогда, а одежу носят, покуда на теле не истлеет. Нужных мест у них нету, пакостят где приспичит, даже на людях. К шатрам их пешком не пройдешь, так загажено вокруг. И родственной приязни промеж собою вовсе не знают. Всякому человеку ничего так не свято, как мать с отцом. У монголов же другое. Как кто в семье в дряхлость вошел, везут его в овражище особый, Золотой Люлькою прозывается. Там старика и оставят, только еды-питья на первое время дадут немного. Вся овражина костьми человечьими устелена. И живут в той Люльке особые стаи собак, что человечиной кормятся. Так они, монголы-то, тех собак за священных почитают, надевают им ошейники с красными шелковыми лоскутьями. Так-то вот.
– Неужто там все-все так делают? – Нелли поежилась. – Со всей страны в один овраг свозят?
Только сейчас Нелли заметила, что они уж перешли площадь и следуют за Сириным и его стражами, чьи спины маячили в другом конце переулка.
– Не знаю, мне так местные сказывали. Может, не везде такое, а может, и яруг не один. Все одно радости мало у монголов жить. Скот пасти станет небось.
– Нельзя человека отдавать в руки диким! – возмутилась Нелли.
– Не отдавать, а продавать, – поправила Катя. – Коли дикий деньги заплатил, так нипочем от него не сбежишь.
– Уж лучше убить.
– Может, и лучше, только здешние убивать не любят очень.
– Нельзя так поступать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
– Так Вы не поняли сразу, что они служили Дьяволу? – спросила Нелли, опустив глаза на безобразно разлохмаченное гусиное перо. Вроде бы, когда она брала его в руки только что, было оно гладко.
– Сдается мне, что понял уже, хоть и не смел в том признаться, – Зайниц вздохнул. – Утром я улучил возможность без надзору рассказать все Алексею. Скорей, чем слова, убедили его лихорадочный вид мой и отчаянье в лице. «Прочь от преступников! – воскликнул он. – Бежим, покуда сами не запятнаны в кромешных делах!» – «Но куда нам бежать? – вопросил я. – Масонские ложи есть в любом городе, мщение постигнет нас неизбежно». – «Должно бросить все, наше имущество теперь – капкан, – Алексея всегда отличала решимость. – Мы молоды и смелы, мы можем начать жизнь с чистого листа. Подадимся на новые земли, мы придумаем что-нибудь до того, как Братство придет туда! В крайнем случае мы выиграем несколько лет жизни, прежде чем все одно погибнем». Я был с ним согласен. Мы бросили Игнотуса по обратной дороге в Москву. Ребяческое веселье нас охватило, и приличие не позволяет мне сейчас поведать, чем был тот занят, когда мы бежали. Одно дело почли мы своим долгом совершить по пути: мы выслали ближайшей почтою письмо, оповещающие власти о том, что священник Козьмодемьянский подменен своим убийцею. Мы знали, что сгущаем тучу над собственными головами, но поступить иначе не могли. По великой удаче, а верней сказать, Божьим произволом мы повстречались под Пермью с человеком, что оказался из Воинства. Он почувствовал, что за нами идет беда, и сумел повести так, что мы ему доверились. Таким образом нам пощасливилось прожить немало деятельных и щасливых лет, прежде чем мщение настигло Рыльского.
– А теперь лазутчик пойман близ Белой Крепости, – проговорила Нелли задумчиво.
– Да, сдается, что дни безмятежные в Крепости опять пресеклись, – ответил Зайниц, вновь обращаясь взглядом к белому листу бумаги.
Глава XX
– Куда это все спешат? – глянув в окно, спросила Нелли Катю на следующее утро. Для того чтобы разглядеть однонаправленное оживленье на улице, пришлось упереться носом в холодное стекло. Окна в Белой Крепости были совсем как в каменных рассказах о старине – наборные. Разве только прозрачней, не из камня-слюды, а все же из стеклышек. Не было в Крепости и зеркал в рост. Оно и понятно, как все это сюда доставлять?
– В книжную избу, – буркнула Катя сердито.
– В вифлиофику? – удивилась Нелли. – А что там всем враз понадобилось?
– Совет держать станут, пленнику допрос делать.
– Ух ты, а мы чего ж сидим?! – Нелли метнулась от окна. – Я тож слушать хочу!
– Ишь, разбежалась. Недорослей никто не звал, тебя в том числе. Уж я спрашивала.
От этакой безумной несправедливости у Нелли сперло дыханье.
– Где отец Модест? – еле выговорила она.
– Не поможет. Он и сказал мне, чтоб ты-де губу не раскатывала. Порядки тут строгие.
– Мы ж его и поймали!
– Поймала-то, положим, княжна Арина, так она там. Она ж взрослая уже по правде.
– Ну так она нам и расскажет. – Нелли чуть успокоилась, однако обида не ушла. – Парашку ты не видала?
– В тайге опять, ей теперь вовсе ни до чего дела нету.
– Так там же не растет ничего.
– Говорит, начинает, – Катя передернула плечом.
– Пойдем хоть, глянем, что да как, – Нелли вздохнула.
Единственной любопытною переменой оказалось то, что взрослые мужчины сняты были с караула, вместо них дозор несли сверстники девочек.
– Видала? – продолжала негодовать Катя. – Сторожить так можно, а на совет нельзя.
Ноги сами привели девочек на крошечную площадь меж вифлиофикою и храмом.
– А я вчера ойротам помогала табун гнать, – Катя мечтательно улыбнулась. – Ох, хорошо! Лошадей много, мчатся тесно, словно река здешняя. Гривы по ветру плещут, ровно волны. Кажется, все на своем пути снесет, закружит, умчит! А копыта стучат, словно камни. Только одно – водную реку своей воле не подчинишь, а табун направишь куда захочешь, коли ловок да смел! Эх, мне б еще Роха сюда!
– Можно подумать, я по Нарду не соскучилась, – ответила было Нелли, да сама себя оборвала: стукнула тяжелая низкая дверь вифлиофики. По очереди вышли трое: два стражника и Сирин между ними. Руки пленного были стянуты за спиною веревкой.
Вид нещасного казался жалок. Серая бледность покрывала его чело и ланиты, красивый маленький рот кривился, словно у дитяти, готового заплакать. Шел он, словно не видя перед собою дороги, и дважды оступался.
– Эк его разобрало, – усмехнулась Катя. – Завершили они, что ль, свое толковище?
Больше, однако, наружу никто не выходил. Стражи повлекли пленника в противуположную от подруг сторону, но прежде чем шагнуть в узкий переулочек, тот зачем-то обернулся через плечо. Взгляд Сирина встретился со взглядом Нелли и неожиданно ожил, словно тот пробудился ото сна. Глаза его, полные печали, не имели просящего выраженья, какое обыкновенно бывает у людей, коим остается лишь уповать на чужое милосердие. Напротив того, он глядел сурово.
– Как с ним поступят? – негромко спросила Нелли. – Арина сказывала, что не убьют.
– Продадут в рабство монголам, – осведомленно ответила Катя. – Оттуда возврату нет. Дикие они, монголы-то, ужас. Не моются никогда, а одежу носят, покуда на теле не истлеет. Нужных мест у них нету, пакостят где приспичит, даже на людях. К шатрам их пешком не пройдешь, так загажено вокруг. И родственной приязни промеж собою вовсе не знают. Всякому человеку ничего так не свято, как мать с отцом. У монголов же другое. Как кто в семье в дряхлость вошел, везут его в овражище особый, Золотой Люлькою прозывается. Там старика и оставят, только еды-питья на первое время дадут немного. Вся овражина костьми человечьими устелена. И живут в той Люльке особые стаи собак, что человечиной кормятся. Так они, монголы-то, тех собак за священных почитают, надевают им ошейники с красными шелковыми лоскутьями. Так-то вот.
– Неужто там все-все так делают? – Нелли поежилась. – Со всей страны в один овраг свозят?
Только сейчас Нелли заметила, что они уж перешли площадь и следуют за Сириным и его стражами, чьи спины маячили в другом конце переулка.
– Не знаю, мне так местные сказывали. Может, не везде такое, а может, и яруг не один. Все одно радости мало у монголов жить. Скот пасти станет небось.
– Нельзя человека отдавать в руки диким! – возмутилась Нелли.
– Не отдавать, а продавать, – поправила Катя. – Коли дикий деньги заплатил, так нипочем от него не сбежишь.
– Уж лучше убить.
– Может, и лучше, только здешние убивать не любят очень.
– Нельзя так поступать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171