– Он ждет тебя».
Отец встретил меня в своем заваленном старинными бумагами кабинете, окна которого выходили на платаны сада. Наряд на нем был вчерашний, но и без того, по сумрачному, потемневшему лицу, сделалось понятным, что он не ложился.
«Вы звали меня, батюшка?» – с тревогою вопросил я.
«Филипп, – отец поднялся мне навстречу из-за стола. – Филипп, дитя моей скорби, драгоценное мое дитя!»
«Батюшка, что случилося?»
«Сын мой, тебе известно, что я много страдал. – Отец будто не услышал тревожного моего вопроса. – В твоих силах дать сейчас утешение своему родителю. Готов ли ты?»
«Я сделаю все, что Вам угодно будет приказать! Дорогой батюшка, быть может, и даже скорей всего, Эдуар или Симон боле радовали бы Вас успехами в учении, но не сомневайтесь в моей любви! Чего Вы ждете от меня?»
«Послушания. Полного и слепого послушания моей воле. Древние времена видели в нем незыблемое установление Божества, но в нынешние суемудрые дни оно редко».
«Я готов исполнить Вашу волю».
В начале нашей улицы стояла часовня, посвященная Геновефе, защитнице Парижа. Туда и последовали мы с отцом.
«Подойди к алтарю, Филипп», – глухо проговорил отец.
Я повиновался.
«Клянись. „Я покину родину и не ворочусь никогда, будь тому свидетельницею, святая Геновефа. Да буду я проклят вовек, ежели нарушу обещание, данное моему родителю“.
В часовне было и без того темно, но в это мгновение глаза мои, казалось, ослепли. Чужой, идущий издалека голос повторил слова, подсказанные моим отцом.
«Не спрашивай меня ни о чем, Филипп, – молвил отец, когда мы вышли на свет. – О, когда бы я мог рассказать тебе! Настанет день, и ты все поймешь. Увы, злодей Дю Серр прав – начни я пророчествовать на улицах, меня запрятали бы в белый дом».
«Разве Вы не можете довериться мне, батюшка?»
«Я не хочу лишиться твоего доверия. Увы, мне остается лишь уповать на святость обычая и силу любви. Кое-что я смог поведать твоей доброй матери, но на то была причина – я тщился уговорить ее уехать с тобою».
«Матушка разделит со мною изгнание?» – сердце мое дрогнуло.
«Нет, Филипп. Она рассудила, что долг женщины – следовать за мужем, а не за сыном, который найдет поддержку у иной женщины».
«Я… должен жениться не на француженке?»
«Скорей всего так. Быть может, вдалеке встретятся тебе дочери Франции, но поверь, будет лучше для тебя избрать женщину новой страны и обрести новую жизнь. Жена-француженка станет напоминать тебе об утраченном доме. Нельзя жить воспоминанием. Коли я не понял бы того вовремя, ты не увидел бы Божьего света, дорогой мой сын».
«Быть может, француженка-жена заставит меня тосковать о доме. Но отец, отчего тогда Вы хотели, чтобы со мною ехала матушка?»
Лицо родителя моего налилось темной кровью.
«Не спрашивай, Филипп, не спрашивай… Она решила, пусть будет так. О, в одном просчитался презренный Дю Серр – сам я в любом случае с тобою не еду. Подлец мерил по себе».
«Батюшка, коли не хотите Вы открыться мне, не терзайте загадками».
«Ты прав. Отчего ты не спрашиваешь, в какую страну тебе суждено направиться?»
«Мне все едино».
«Ты уедешь в Россию. Некогда страна эта была завоевана гуннами, и ее сообщение с христианскими королевствами пресеклось. Ныне она успешно возвращается к цивилизованности. Страна сия богата и огромна, в ней скрыты неисчерпаемые возможности. Со знатностью и деньгами ты легко найдешь там себе место. Я буду руководить тобою издалека. Не обосновывайся поначалу в столицах, в России их две, старая и новая, живи в глуши, осваивая язык и нравы. С большей открытостью ты заживешь, когда я переведу тебе все средства к достойному существованию – это потребует некоторого времени. Впрочем, все сие мы еще успеем обсудить».
Не в силах сдержать себя, я зарыдал. Отец прижал меня к груди, и я услышал, что и его душат слезы.
Через десять дней меня уже не было в Париже, и с той поры минул почти год.
– И ничего не прояснилось с тех пор относительно сего странного изгнания? – спросила Нелли тихонько.
– Ничего.
Они стояли на площади, невдалеке от собора. Целых два корявых фонаря торчало и тут – скорей мешая глазам приноровиться к темноте, чем даруя свет.
– Есть опасность, которую немногим новичкам удается избежать, – произнес Роскоф. – Приемы, отточенные при хорошем свете, в зале, забываются при нежданном нападении. В таком месте, как это, из-за угла, ночью… Защищайтесь, нето я наставлю изрядных синяков!
Привычный звон металла наполнил площадь.
– Иной раз покажется, будто с кондотьером каким наемным говоришь, что в Париже только и рыскал по темным переулкам, – с насмешкою произнесла Нелли. Длинная тирада не отняла у нее дыхания, голос звучал ровно. А еще неделю назад голос прерывался, когда она говорила во время фехтования.
– Ни одного человека в жизни не убил и нисколь о том не жалею, – засмеялся Роскоф. – Видишь ли, юный Роман, тому, кто лучше других ладит со шпагою, не надобно затевать ссоры.
– Ссоры? – Нелли увернулась от удара, согнувшись в три погибели.
– Всегда тщился быть обязательным, чтобы ненароком не сделаться убийцей. Bien!
Нелли застыла на месте, приоткрыв рот от изумления: тяжелый защитный наконечник ее шпаги ударил под ключицу Роскофа.
– Отлично, мой друг, отлично! – Роскоф небрежно уронил шпагу в ножны. – Скажу тебе, сейчас я того и ждал. Ты из тех, в ком обстоятельства влияют на способность. Иначе сказать, в темноте тебе сражаться легче, чем при свете, ибо темнота будоражит ощущенье опасности. Да я еще и пригрозил обидно. Истинным мастерством тебе не овладеть никогда, для того недостанет терпения и холодности. Но за себя ты постоишь.
– Филипп… это случайность! – Нелли до сих пор не верила себе: положительно не способна она достать Роскофа. – Второй раз не получится, я знаю.
– Не получится. Но коли получилося единожды – стало быть, я довел тебя до твоей высоты. Лучше ты не будешь. Да и откудова взяться должной силе в мышцах? – Роскоф вздохнул. – Я чаю, лучше тебе ехать с Ивелиным, все ж безопасней.
– Мне вправду пора в дорогу, Филипп, но… – Нелли замялась. Право же, им с Катей Ивелин вовсе не нужен в пути.
– Все забываю о твоем секрете. Езжай как знаешь.
– Я вовек не избуду благодарности за науку, Филипп! – с горячностью воскликнула Нелли. – Не поминай меня лихом.
– Лихом не стану. – Роскоф с печальною внимательностью окинул Нелли долгим взором. – Но жаль, не знаю, каким же именем поминать тебя взаправду?
Корявые фонари закачались перед глазами Нелли, словно лес в хорошую бурю. Нет, быть не может, не о том Роскоф говорит.
– Я не пойму тебя, прости. Я – это я, кем же мне быть еще, как не чадом моих родителей?
– Друг мой, кого угодно тщись обмануть, только не француза, – Роскоф был теперь сериозен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Отец встретил меня в своем заваленном старинными бумагами кабинете, окна которого выходили на платаны сада. Наряд на нем был вчерашний, но и без того, по сумрачному, потемневшему лицу, сделалось понятным, что он не ложился.
«Вы звали меня, батюшка?» – с тревогою вопросил я.
«Филипп, – отец поднялся мне навстречу из-за стола. – Филипп, дитя моей скорби, драгоценное мое дитя!»
«Батюшка, что случилося?»
«Сын мой, тебе известно, что я много страдал. – Отец будто не услышал тревожного моего вопроса. – В твоих силах дать сейчас утешение своему родителю. Готов ли ты?»
«Я сделаю все, что Вам угодно будет приказать! Дорогой батюшка, быть может, и даже скорей всего, Эдуар или Симон боле радовали бы Вас успехами в учении, но не сомневайтесь в моей любви! Чего Вы ждете от меня?»
«Послушания. Полного и слепого послушания моей воле. Древние времена видели в нем незыблемое установление Божества, но в нынешние суемудрые дни оно редко».
«Я готов исполнить Вашу волю».
В начале нашей улицы стояла часовня, посвященная Геновефе, защитнице Парижа. Туда и последовали мы с отцом.
«Подойди к алтарю, Филипп», – глухо проговорил отец.
Я повиновался.
«Клянись. „Я покину родину и не ворочусь никогда, будь тому свидетельницею, святая Геновефа. Да буду я проклят вовек, ежели нарушу обещание, данное моему родителю“.
В часовне было и без того темно, но в это мгновение глаза мои, казалось, ослепли. Чужой, идущий издалека голос повторил слова, подсказанные моим отцом.
«Не спрашивай меня ни о чем, Филипп, – молвил отец, когда мы вышли на свет. – О, когда бы я мог рассказать тебе! Настанет день, и ты все поймешь. Увы, злодей Дю Серр прав – начни я пророчествовать на улицах, меня запрятали бы в белый дом».
«Разве Вы не можете довериться мне, батюшка?»
«Я не хочу лишиться твоего доверия. Увы, мне остается лишь уповать на святость обычая и силу любви. Кое-что я смог поведать твоей доброй матери, но на то была причина – я тщился уговорить ее уехать с тобою».
«Матушка разделит со мною изгнание?» – сердце мое дрогнуло.
«Нет, Филипп. Она рассудила, что долг женщины – следовать за мужем, а не за сыном, который найдет поддержку у иной женщины».
«Я… должен жениться не на француженке?»
«Скорей всего так. Быть может, вдалеке встретятся тебе дочери Франции, но поверь, будет лучше для тебя избрать женщину новой страны и обрести новую жизнь. Жена-француженка станет напоминать тебе об утраченном доме. Нельзя жить воспоминанием. Коли я не понял бы того вовремя, ты не увидел бы Божьего света, дорогой мой сын».
«Быть может, француженка-жена заставит меня тосковать о доме. Но отец, отчего тогда Вы хотели, чтобы со мною ехала матушка?»
Лицо родителя моего налилось темной кровью.
«Не спрашивай, Филипп, не спрашивай… Она решила, пусть будет так. О, в одном просчитался презренный Дю Серр – сам я в любом случае с тобою не еду. Подлец мерил по себе».
«Батюшка, коли не хотите Вы открыться мне, не терзайте загадками».
«Ты прав. Отчего ты не спрашиваешь, в какую страну тебе суждено направиться?»
«Мне все едино».
«Ты уедешь в Россию. Некогда страна эта была завоевана гуннами, и ее сообщение с христианскими королевствами пресеклось. Ныне она успешно возвращается к цивилизованности. Страна сия богата и огромна, в ней скрыты неисчерпаемые возможности. Со знатностью и деньгами ты легко найдешь там себе место. Я буду руководить тобою издалека. Не обосновывайся поначалу в столицах, в России их две, старая и новая, живи в глуши, осваивая язык и нравы. С большей открытостью ты заживешь, когда я переведу тебе все средства к достойному существованию – это потребует некоторого времени. Впрочем, все сие мы еще успеем обсудить».
Не в силах сдержать себя, я зарыдал. Отец прижал меня к груди, и я услышал, что и его душат слезы.
Через десять дней меня уже не было в Париже, и с той поры минул почти год.
– И ничего не прояснилось с тех пор относительно сего странного изгнания? – спросила Нелли тихонько.
– Ничего.
Они стояли на площади, невдалеке от собора. Целых два корявых фонаря торчало и тут – скорей мешая глазам приноровиться к темноте, чем даруя свет.
– Есть опасность, которую немногим новичкам удается избежать, – произнес Роскоф. – Приемы, отточенные при хорошем свете, в зале, забываются при нежданном нападении. В таком месте, как это, из-за угла, ночью… Защищайтесь, нето я наставлю изрядных синяков!
Привычный звон металла наполнил площадь.
– Иной раз покажется, будто с кондотьером каким наемным говоришь, что в Париже только и рыскал по темным переулкам, – с насмешкою произнесла Нелли. Длинная тирада не отняла у нее дыхания, голос звучал ровно. А еще неделю назад голос прерывался, когда она говорила во время фехтования.
– Ни одного человека в жизни не убил и нисколь о том не жалею, – засмеялся Роскоф. – Видишь ли, юный Роман, тому, кто лучше других ладит со шпагою, не надобно затевать ссоры.
– Ссоры? – Нелли увернулась от удара, согнувшись в три погибели.
– Всегда тщился быть обязательным, чтобы ненароком не сделаться убийцей. Bien!
Нелли застыла на месте, приоткрыв рот от изумления: тяжелый защитный наконечник ее шпаги ударил под ключицу Роскофа.
– Отлично, мой друг, отлично! – Роскоф небрежно уронил шпагу в ножны. – Скажу тебе, сейчас я того и ждал. Ты из тех, в ком обстоятельства влияют на способность. Иначе сказать, в темноте тебе сражаться легче, чем при свете, ибо темнота будоражит ощущенье опасности. Да я еще и пригрозил обидно. Истинным мастерством тебе не овладеть никогда, для того недостанет терпения и холодности. Но за себя ты постоишь.
– Филипп… это случайность! – Нелли до сих пор не верила себе: положительно не способна она достать Роскофа. – Второй раз не получится, я знаю.
– Не получится. Но коли получилося единожды – стало быть, я довел тебя до твоей высоты. Лучше ты не будешь. Да и откудова взяться должной силе в мышцах? – Роскоф вздохнул. – Я чаю, лучше тебе ехать с Ивелиным, все ж безопасней.
– Мне вправду пора в дорогу, Филипп, но… – Нелли замялась. Право же, им с Катей Ивелин вовсе не нужен в пути.
– Все забываю о твоем секрете. Езжай как знаешь.
– Я вовек не избуду благодарности за науку, Филипп! – с горячностью воскликнула Нелли. – Не поминай меня лихом.
– Лихом не стану. – Роскоф с печальною внимательностью окинул Нелли долгим взором. – Но жаль, не знаю, каким же именем поминать тебя взаправду?
Корявые фонари закачались перед глазами Нелли, словно лес в хорошую бурю. Нет, быть не может, не о том Роскоф говорит.
– Я не пойму тебя, прости. Я – это я, кем же мне быть еще, как не чадом моих родителей?
– Друг мой, кого угодно тщись обмануть, только не француза, – Роскоф был теперь сериозен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171