Но здесь мы едва ли им запасемся. Сударь, спрошу покуда лишь одно – располагаете ли Вы неограниченным временем, быть может, двумя месяцами или даже полугодом, необходимыми, дабы помочь мне содеять дела, после которых мы сможем со спокойным сердцем сопроводить нашего юного… Романа под родительский кров?
– Я был не волен собою до прошлой недели, но теперь располагаю своим временем совершенно.
– На что же нам нужно полгода? – воскликнула Нелли, только сейчас сопоставившая скорое появление Параши с семейными своими обстоятельствами. – Если Парашка здесь, то родители меня уже обыскались! Они же ума лишатся за целых полгода!
– Не тревожься об этом. Прасковия сама тебе завтра расскажет, как мы удачно все уладили. Родители твои спокойны.
– Все одно, я хочу попасть домой поскорее. Ларец уже вернулся ко мне. Чем же таким я должна заниматься целых шесть месяцев ради Вашего удовольствия?
– Ты предпочла бы ради своего удовольствия поскорей уединиться дома, чтобы заняться тем, чем ты занимаешься с камнями. – Голос отца Модеста сделался неожиданно суров. – Но как долго, по-твоему, это удовольствие может продлиться, маленькая Нелли? Или родительский кров представляется тебе, как малолетнему младенцу, самым безопасным местом в мире, местом, которому ничто не может грозить?
Нелли потупилась: отец Модест был прав, но ей и в голову не приходило ране, что Венедиктов может последовать за нею столь далеко. Раз он послал такую погоню, то будет выслеживать ее, покуда не дознается, где она хранит свое сокровище! Как глупо с ее стороны!
– По щастию, наши цели совпадают. Выполнив мою просьбу, ты сможешь спокойно воротиться домой. Венедиктов тебя тогда не потревожит.
– Что же ему помешает это сделать? – Голос Нелли предательски задрожал.
– Ты бы лучше спросила, чего мне надобно.
– Чего же?..
– Видишь ли, маленькая Нелли… – отец Модест замолчал, медленно прошелся по горнице. Освобожденные из косы волосы его, уже подсохшие, падали на плечи серебряными волнами. – Мне непременно нужно уничтожить Венедиктова. Вот только без твоей помощи этого никак не получится.
Глава XXXV
Впервые за долгое время сон Нелли был так глубок, что никакие сновидения не тревожили ее. Что же касается отца Модеста и Роскофа, то они, напротив, вовсе не отдали дани Морфею. Это поняла Нелли, как только открыла глаза: оба сидели за нескобленым столом, с выгоревшим до самого олова подсвечником между ними, меж тем как в слепые окошки пробивался опаловый туманный рассвет.
– … человека равно глубочайших учености и таланта, – с нескрываемым почтением говорил отец Модест, и Нелли подосадовала, что спала в эту ночь. Оставалось только не шевелиться, лежа на продымленной овчине, и чуть прикрыть глаза ресницами. – Восхищение мое непомерно.
– Но где ключ к печальной моей судьбе? – с волнением воскликнул Роскоф, но тут же обернулся в сторону Нелли и понизил голос. – Я вижу, Вам внятен язык моих злоключений. Не томите же меня.
– Я далек от того, чтобы играть Вашим естественным нетерпением, – мягко ответил отец Модест. – Просто не враз понял, с чего начать мое объяснение. Запаситесь терпеньем, дорогой друг, рассказ будет долог.
– Я оборотился в аллегорию Терпения, – судя по интонациям, Роскоф явно преувеличивал свое превращение. – Но говорите!
– С условием – не обижаться, ежели что-то покажется колким. Прежде всего, Вам лишь по незнанию представлялось, что научные занятия Вашего батюшки не имели связи между собою. Финикия, Жакерия, Реформация – все это линии одного чертежа, но лишь высоко просвещенный ум способен узреть весь рисунок. Не казалось ли Вам странно когда-нибудь, что соотечественники Ваши едят конину?
– Что?! – Роскоф даже привстал от удивления.
– Вам, верно, рассказывала в младенческие годы сказки нянька? – отец Модест успокаивающим движеньем руки предложил Роскофу сесть. – Помните, что хороший охотник никогда не ест говорящих животных?
– Говорящих животных не бывает, – сквозь зубы процедил Роскоф. – Что нам с Вами за дело до нянькиных сказок?
– В каждой сказке – кладезь познания. Не стоит лишь понимать сказки вовсе буквально. Говорящие животные бывают, мой друг. Только говорят они с нами, конечно, особым языком. Животные эти – лошади, собаки – словом, те, что помогают нам в совместной работе.
– Разве коровы не помогают человеку? Они даже полезней собак.
– Коровы для нас лишь источник мяса и молока. Разум их нам не потребен. Закон Натуры жесток, и овцы, свиньи, равно как и коровы, живут с нами бок о бок, но являются лишь ходячими кладовыми шерсти, молока, кожи, мяса… Но мы не говорим с ними, ибо нельзя говорить с тем, кого ешь. Это святой запрет. Совместные усилия разума, что возникают между человеком и собакою, и есть своего рода язык. Поедание тех, с кем есть у тебя язык, близко к антропофагии, весьма близко.
– Но при чем…
– Никто, кроме французов, не сделал из говорящих животных признанного лакомства. Неужели Вы не понимаете, что сие есть свидетельство того, что с нацией не все в порядке?
– Я не думал, но… Постойте, у меня был поросенок, что искал трюфели. Я дрожал все детские годы, когда гостил в деревне, что моего обожаемого Поркуса съедят, как обыкновенную свинью.
– Все верно, мой друг. Свиньи – не говорящие животные, но, заговоривши со свиньей, ее нельзя уже есть. Та свинья была говорящая, она трудилась на людей.
– И вспоминаю теперь, что в нашем дому конины не подавали. Но разве сие не пустяк?
– О, нет, не пустяк! Как раз в таком дому, как ваш, этому подлому блюду не было места. Все одно к одному, мой друг! Вы скоро прозрите сами. Древние карфагеняне же ели собак и тоже почитали их деликатесом. А Вы знаете, откуда взялись карфагеняне? Карфаген был колонией Финикии, пережившей ее. Мы не знаем, что ели финикийцы, но скорей всего то же самое, что и их потомки карфагеняне. Вероятнее всего, финикийцы ели и человеков.
– Финикийцы?
– Да, да, финикийцы, которых внимательно изучал Ваш отец! О, сколь прав был благородный римлянин, что каждую речь завершал словами: «А еще я считаю, что Карфаген должен быть разрушен!» И римляне разрушили Карфаген, не оставя и следа от мерзостных богов его, коим приносились в жертву сотни, тысячи маленьких детей! Римляне сровняли Карфаген с землей. Финикии уже не было, казалось, человечество может дышать полною грудью. Кто вспомнил бы о том, что Карфаген был не единственным наследником Финикии? Жалкие поселения, что были разбиты близ оловянных рудников, единственно для их обслуживания на нужды Финикии, сохранили ядовитую кровь. Где находились эти поселенья?
– У нас. На берегах Франции.
– Кто еще жил в тех местах?
– Галлы, это знает любой школьник.
– Думаете Вы, Ваша родная земля была прародиною галлов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
– Я был не волен собою до прошлой недели, но теперь располагаю своим временем совершенно.
– На что же нам нужно полгода? – воскликнула Нелли, только сейчас сопоставившая скорое появление Параши с семейными своими обстоятельствами. – Если Парашка здесь, то родители меня уже обыскались! Они же ума лишатся за целых полгода!
– Не тревожься об этом. Прасковия сама тебе завтра расскажет, как мы удачно все уладили. Родители твои спокойны.
– Все одно, я хочу попасть домой поскорее. Ларец уже вернулся ко мне. Чем же таким я должна заниматься целых шесть месяцев ради Вашего удовольствия?
– Ты предпочла бы ради своего удовольствия поскорей уединиться дома, чтобы заняться тем, чем ты занимаешься с камнями. – Голос отца Модеста сделался неожиданно суров. – Но как долго, по-твоему, это удовольствие может продлиться, маленькая Нелли? Или родительский кров представляется тебе, как малолетнему младенцу, самым безопасным местом в мире, местом, которому ничто не может грозить?
Нелли потупилась: отец Модест был прав, но ей и в голову не приходило ране, что Венедиктов может последовать за нею столь далеко. Раз он послал такую погоню, то будет выслеживать ее, покуда не дознается, где она хранит свое сокровище! Как глупо с ее стороны!
– По щастию, наши цели совпадают. Выполнив мою просьбу, ты сможешь спокойно воротиться домой. Венедиктов тебя тогда не потревожит.
– Что же ему помешает это сделать? – Голос Нелли предательски задрожал.
– Ты бы лучше спросила, чего мне надобно.
– Чего же?..
– Видишь ли, маленькая Нелли… – отец Модест замолчал, медленно прошелся по горнице. Освобожденные из косы волосы его, уже подсохшие, падали на плечи серебряными волнами. – Мне непременно нужно уничтожить Венедиктова. Вот только без твоей помощи этого никак не получится.
Глава XXXV
Впервые за долгое время сон Нелли был так глубок, что никакие сновидения не тревожили ее. Что же касается отца Модеста и Роскофа, то они, напротив, вовсе не отдали дани Морфею. Это поняла Нелли, как только открыла глаза: оба сидели за нескобленым столом, с выгоревшим до самого олова подсвечником между ними, меж тем как в слепые окошки пробивался опаловый туманный рассвет.
– … человека равно глубочайших учености и таланта, – с нескрываемым почтением говорил отец Модест, и Нелли подосадовала, что спала в эту ночь. Оставалось только не шевелиться, лежа на продымленной овчине, и чуть прикрыть глаза ресницами. – Восхищение мое непомерно.
– Но где ключ к печальной моей судьбе? – с волнением воскликнул Роскоф, но тут же обернулся в сторону Нелли и понизил голос. – Я вижу, Вам внятен язык моих злоключений. Не томите же меня.
– Я далек от того, чтобы играть Вашим естественным нетерпением, – мягко ответил отец Модест. – Просто не враз понял, с чего начать мое объяснение. Запаситесь терпеньем, дорогой друг, рассказ будет долог.
– Я оборотился в аллегорию Терпения, – судя по интонациям, Роскоф явно преувеличивал свое превращение. – Но говорите!
– С условием – не обижаться, ежели что-то покажется колким. Прежде всего, Вам лишь по незнанию представлялось, что научные занятия Вашего батюшки не имели связи между собою. Финикия, Жакерия, Реформация – все это линии одного чертежа, но лишь высоко просвещенный ум способен узреть весь рисунок. Не казалось ли Вам странно когда-нибудь, что соотечественники Ваши едят конину?
– Что?! – Роскоф даже привстал от удивления.
– Вам, верно, рассказывала в младенческие годы сказки нянька? – отец Модест успокаивающим движеньем руки предложил Роскофу сесть. – Помните, что хороший охотник никогда не ест говорящих животных?
– Говорящих животных не бывает, – сквозь зубы процедил Роскоф. – Что нам с Вами за дело до нянькиных сказок?
– В каждой сказке – кладезь познания. Не стоит лишь понимать сказки вовсе буквально. Говорящие животные бывают, мой друг. Только говорят они с нами, конечно, особым языком. Животные эти – лошади, собаки – словом, те, что помогают нам в совместной работе.
– Разве коровы не помогают человеку? Они даже полезней собак.
– Коровы для нас лишь источник мяса и молока. Разум их нам не потребен. Закон Натуры жесток, и овцы, свиньи, равно как и коровы, живут с нами бок о бок, но являются лишь ходячими кладовыми шерсти, молока, кожи, мяса… Но мы не говорим с ними, ибо нельзя говорить с тем, кого ешь. Это святой запрет. Совместные усилия разума, что возникают между человеком и собакою, и есть своего рода язык. Поедание тех, с кем есть у тебя язык, близко к антропофагии, весьма близко.
– Но при чем…
– Никто, кроме французов, не сделал из говорящих животных признанного лакомства. Неужели Вы не понимаете, что сие есть свидетельство того, что с нацией не все в порядке?
– Я не думал, но… Постойте, у меня был поросенок, что искал трюфели. Я дрожал все детские годы, когда гостил в деревне, что моего обожаемого Поркуса съедят, как обыкновенную свинью.
– Все верно, мой друг. Свиньи – не говорящие животные, но, заговоривши со свиньей, ее нельзя уже есть. Та свинья была говорящая, она трудилась на людей.
– И вспоминаю теперь, что в нашем дому конины не подавали. Но разве сие не пустяк?
– О, нет, не пустяк! Как раз в таком дому, как ваш, этому подлому блюду не было места. Все одно к одному, мой друг! Вы скоро прозрите сами. Древние карфагеняне же ели собак и тоже почитали их деликатесом. А Вы знаете, откуда взялись карфагеняне? Карфаген был колонией Финикии, пережившей ее. Мы не знаем, что ели финикийцы, но скорей всего то же самое, что и их потомки карфагеняне. Вероятнее всего, финикийцы ели и человеков.
– Финикийцы?
– Да, да, финикийцы, которых внимательно изучал Ваш отец! О, сколь прав был благородный римлянин, что каждую речь завершал словами: «А еще я считаю, что Карфаген должен быть разрушен!» И римляне разрушили Карфаген, не оставя и следа от мерзостных богов его, коим приносились в жертву сотни, тысячи маленьких детей! Римляне сровняли Карфаген с землей. Финикии уже не было, казалось, человечество может дышать полною грудью. Кто вспомнил бы о том, что Карфаген был не единственным наследником Финикии? Жалкие поселения, что были разбиты близ оловянных рудников, единственно для их обслуживания на нужды Финикии, сохранили ядовитую кровь. Где находились эти поселенья?
– У нас. На берегах Франции.
– Кто еще жил в тех местах?
– Галлы, это знает любой школьник.
– Думаете Вы, Ваша родная земля была прародиною галлов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171