Сперва в ногах у девочек появилась ее рассерженная голова, затем к голове приросли плечи, стан. – Матушка-игуменья за ней послала, а она с девчонками балуется! Волоса-то, волоса когда ж теперь прибирать? Скажет матушка, растрёпка приехала, прогневается!
Параша почувствовала, как отливает от лица кровь. Вот оно, началось! Гром грянул как раз тогда, когда она вовсе забыла о тучах.
– Не бранись, матушка-сестрица Меланья, напугала барышню-то.
– И то верно, да не дрожи так, деточка, – приговаривала женщина, подталкивая Парашу. – Даст Бог, не прогневается матушка.
Дороги в покои княгини Параша не запомнила, так подгибались колени и темнело в глазах. Похоже, что было недалеко. Параша не успела оглядеться, как оказалась в просторной комнате с затененными белой кисеей окнами.
– Погоди здесь. – Выпустив наконец Парашу из цепких маленьких рук, послушница Мелания выскользнула из покоев.
В комнате никого не было, но из-за темных портьер, закрывающих вход в смежную с нею другую, доносились два голоса: один глубокий, звучный, но вместе с тем гибкий, привыкший лишь повелевать, другой – рассыпчатый и мелкий, словно слова стучали сухим горохом в деревянную миску. Сквозь шум в ушах Параша кое-как расслышала, что голоса обсуждают, где лучше сено – за поймой или перед ближней рощей.
Девочка осмелилась оглядеться. Покои матери Евдоксии были красивы, но строги. В дальнем углу высилась страшная кровать с резными черными столбиками, державшими бархатный темно-коричневый полог. Икон было, понятное дело, много, но они показались Параше какими-то необычными, похожими скорей на господские портреты, что висели в Сабуровском дому, в зале и в кабинете. Неужто художник с драным локтем писал их, пристроившись со своим ящиком прямо напротив Иисуса или Девы Марии, а Дева Мария по три часа кряду сидела в неподвижной позе и скучала, как Нелли минувшей весной?
– Ты бумагу-то сейчас и перебели. – Что-то стукнуло и зашуршало. Высокая и дородная, вся в черном, княгиня выплыла навстречу Параше. Лицо ее было красиво даже и в преклонные лета: белое и румяное без белил и румян, с живыми черными глазами, маленьким округлым подбородком и тонким, с трепетными ноздрями носом. – Так вот она, дочь моей крестницы. Нет, дитя, не целуй мне руки, я хочу без церемоний обнять тебя. Дай посмотреть, похожа ли?
Под пытливым взглядом этих черных веселых глаз Параше больше всего хотелось зажмуриться.
– Что Лиза? Держится ли она? – спрашивала между тем княгиня, вертя Парашу за плечи.
– Богу молится, – прошептала Параша, надеясь, что удачный ответ умаслит игуменью.
– Не лги мне, дитя, – княгиня нахмурилась. – У Лизы Бог в сердце, но не в голове. Не думаю, чтоб горе ее изменило. Боюсь, и ты воспитана не как надобно. Но о том мы поговорим еще с тобой, а теперь ответь. Как могло получиться, что тебя пустили в дорогу с одним кучером, без единой женской прислуги? Или это мода теперь самое себя обслуживать в дороге? Родители твои, я чаю, не отстали от негодника Жан-Жака?
Ответ был заготовлен заранее, поэтому Параша приободрилась.
– Со мною были две дворовые девчонки, матушка. Только заболели обе вчера, как ночевали в селе.
– Заболели? – прохладная белая рука игуменьи легла Параше на лоб. – Чем?
– Животом. Хозяйка грибов в сметане пожарила, поели да и занемогли. Очень уж маялись, а я побоялась оставаться, что беспокойство выйдет – долго-де еду. На обратной дороге человек их заберет да домой отвезет.
– Дети и есть дети, нет бы взрослую женщину приставить. – Княгиня вздохнула укоризненно, но тут же встревожилась вновь. – А ты тех грибов совсем не ела, Елена?
– А я… Я, матушка, грибов не люблю, вовсе не ем, никаких.
Княгиня засмеялась приятным негромким смехом и неожиданно крепко прижала Парашу к груди.
– Теперь вижу, ты и впрямь похожа на мою Лизаньку, а я уж понять не могла, чего сердце молчит. Елена, дорогое дитя!
Глава XV
В отличие от Параши Катя, также в жизни не покидавшая Сабурова, не была слишком изумлена городом Дроздовом, представшим перед путешественниками на исходе следующего дня. (Был он между тем вдвое больше города Беловехи, через который проехала Параша.) С недоумением призналась она Нелли, что переживает странное чувство, будто все то новое, что открывается ее глазам, как бы не слишком ново.
– Порой мне чудится, будто много таких мест я перевидала с младенческих лет. Словно менялись они перед глазами куда раньше, чем я научилась понимать, что такое перемена. Я даже вижу себя, маленькую, подвешенную в большом платке за спиной у цыганки.
– Маленькая была ты в Сабурове, и мать твоя уж наверное не цыганка, – ответила Нелли, спешиваясь у коновязи. – Кстати о цыганах. Едва ли кто-то еще нас накормит, придется обедать нынче в этом трактире. Не скажу, чтоб мне это было по душе.
– А куда денешься? – спрыгнув следом, Катя любовно похлопала Роха по шее, а затем уже захлопотала с поводьями. – Все ж таки городище кругом. Вот в лесных харчевнях, сказывают, и впрямь страшно ночевать.
Распахнутые двери низкой постройки зияли, как черный беззубый рот. Нелли глубоко вдохнула и смело шагнула в темноту.
Сквозь маленькие оконца, не стекленные, а затянутые какой-то промасленной дрянью, едва ли можно было разглядеть что-то, кроме нескольких грубых столов и скамей, поэтому поглубже, в углу, горела сальная свеча. Угол был отделен от зала дощатой перегородкою, высотой по пояс человеку, что возился за нею спиной к входу, переставляя на полках посуду. Другая свеча стояла на столе между единственными в этот дневной час посетителями – двумя молодыми дворянами.
Небрежной походкой ступая по утоптанному земляному полу, Нелли приблизилась к ближнему от дверей столу и уселась на скамью. Надо думать, положено ждать, покуда прислуга подойдет и спросит, чего угодно откушать.
Катя, замешкавшаяся у лошадей, вошла за Нелли.
Сроду не доводилось Нелли сиживать за таким грязным столом. Казалось, бурую столешницу никогда не скоблили ножом, как делают это в деревенских домах.
– Лучше каждый раз ночевать в стогу или в лесу, чем в таких местах, – негромко сказала она Кате, с осанкою заправского лакея вставшей за ее спиной.
– В погожую ночь да летом – лучше. Ну как август студеный будет? – так же тихо отозвалась та.
– Здесь наверное клопы и блохи.
– Что подать молодому барину? – осведомился ражий детина с низким лбом, выбравшийся, наконец, из огородки. – Курники, крупеники, подовые нынче удались.
– Принеси курников, да человеку моему погодя еще щей, мне не надо. А главное – чаю.
– Чаю не подаем-с, – детина туповато глянул исподлобья. – Разве узвару или квасу.
– Ну ладно, принеси тогда квасу, светлого. – Нелли нахмурилась.
– Чай подают в заведении на площади, сударь, – оборотился к Нелли один из посетителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Параша почувствовала, как отливает от лица кровь. Вот оно, началось! Гром грянул как раз тогда, когда она вовсе забыла о тучах.
– Не бранись, матушка-сестрица Меланья, напугала барышню-то.
– И то верно, да не дрожи так, деточка, – приговаривала женщина, подталкивая Парашу. – Даст Бог, не прогневается матушка.
Дороги в покои княгини Параша не запомнила, так подгибались колени и темнело в глазах. Похоже, что было недалеко. Параша не успела оглядеться, как оказалась в просторной комнате с затененными белой кисеей окнами.
– Погоди здесь. – Выпустив наконец Парашу из цепких маленьких рук, послушница Мелания выскользнула из покоев.
В комнате никого не было, но из-за темных портьер, закрывающих вход в смежную с нею другую, доносились два голоса: один глубокий, звучный, но вместе с тем гибкий, привыкший лишь повелевать, другой – рассыпчатый и мелкий, словно слова стучали сухим горохом в деревянную миску. Сквозь шум в ушах Параша кое-как расслышала, что голоса обсуждают, где лучше сено – за поймой или перед ближней рощей.
Девочка осмелилась оглядеться. Покои матери Евдоксии были красивы, но строги. В дальнем углу высилась страшная кровать с резными черными столбиками, державшими бархатный темно-коричневый полог. Икон было, понятное дело, много, но они показались Параше какими-то необычными, похожими скорей на господские портреты, что висели в Сабуровском дому, в зале и в кабинете. Неужто художник с драным локтем писал их, пристроившись со своим ящиком прямо напротив Иисуса или Девы Марии, а Дева Мария по три часа кряду сидела в неподвижной позе и скучала, как Нелли минувшей весной?
– Ты бумагу-то сейчас и перебели. – Что-то стукнуло и зашуршало. Высокая и дородная, вся в черном, княгиня выплыла навстречу Параше. Лицо ее было красиво даже и в преклонные лета: белое и румяное без белил и румян, с живыми черными глазами, маленьким округлым подбородком и тонким, с трепетными ноздрями носом. – Так вот она, дочь моей крестницы. Нет, дитя, не целуй мне руки, я хочу без церемоний обнять тебя. Дай посмотреть, похожа ли?
Под пытливым взглядом этих черных веселых глаз Параше больше всего хотелось зажмуриться.
– Что Лиза? Держится ли она? – спрашивала между тем княгиня, вертя Парашу за плечи.
– Богу молится, – прошептала Параша, надеясь, что удачный ответ умаслит игуменью.
– Не лги мне, дитя, – княгиня нахмурилась. – У Лизы Бог в сердце, но не в голове. Не думаю, чтоб горе ее изменило. Боюсь, и ты воспитана не как надобно. Но о том мы поговорим еще с тобой, а теперь ответь. Как могло получиться, что тебя пустили в дорогу с одним кучером, без единой женской прислуги? Или это мода теперь самое себя обслуживать в дороге? Родители твои, я чаю, не отстали от негодника Жан-Жака?
Ответ был заготовлен заранее, поэтому Параша приободрилась.
– Со мною были две дворовые девчонки, матушка. Только заболели обе вчера, как ночевали в селе.
– Заболели? – прохладная белая рука игуменьи легла Параше на лоб. – Чем?
– Животом. Хозяйка грибов в сметане пожарила, поели да и занемогли. Очень уж маялись, а я побоялась оставаться, что беспокойство выйдет – долго-де еду. На обратной дороге человек их заберет да домой отвезет.
– Дети и есть дети, нет бы взрослую женщину приставить. – Княгиня вздохнула укоризненно, но тут же встревожилась вновь. – А ты тех грибов совсем не ела, Елена?
– А я… Я, матушка, грибов не люблю, вовсе не ем, никаких.
Княгиня засмеялась приятным негромким смехом и неожиданно крепко прижала Парашу к груди.
– Теперь вижу, ты и впрямь похожа на мою Лизаньку, а я уж понять не могла, чего сердце молчит. Елена, дорогое дитя!
Глава XV
В отличие от Параши Катя, также в жизни не покидавшая Сабурова, не была слишком изумлена городом Дроздовом, представшим перед путешественниками на исходе следующего дня. (Был он между тем вдвое больше города Беловехи, через который проехала Параша.) С недоумением призналась она Нелли, что переживает странное чувство, будто все то новое, что открывается ее глазам, как бы не слишком ново.
– Порой мне чудится, будто много таких мест я перевидала с младенческих лет. Словно менялись они перед глазами куда раньше, чем я научилась понимать, что такое перемена. Я даже вижу себя, маленькую, подвешенную в большом платке за спиной у цыганки.
– Маленькая была ты в Сабурове, и мать твоя уж наверное не цыганка, – ответила Нелли, спешиваясь у коновязи. – Кстати о цыганах. Едва ли кто-то еще нас накормит, придется обедать нынче в этом трактире. Не скажу, чтоб мне это было по душе.
– А куда денешься? – спрыгнув следом, Катя любовно похлопала Роха по шее, а затем уже захлопотала с поводьями. – Все ж таки городище кругом. Вот в лесных харчевнях, сказывают, и впрямь страшно ночевать.
Распахнутые двери низкой постройки зияли, как черный беззубый рот. Нелли глубоко вдохнула и смело шагнула в темноту.
Сквозь маленькие оконца, не стекленные, а затянутые какой-то промасленной дрянью, едва ли можно было разглядеть что-то, кроме нескольких грубых столов и скамей, поэтому поглубже, в углу, горела сальная свеча. Угол был отделен от зала дощатой перегородкою, высотой по пояс человеку, что возился за нею спиной к входу, переставляя на полках посуду. Другая свеча стояла на столе между единственными в этот дневной час посетителями – двумя молодыми дворянами.
Небрежной походкой ступая по утоптанному земляному полу, Нелли приблизилась к ближнему от дверей столу и уселась на скамью. Надо думать, положено ждать, покуда прислуга подойдет и спросит, чего угодно откушать.
Катя, замешкавшаяся у лошадей, вошла за Нелли.
Сроду не доводилось Нелли сиживать за таким грязным столом. Казалось, бурую столешницу никогда не скоблили ножом, как делают это в деревенских домах.
– Лучше каждый раз ночевать в стогу или в лесу, чем в таких местах, – негромко сказала она Кате, с осанкою заправского лакея вставшей за ее спиной.
– В погожую ночь да летом – лучше. Ну как август студеный будет? – так же тихо отозвалась та.
– Здесь наверное клопы и блохи.
– Что подать молодому барину? – осведомился ражий детина с низким лбом, выбравшийся, наконец, из огородки. – Курники, крупеники, подовые нынче удались.
– Принеси курников, да человеку моему погодя еще щей, мне не надо. А главное – чаю.
– Чаю не подаем-с, – детина туповато глянул исподлобья. – Разве узвару или квасу.
– Ну ладно, принеси тогда квасу, светлого. – Нелли нахмурилась.
– Чай подают в заведении на площади, сударь, – оборотился к Нелли один из посетителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171