С чего б он стал разглядывать, чьею рукой запечатлено крещение господского ребенка? Хоть ему пальцем тычь, не посмел бы вглядываться! Духовенство на Руси забитое, темное, нето в тех странах, где в попы идет меньший сын сеньора, так что Церковь властвует по крови!
Лицо отца Модеста потемнело – заметно было даже в полумраке. Нелли поняла, что ему не по душе правда. А вить Танатов не лжет – хоть родители и не обзывали духовенство «жеребячьим сословием», в отличье от соседа Гоморова, однако ж почитали себя куда образованнее всяких там священников. Теперь Нелли понимала, что появление отца Модеста потому и заставило их оробеть, что новый «батюшка» уж какие угодно мог вызвать чувства, кроме привычного снисхождения.
Да уж, снисхождение – вот обыкновенное отношение дворянства к духовенству! И духовенство самое виновато, вне сомнения, отец Модест горько его винит! Разве корпят священники над языками древними, чтобы читать на тех древние книги, разве знают немецкий язык, чтоб знать, какая на самом деле ересь лютеран, разве знают язык французский, чтобы не понаслышке разбираться с враками мартышки Вольтера? Придет к такому батюшке дворянин, да начнет его гонять вопросами. И увидит вскоре, что науки физической либо химической поп знать не знает, а о том, что ересь и почему, положил в младости готовое мнение в голову. Да еще, того гляди, сморкнется в рукав. Дворянину и смех. А потом повстречает он масона-каменщика, модного да галантного, да в науках шустрого, ну и как не ему о сериозных-то вещах поверить?
Никогда б не подумала Нелли, что станет о таком рассуждать. Между тем отец Модест вновь шепнул что-то Нифонту.
– Кто ты есть, Танатов? – спросил тот своим особенным голосом.
– Мое прозванье Игнотус, Рыцарь Царской Секиры, Капитула Тамплиерской системы Строгого Наблюдения, – горделиво отозвался Танатов. В нем заметна стала перемена: больше он не дрожал, напротив, казался доволен и отвечал охотно. – Сие великая тайна, кою я, разумеется, никому не выдам.
Князь Андрей что-то показал отцу Модесту перебором перстов, тот же наклонился к уху Нифонта. Сейчас Нифонт опять заговорит – сие напомнило игру в «лгунишку», когда дети садятся рядком да шепчут друг дружке слова цепочкою. Хоть сто раз сговаривайся честно играть, а все одно коли первый скажет «вишня», так у последнего получится «лопух». Но похоже, ни князь Андрей, ни отец Модест такого результату не опасались.
– Но как же столь важная персона, двадцать второго градуса посвящения, сама странствует в одиночестве? – спросил словами отца Модеста Нифонт. – Разве некого послать? К чему подвергать драгоценную особу превратностям дороги?
– Что ты можешь понимать, профан? – важно ответил Танатов, закладывая ногу за ногу. – Дело сугубой важности, невелика печаль отбить собственные ягодицы. К тому ж был я с юности мастак на всякие выдумки. Вот вить, к примеру, тот поп-то все не давал никак к себе прибиться безобидному ученому мужу! Однако ж сумел обвести! Поди сообрази до точности, когда они проедут! А и с тем сладил. В Перми ложи покуда нету, да и там соглядатаев у меня довольно! А уж как знак-то мне подали, так еще ямщика убить да под лед отволочь, поди успей на моем месте!
– Отчего священник так был важен? – Кто говорит, Нелли уж перестала обращать внимание.
– Уж казалось, вовсе забили с Петра-батюшки долгополых, – Танатов глядел теперь обеспокоенным. – После Тартарщины они даром что темные были, а все вес имели. А как уж во времена просвещенные пообщипали у них колокола со звонниц, словно лепестки у ромашки, так уж стали сидеть тихо за печкою. Еще б немного, и вовсе их вымаривай. А тут вдруг то там, то здесь донос пошел – незнамо откуда берутся попы новой складки, ровно их подкидывает кто! Как грибы после дождя лезут! Отчего из некоторых именитых родов ни единого человечка к нам не идет? А ну как долгополые тож в орден какой сбились на манер нашего? Тогда как? Сперва и не верил никто. Откуда деньги на такое сообщество, без них небось ничего не сладишь. Где средоточенье его, сердце тайное? Все говорили, не может такого быть, один я решил – может! Ну и кто прав оказался?
– Так и где ж выходило им быть?
– Где, как не в землях необжитых, неведомых. Лет десять пришлось по крохам слухи собирать. И по всему выходило, что либо в Сибири где, на Урале иль Алтае. А тут едет себе долгополый из тех самых, из подкинутых, да еще местность куда как хорошо знает! Как было к нему не прибиться?
Отец Модест сгорал со стыда, уставясь в земляной пол, но слушал внимательно.
– Верно ль то, что тщитесь оборвать Цепь Святого Петра?
Вздрогнула, похоже, не одна только Нелли: голос отца Иеремии громогласно прозвучал под низкими сводами. Нифонт с недовольною миной кинулся к зеркалам, ни на мгновение не заслоняя от пленника, повернул немного то, что справа.
– Не мытьем, так катаньем, – Танатов, казалось, не обратил внимания на то, что вопрошающий голос переменился. – В нескольких местах уж сии цепи надпилены. Только б разобраться со священниками теми, откуда ж они только взялись?
– Как добрался ты сюда? – вновь взялся за дело Нифонт.
– Ходом подземным, – Танатов подмигнул незнамо кому. – Ох уж ободрался да страху натерпелся-то!
– Откуда карта?! – теперь уж не сдержался отец Модест. – Неужто добыта на теле Рыльского?
– Так вить не признал меня дурачина-то. И то сказать, лица сроду не видал, ох ловок я был на машкерады в молодые годы! Впрямь за натуралиста принял, приветил как родного. Уши у меня повяли от россказней про град новорожденный! Ан чую, знает что-нито, нюхом чую. Он в дверь банькою распорядиться, а я за бумаги. Только неловок оказался, споткнулся да ящик-то из скрыни выворотил на пол. По полу бумаги разлетелись, не собрать. А этот и воротись некстати. Ох уж у меня поджилки затряслись, не слажу, думаю, эк вить он в Сибири-то омедвежел!
– Как ты его одолел? – Словно трещина была в красивом голосе отца Модеста.
– Страх убивает не только разум, но также силу телесную. Уж на что я сам трусил, так мой страх был неглубокой, минутный. Его страх рос в нем десятилетие бессонных ночей. Не успел он вознегодовать, как я завопил: «Неверный брат, красная рука тебя настигла!» Он аж побелел, да и прикрыл на мгновение лицо ладонью. Тут уж я кубарем ему в ноги, сбились-покатились. Единого мгновения не хватило ему с собою совладать, оно все и решило. Сильней я вышел. А уж как прирезал его, с бумагами разобрался. Очень карта пещерная меня разохотила.
– Воистину нещасное стечение обстоятельств, – задумчиво произнес князь Андрей Львович. – Из всех только Рыльскому и разрешено было иметь такую карту: вить не уроженец здешний заблудится насмерть, но даже Зайницу она не надобна, он в Крепости живет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Лицо отца Модеста потемнело – заметно было даже в полумраке. Нелли поняла, что ему не по душе правда. А вить Танатов не лжет – хоть родители и не обзывали духовенство «жеребячьим сословием», в отличье от соседа Гоморова, однако ж почитали себя куда образованнее всяких там священников. Теперь Нелли понимала, что появление отца Модеста потому и заставило их оробеть, что новый «батюшка» уж какие угодно мог вызвать чувства, кроме привычного снисхождения.
Да уж, снисхождение – вот обыкновенное отношение дворянства к духовенству! И духовенство самое виновато, вне сомнения, отец Модест горько его винит! Разве корпят священники над языками древними, чтобы читать на тех древние книги, разве знают немецкий язык, чтоб знать, какая на самом деле ересь лютеран, разве знают язык французский, чтобы не понаслышке разбираться с враками мартышки Вольтера? Придет к такому батюшке дворянин, да начнет его гонять вопросами. И увидит вскоре, что науки физической либо химической поп знать не знает, а о том, что ересь и почему, положил в младости готовое мнение в голову. Да еще, того гляди, сморкнется в рукав. Дворянину и смех. А потом повстречает он масона-каменщика, модного да галантного, да в науках шустрого, ну и как не ему о сериозных-то вещах поверить?
Никогда б не подумала Нелли, что станет о таком рассуждать. Между тем отец Модест вновь шепнул что-то Нифонту.
– Кто ты есть, Танатов? – спросил тот своим особенным голосом.
– Мое прозванье Игнотус, Рыцарь Царской Секиры, Капитула Тамплиерской системы Строгого Наблюдения, – горделиво отозвался Танатов. В нем заметна стала перемена: больше он не дрожал, напротив, казался доволен и отвечал охотно. – Сие великая тайна, кою я, разумеется, никому не выдам.
Князь Андрей что-то показал отцу Модесту перебором перстов, тот же наклонился к уху Нифонта. Сейчас Нифонт опять заговорит – сие напомнило игру в «лгунишку», когда дети садятся рядком да шепчут друг дружке слова цепочкою. Хоть сто раз сговаривайся честно играть, а все одно коли первый скажет «вишня», так у последнего получится «лопух». Но похоже, ни князь Андрей, ни отец Модест такого результату не опасались.
– Но как же столь важная персона, двадцать второго градуса посвящения, сама странствует в одиночестве? – спросил словами отца Модеста Нифонт. – Разве некого послать? К чему подвергать драгоценную особу превратностям дороги?
– Что ты можешь понимать, профан? – важно ответил Танатов, закладывая ногу за ногу. – Дело сугубой важности, невелика печаль отбить собственные ягодицы. К тому ж был я с юности мастак на всякие выдумки. Вот вить, к примеру, тот поп-то все не давал никак к себе прибиться безобидному ученому мужу! Однако ж сумел обвести! Поди сообрази до точности, когда они проедут! А и с тем сладил. В Перми ложи покуда нету, да и там соглядатаев у меня довольно! А уж как знак-то мне подали, так еще ямщика убить да под лед отволочь, поди успей на моем месте!
– Отчего священник так был важен? – Кто говорит, Нелли уж перестала обращать внимание.
– Уж казалось, вовсе забили с Петра-батюшки долгополых, – Танатов глядел теперь обеспокоенным. – После Тартарщины они даром что темные были, а все вес имели. А как уж во времена просвещенные пообщипали у них колокола со звонниц, словно лепестки у ромашки, так уж стали сидеть тихо за печкою. Еще б немного, и вовсе их вымаривай. А тут вдруг то там, то здесь донос пошел – незнамо откуда берутся попы новой складки, ровно их подкидывает кто! Как грибы после дождя лезут! Отчего из некоторых именитых родов ни единого человечка к нам не идет? А ну как долгополые тож в орден какой сбились на манер нашего? Тогда как? Сперва и не верил никто. Откуда деньги на такое сообщество, без них небось ничего не сладишь. Где средоточенье его, сердце тайное? Все говорили, не может такого быть, один я решил – может! Ну и кто прав оказался?
– Так и где ж выходило им быть?
– Где, как не в землях необжитых, неведомых. Лет десять пришлось по крохам слухи собирать. И по всему выходило, что либо в Сибири где, на Урале иль Алтае. А тут едет себе долгополый из тех самых, из подкинутых, да еще местность куда как хорошо знает! Как было к нему не прибиться?
Отец Модест сгорал со стыда, уставясь в земляной пол, но слушал внимательно.
– Верно ль то, что тщитесь оборвать Цепь Святого Петра?
Вздрогнула, похоже, не одна только Нелли: голос отца Иеремии громогласно прозвучал под низкими сводами. Нифонт с недовольною миной кинулся к зеркалам, ни на мгновение не заслоняя от пленника, повернул немного то, что справа.
– Не мытьем, так катаньем, – Танатов, казалось, не обратил внимания на то, что вопрошающий голос переменился. – В нескольких местах уж сии цепи надпилены. Только б разобраться со священниками теми, откуда ж они только взялись?
– Как добрался ты сюда? – вновь взялся за дело Нифонт.
– Ходом подземным, – Танатов подмигнул незнамо кому. – Ох уж ободрался да страху натерпелся-то!
– Откуда карта?! – теперь уж не сдержался отец Модест. – Неужто добыта на теле Рыльского?
– Так вить не признал меня дурачина-то. И то сказать, лица сроду не видал, ох ловок я был на машкерады в молодые годы! Впрямь за натуралиста принял, приветил как родного. Уши у меня повяли от россказней про град новорожденный! Ан чую, знает что-нито, нюхом чую. Он в дверь банькою распорядиться, а я за бумаги. Только неловок оказался, споткнулся да ящик-то из скрыни выворотил на пол. По полу бумаги разлетелись, не собрать. А этот и воротись некстати. Ох уж у меня поджилки затряслись, не слажу, думаю, эк вить он в Сибири-то омедвежел!
– Как ты его одолел? – Словно трещина была в красивом голосе отца Модеста.
– Страх убивает не только разум, но также силу телесную. Уж на что я сам трусил, так мой страх был неглубокой, минутный. Его страх рос в нем десятилетие бессонных ночей. Не успел он вознегодовать, как я завопил: «Неверный брат, красная рука тебя настигла!» Он аж побелел, да и прикрыл на мгновение лицо ладонью. Тут уж я кубарем ему в ноги, сбились-покатились. Единого мгновения не хватило ему с собою совладать, оно все и решило. Сильней я вышел. А уж как прирезал его, с бумагами разобрался. Очень карта пещерная меня разохотила.
– Воистину нещасное стечение обстоятельств, – задумчиво произнес князь Андрей Львович. – Из всех только Рыльскому и разрешено было иметь такую карту: вить не уроженец здешний заблудится насмерть, но даже Зайницу она не надобна, он в Крепости живет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171