Гадко это!
Нелли заметила, как идущие впереди свернули налево.
– Здесь не в бирюльки играют. – Вид Кати был на редкость рассудителен и благоразумен. – Что ж, через него всему Воинству гибнуть?
– Катька, а коли вдруг он не виноват?
– Ну, скажешь. А зачем он на змеюке летел? А из Омска для чего мчал сломя голову? И кто ж там тогда душегубствовал, коли не он?
Что говорить, доводы были основательны. Миновав проулок, подруги повернули налево и вновь увидели три спины.
– Так о чем ты говорить-то с ним хочешь?
– С кем? – Нелли вздрогнула.
– С кем, с кем? – передразнила Катя. – С убивцем.
– С чего ты взяла? – Нелли приостановилась. Вдалеке видно было, как трое остановились перед зданьем, противу бережливого здешнего строительства низким и воздвигнутым наособицу. Вроде бы даже и без окон. – Зачем это мне с ним говорить?
– Вот уж чего не знаю, того не знаю. Только чего ж мы за ними тащимся, ровно нитка за иголкой? Хочешь ты знать, где его держат. Уж узнала. Вишь, запирают на засов снаружи. А то, может, доброе дело сделать – самим зарезать, чтоб у монголов не мучился? – Катя расхохоталась.
– Вот уж умная шутка, – отбилась Нелли, но голос ее прозвучал скорей задумчиво, чем сердито. И впрямь, с какой напасти ей с негодяем разговоры разговаривать? Разве только необычный взгляд, кинутый ей через плечо…
– Вот что, Катька, – задумчиво проговорила Нелли, глядя, как две спины удаляются от домка-недоростка. – Постережешь рядом?
– Знамо дело.
Дом оказался даже не в одно жилье, а в половинку. Застреха пришлась Нелли по брови. Нелли удивилась было, но, взглянув в окно, которое все ж было, только узкое и у самой земли, поняла, в чем дело: внутри строение глубоко уходило в землю. Присев на корточки, она пригляделась: на земляном полу валялся покрытый шкурами тюфяк, стояли скамья и стол с какою-то посудою. Самого пленника видно не было.
– Эй, господин Сирин! – тихонько позвала Нелли.
Верно, заточенный находился где-то близ окна, поскольку бледное лицо его тотчас явилось почти под самой кованой решеткою. Он взялся за прут свободной теперь рукою.
– Кто спрашивает меня?
– Я.
– А, мальчик-девочка, – Сирин слабо улыбнулся.
– Мне показалось, Вы хотели мне сказать что-то. – Нелли, сидя на корточках, глядела на Сирина сверху вниз.
– Глупо, быть может… Глупей некуда. Теперь уж ничего не изменишь. Никто не поверил мне, ни одна душа, да и сам я, повествуя, слышал словно бы со стороны, сколь нелеп мой рассказ. Сам я предстал опасностью, от коей столь наивно тщился предостеречь. Мне объявили ужасную мою участь. Но отчего легче мне будет покориться ей, если хоть одна живая душа уверится в моей невиновности? Сейчас передо мною последний мой судия на земле. Дитя, ты сможешь мне поверить?
– Быть может, да. – Нелли задумалась. – Но даже коли я поверю, я не стану отворять этого засова. Я мало еще знаю в жизни, худо понимаю людей. Меня проще обвести вокруг пальца, чем тех, кто борется со Злом всю жизнь. А здесь вить нету замка даже на двери узилища. Выходит, всякому, кто по другую сторону двери, в стенах Крепости полная вера. Важней всего для меня ее не обмануть.
– Так вить я не прошу помощи! – с горячностью воскликнул Сирин. – Мыслимо ли отягчить бременем подобной ответственности неокрепшие рамены?! Но ты обяжешь меня, коли выслушаешь, а если вдруг и поверишь мне, подаришь великую радость. Ты выслушаешь мою историю?
– Говори! – Нелли подумала невольно о том, что ее странствие началося с истории Филиппа, тогда как Парашино – с истории княгини. Сколько же всяких рассказов довелось им выслушать с минувшего лета! Пожалуй, люди не меньше иной раз интересны, чем камни. Вот уж странная мысль! Впрочем, вить и камни тож говорят о людях.
– Дай только собрать мысли, – отозвался из полумрака Сирин. – Там, на суде, я говорил лишь то, что представлялося важным. Теперь же хотелось бы мне раскрыть душу.
Последовало молчание. Нелли огляделась по сторонам: улица казалась пустою, только слышно было, как кто-то невдалеке колет дрова. Бродили пестренькие куры, поклевывая что-то в ярко-изумрудной первой траве: Нелли только сейчас приметила, что она уж появилась.
Глава XXI
– Батюшка мой, Василий Сирин, был человек старый, лучшие годы свои положивший на службе, и лямку начал тянуть еще при Государыне Елисавете Петровне, – начал Сирин, как показалось Нелли, уж слишком издалека. – Младший сын в семье, он ничего не имел за душою, кроме положенного жалованья, и не помышлял о браке, полагая жизнь при казармах нелегкою для прекрасного полу. Быть может, судьба бобыля и вовсе его не страшила. Был он человеком простых привычек, ревностен к службе и скромен в тратах, а также начисто лишен предосудительного стремления к картам и пирушкам. Не презирал он ни чиненого мундира, ни латаных сапог и редко справлял обновы, хотя кошелек его всегда был для товарищей завязан не туго. Сообразно тем временам, не мог он похвалиться ученостью. С такими людьми и скушновато, да надежно. Дослужившись до секунд-маиора, батюшка захотел отставки. Тут-то и обнаружилось вдруг, что за долгие годы скопилось изрядное состояньице. По солдатской манере долго не раздумывать, он тут же приобрел небольшое именье Груздево под Серпуховом. Барский дом стоял наполовину заколочен и изрядно обветшал, однако ж рукой было подать до Оки – местное же уженье голавлей превозносили до небес. Сущий парадиз для холостяка! Однако ж вскоре отцу стало не до голавлей. Шестнадцатилетняя Сонюшка, сирота-бесприданница, приживавшая в соседнем имении, заставила убеленного сединами воина забыть и псарню с голубятней, пасеку и прочие непритязательные приятства сельской жизни. Сие и была моя мать. В отличье от отца, она находила большое утешение от подневольного своего положения в книгах. Пересчитавши простыни, спешила она спрятаться в укромном уголке с «Памелою» либо другим чувствительным чтеньем. Немудреные повествованья батюшки о тяготах военных походов тронули ее сердце. Родственники ж, хоть и не рады были терять услужливую помощницу, чинить препятств не стали, и вскоре чета стояла уж под венцом. Заброшенный дом переменился, словно по волшебству! Стучали топоры и молотки, пахло краскою и побелкой, заросший крапивою цветник ожил и благоухал. Вскоре в благоустроенных горницах раздался и детский плач – родился я. Слуги рассказывали, что батюшка, увидевши наследника, плакал и молился сутки напролет, сам не веря, что Господь послал ему на старости лет столь полное щастье. Однако длилось оно недолго.
– Что же нарушило его? – спросила Нелли.
Рука Сирина по-прежнему с силою то сжимала, то разжимала прут решетки, и она отчего-то не могла оторвать взгляда от напряженного движения пальцев молодого человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Нелли заметила, как идущие впереди свернули налево.
– Здесь не в бирюльки играют. – Вид Кати был на редкость рассудителен и благоразумен. – Что ж, через него всему Воинству гибнуть?
– Катька, а коли вдруг он не виноват?
– Ну, скажешь. А зачем он на змеюке летел? А из Омска для чего мчал сломя голову? И кто ж там тогда душегубствовал, коли не он?
Что говорить, доводы были основательны. Миновав проулок, подруги повернули налево и вновь увидели три спины.
– Так о чем ты говорить-то с ним хочешь?
– С кем? – Нелли вздрогнула.
– С кем, с кем? – передразнила Катя. – С убивцем.
– С чего ты взяла? – Нелли приостановилась. Вдалеке видно было, как трое остановились перед зданьем, противу бережливого здешнего строительства низким и воздвигнутым наособицу. Вроде бы даже и без окон. – Зачем это мне с ним говорить?
– Вот уж чего не знаю, того не знаю. Только чего ж мы за ними тащимся, ровно нитка за иголкой? Хочешь ты знать, где его держат. Уж узнала. Вишь, запирают на засов снаружи. А то, может, доброе дело сделать – самим зарезать, чтоб у монголов не мучился? – Катя расхохоталась.
– Вот уж умная шутка, – отбилась Нелли, но голос ее прозвучал скорей задумчиво, чем сердито. И впрямь, с какой напасти ей с негодяем разговоры разговаривать? Разве только необычный взгляд, кинутый ей через плечо…
– Вот что, Катька, – задумчиво проговорила Нелли, глядя, как две спины удаляются от домка-недоростка. – Постережешь рядом?
– Знамо дело.
Дом оказался даже не в одно жилье, а в половинку. Застреха пришлась Нелли по брови. Нелли удивилась было, но, взглянув в окно, которое все ж было, только узкое и у самой земли, поняла, в чем дело: внутри строение глубоко уходило в землю. Присев на корточки, она пригляделась: на земляном полу валялся покрытый шкурами тюфяк, стояли скамья и стол с какою-то посудою. Самого пленника видно не было.
– Эй, господин Сирин! – тихонько позвала Нелли.
Верно, заточенный находился где-то близ окна, поскольку бледное лицо его тотчас явилось почти под самой кованой решеткою. Он взялся за прут свободной теперь рукою.
– Кто спрашивает меня?
– Я.
– А, мальчик-девочка, – Сирин слабо улыбнулся.
– Мне показалось, Вы хотели мне сказать что-то. – Нелли, сидя на корточках, глядела на Сирина сверху вниз.
– Глупо, быть может… Глупей некуда. Теперь уж ничего не изменишь. Никто не поверил мне, ни одна душа, да и сам я, повествуя, слышал словно бы со стороны, сколь нелеп мой рассказ. Сам я предстал опасностью, от коей столь наивно тщился предостеречь. Мне объявили ужасную мою участь. Но отчего легче мне будет покориться ей, если хоть одна живая душа уверится в моей невиновности? Сейчас передо мною последний мой судия на земле. Дитя, ты сможешь мне поверить?
– Быть может, да. – Нелли задумалась. – Но даже коли я поверю, я не стану отворять этого засова. Я мало еще знаю в жизни, худо понимаю людей. Меня проще обвести вокруг пальца, чем тех, кто борется со Злом всю жизнь. А здесь вить нету замка даже на двери узилища. Выходит, всякому, кто по другую сторону двери, в стенах Крепости полная вера. Важней всего для меня ее не обмануть.
– Так вить я не прошу помощи! – с горячностью воскликнул Сирин. – Мыслимо ли отягчить бременем подобной ответственности неокрепшие рамены?! Но ты обяжешь меня, коли выслушаешь, а если вдруг и поверишь мне, подаришь великую радость. Ты выслушаешь мою историю?
– Говори! – Нелли подумала невольно о том, что ее странствие началося с истории Филиппа, тогда как Парашино – с истории княгини. Сколько же всяких рассказов довелось им выслушать с минувшего лета! Пожалуй, люди не меньше иной раз интересны, чем камни. Вот уж странная мысль! Впрочем, вить и камни тож говорят о людях.
– Дай только собрать мысли, – отозвался из полумрака Сирин. – Там, на суде, я говорил лишь то, что представлялося важным. Теперь же хотелось бы мне раскрыть душу.
Последовало молчание. Нелли огляделась по сторонам: улица казалась пустою, только слышно было, как кто-то невдалеке колет дрова. Бродили пестренькие куры, поклевывая что-то в ярко-изумрудной первой траве: Нелли только сейчас приметила, что она уж появилась.
Глава XXI
– Батюшка мой, Василий Сирин, был человек старый, лучшие годы свои положивший на службе, и лямку начал тянуть еще при Государыне Елисавете Петровне, – начал Сирин, как показалось Нелли, уж слишком издалека. – Младший сын в семье, он ничего не имел за душою, кроме положенного жалованья, и не помышлял о браке, полагая жизнь при казармах нелегкою для прекрасного полу. Быть может, судьба бобыля и вовсе его не страшила. Был он человеком простых привычек, ревностен к службе и скромен в тратах, а также начисто лишен предосудительного стремления к картам и пирушкам. Не презирал он ни чиненого мундира, ни латаных сапог и редко справлял обновы, хотя кошелек его всегда был для товарищей завязан не туго. Сообразно тем временам, не мог он похвалиться ученостью. С такими людьми и скушновато, да надежно. Дослужившись до секунд-маиора, батюшка захотел отставки. Тут-то и обнаружилось вдруг, что за долгие годы скопилось изрядное состояньице. По солдатской манере долго не раздумывать, он тут же приобрел небольшое именье Груздево под Серпуховом. Барский дом стоял наполовину заколочен и изрядно обветшал, однако ж рукой было подать до Оки – местное же уженье голавлей превозносили до небес. Сущий парадиз для холостяка! Однако ж вскоре отцу стало не до голавлей. Шестнадцатилетняя Сонюшка, сирота-бесприданница, приживавшая в соседнем имении, заставила убеленного сединами воина забыть и псарню с голубятней, пасеку и прочие непритязательные приятства сельской жизни. Сие и была моя мать. В отличье от отца, она находила большое утешение от подневольного своего положения в книгах. Пересчитавши простыни, спешила она спрятаться в укромном уголке с «Памелою» либо другим чувствительным чтеньем. Немудреные повествованья батюшки о тяготах военных походов тронули ее сердце. Родственники ж, хоть и не рады были терять услужливую помощницу, чинить препятств не стали, и вскоре чета стояла уж под венцом. Заброшенный дом переменился, словно по волшебству! Стучали топоры и молотки, пахло краскою и побелкой, заросший крапивою цветник ожил и благоухал. Вскоре в благоустроенных горницах раздался и детский плач – родился я. Слуги рассказывали, что батюшка, увидевши наследника, плакал и молился сутки напролет, сам не веря, что Господь послал ему на старости лет столь полное щастье. Однако длилось оно недолго.
– Что же нарушило его? – спросила Нелли.
Рука Сирина по-прежнему с силою то сжимала, то разжимала прут решетки, и она отчего-то не могла оторвать взгляда от напряженного движения пальцев молодого человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171