— Обязан. Рад помочь. К сожалению, я почти не живу в Москве. Проще всего это можно было бы сделать, если бы я служил в районном отделении милиции, даже в городском управлении и работал на территории Москвы. Но моя работа протекает все время в разъездах. Поверьте мне, это не обычные командировки. В прошлом году я был в Москве в общей сложности один месяц одиннадцать дней. Необходимо занять свободное время Русакова и подыскать ему авторитетного друга… пока не поздно…
— А мать?
— Я предупреждал Ольгу Петровну.
На следующий день директор вызвал к себе Русакова и потребовал признания. В чем? Как — в чем? Ведь не станет же такой занятой человек, как Корсаков, сигнализировать ему, директору, без всякого на то основания.
Анатолий рассвирепел. С этого дня он видел в Корсакове «доносчика и предателя».
Как раз в эти дни Хозяин зазвал Анатолия в котельную. Там в летний день никогда не бывало жарко.
Хозяин молча принялся грызть свои ногти. Потом начал:
— Твоя мать рассказывала женщинам, что этот милицейский, Корсаков, поучал ее: «Не распускайте сына, не давайте болтаться во дворе и водиться с Хозяином, дерите почаще, как Сидорову козу». Знаешь об этом?
— Знаю! — угрюмо ответил Анатолий.
— А знаешь, что Корсаков звонил директору школы, чтобы тебя покрепче жучили?
— Так я же сам тебе об этом рассказывал!
— Ну до чего же у этих легавых сволочной характер! Ну чего он к тебе пристал? Жалуется, пакостит. И мне пакостит, и на меня доносит. Из-за него и мне житья не дают. Так что же, прикажешь молчать? Или ты и в самом деле тумак, разиня, симплекс-комплекс?
Хозяин грыз ногти и сопел.
— Никакой я не тумак…
— А я что говорю? Ты парняга что надо, гвоздь! Есть у меня идейка… Надо отбить ему охоту совать нос в чужие дела. Лишь бы ты не оказался рохлей.
— Да ты что? — Анатолий обиделся.
Хозяин не спеша вынул пачку папирос, потянулся к выступу трубы за спичками так, будто они там обязательно должны находиться. Коробка лежала на месте. О ней многие знали, но никто не смел ее снять оттуда.
Хозяин не спеша закурил и дал папиросу Толе. Тот испытывал отвращение к табачному дыму, но «компанейства ради» тоже закурил.
— Когда Корсаков пойдет утром в ванную, — начал Хозяин, — а жена его будет на кухне, ты войди к ним в комнату и стибри пистолет. Как только пистолет будет у тебя в кармане, айда сюда. Меня не будет, спрячешь за печку, вот сюда.
— Ты что! — воскликнул Анатолий.—Украсть?
Хозяин презрительно хмыкнул, дунул табачным дымом в глаза Анатолию и сказал:
— Слушай ухом, а не брюхом. Разве я сказал — укради? Потом вернем.
— А зачем брать?
— Вот дурья башка! Пусть Корсаков побегает, попотеет! Это и будет наша месть.
— Но как же я так…
— А так, пусть Корсаков не доносит, не шпионит… Ну что ты фары пялишь? Ну скажи, чем плохо, если ты со мной, бывшим фронтовиком, сходишь в киношку? Или даже выпьешь сладенького. Почему из-за этого шум поднимать? А Корсаков что? Он только и норовит нам жизнь портить… Он за то и деньги получает, чтобы людям пакостить… Вот мы его и подведем под выговор. Знаешь, как им всыпают за потерю оружия? Он, пожалуй, одним выговором не отделается, недели две ареста дадут. Чем людей сажать — пусть сам посидит, подумает… Ну, как, заметано?
— Так я же пионер…
— Здравствуйте! А почему ты все время со мной? Что тебе это пионерство дает? Вот ты был в пионерском лагере. Весело там?
— Не очень…— признался Анатолий и потупился.
Да, хуже той скуки, что царила в их лагере, придумать трудно. Спали они в душных спальнях. В лес ходили строем. Костры зажигать запрещали — может случиться пожар. Крикунья вожатая только и делала, что следила, чтобы никто никуда «не отлучался»: ни в лес, ни на речку. А река была рядом, лес рядом, глубокие овраги рядом. Ребята ночью убегали купаться. Тайком ловили рыбу, варили уху, карабкались по оврагам. В овраге соорудили «секретный» шалаш, прятались в нем от вожатой. Сражались деревянными мечами, стреляли из луков. Во всех этих проделках первым был Русаков, он же Мамона.
Кто-то заболел ангиной. Больной сознался в тайных ночевках в шалаше. Разразился громкий скандал, в лагере установили еще более строгий режим. Анатолия отослали в Москву.
— Кого это вы там прозвали «С песенкой»? — не без ехидства напомнил Хозяин.
Анатолий как-то рассказывал ему, что так ребята окрестили вожатую. Куда бы ни шли ребята — на зарядку, с зарядки, в столовую, — она деланно бодрым голосом покрикивала: «А ну, с песенкой! Подтянитесь!»
— «Подтянитесь»! — издевался Хозяин, грызя ногти. — Им одно дело — тянуться. Это же Корсаков в юбке. Житья нет от них… Знаешь что? Уж ты постарайся насчет пистолета. Слабо?
— И совсем не слабо!

3
Анатолий не стащил пистолет, не мог пойти на воровство. Он почти не выходил во двор, не отзывался на призывные свистки Хозяина, не играл на баяне, сказался больным — словом, всячески избегал встречи. Ведь будет издеваться!
Так прошла неделя. Однажды Анатолий сидел у окна и читал книгу о втором путешествии Ливингстона в Африку. Со двора послышался истошный визг собаки. Он выглянул в открытое окно и увидел Хозяина, склонившегося над лежавшей на земле Лаской, дворовой собачонкой, с которой дружили все ребята. Придавив правым коленом собаку к земле, Хозяин делал над ней что-то такое, от чего она пронзительно визжала.
«Убивает!» Анатолий помчался во двор. Он растолкал мальчишек, налетел на Хозяина, сидевшего к нему спиной, и, задрав его подбородок кверху, изо всех сил дернул на себя. Хозяин опрокинулся на спину. В руках у него была окровавленная финка. Отрезанный пушистый хвост Ласки лежал на земле. Жалобно скуля, собака зализывала кровоточащую рану.
— Фашист, живодер! — крикнул Анатолий в бешенстве.
— Тю на тебя, дурак!—ответил тот, продолжая лежать.—Если хозяин собаки просит меня укоротить хвост, чтобы было как положено, должен я помочь человеку? А ты: «Живодер, фашист»! Ну и хитер, малец! Я свищу-свищу, не идет. Собака завизжала — примчался. Не душа у тебя, а симплекс-комплекс…
— Так Ласка же ничья, у нее нет хозяина.
— Тю на тебя! А Ерофеич?
Так во дворе звали инвалида, переехавшего на другую квартиру.
Анатолий в досаде махнул рукой и убежал домой. С этого дня он обязательно выносил Ласке кусочки и объедки, стараясь не попадаться Хозяину на глаза.
И все же Хозяин однажды подстерег его. Он долго при мальчишках издевался над ним, обозвал слюнтяем, трусом и больно ударил твердым ребром ладони по затылку. Толя яростно бросился на него. Вдруг Хозяина словно подменили. Оттолкнув мальчика, он неожиданно засмеялся и в знак примирения протянул руку:
— Мир, друг, — сказал он. — Не лезь в бутылку. Не бросайся на своих. Молодец, Мамона! Люблю смелых!
Окружавшие их мальчишки, только что вместе с Хозяином задиравшие Толю, приумолкли и даже с уважением посматривали на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144