С ногами тоже был непорядок, но правая – тяжелая и какая-то ватно-вялая – все же действовала, хоть отчасти облегчая нечеловеческий труд Лики, пытавшейся, несмотря ни на что, выбраться на поверхность. Ей было очень трудно, и все-таки она упорно шла вверх, карабкалась изо всех сил, прорываясь, вернее, протискиваясь сквозь плотную темную воду, продавливая сквозь нее свое тяжелое, неловкое тело. В ушах стоял глухой гул, сквозь который частили барабанные удары надрывающегося в упорной борьбе сердца, а глаза застилало кровавое марево. Лика уже ни о чем не думала, если даже допустить, что минуту назад, очнувшись под водой, все-таки хоть что-то воспринимала сознательно. Вверх, к поверхности, к воздуху ее вели сейчас одни только инстинкты, звериная воля к жизни, отчаянная сила, обитавшая, кажется, даже не в мозгу Лики, стремительно теряющем последние остатки осознанного контроля над чем бы то ни было, а в ее безумно гордом сердце.
Когда она все-таки выбралась на поверхность, то была уже в таком состоянии, что даже не поняла, что дело сделано, и какое-то время все еще продолжала «всплывать», пытаясь подняться еще выше, но атмосферный воздух тяжести ее тела выдержать не мог, и она просто бесцельно и беспомощно барахталась в темной воде. Возможно, это и стало бы ее концом, но, на счастье, наружный датчик оценил внешнюю среду, как приемлемую для дыхания, а едва функционирующий вычислитель – в отсутствие каких-либо иных распоряжений – сам открыл доступ воздуха в шлем. Однако прошло еще несколько долгих минут, прежде чем Лика пришла в себя в достаточной степени, чтобы, не задаваясь чрезмерным количеством не актуальных на данный момент вопросов, успокоиться – естественно, лишь до известной степени – и оглядеться вокруг. Как и следовало ожидать, она находилась именно в воде, темнота которой, так испугавшая Лику на глубине, объяснялась всего лишь тем, что «на дворе» стояла глухая ночь. Впрочем, здесь, на поверхности, мрак не был полным. Светила луна в ущербе, и небо было усеяно яркими звездами. В этом неверном свете Лика Разглядела далекий берег и уже хотела было сразу же к нему плыть, когда, сообразив оглядеться по сторонам, увидела, что находится, по-видимому, все-таки не в море, а в пусть и очень большом, но озере, и даже не просто в каком-нибудь озере вообще, а в горном. Собственно, только благодаря горам, некоторые из которых были очень хорошо видны из-за сверкающих в лунном свете ледников, Лика и поняла, что это озеро. А берег, к которому она совсем уже собралась плыть, находился, судя по всему, достаточно далеко. Слева от Лики, там, куда она могла посмотреть, только повернув голову, берег, как оказалось, был гораздо ближе, и именно туда Лика, в конце концов, и поплыла, молясь, чтобы экзоскелет не вышел из строя раньше, чем она выберется на сушу. Снять броню, находясь в воде, она не могла, но и доплыть в ней сама по себе – без помощи сервоприводов – не смогла бы тоже. У нее просто не хватило бы сил, чтобы тащить на себе эту тяжесть, одновременно преодолевая сопротивление жесткой брони и омертвевшего экзоскелета. Лика и так уже плыла на пределе сил, или даже за их пределом, пытаясь компенсировать слабость и беспомощность своего тела нечеловеческим упорством и звериной волей к жизни.
Те триста метров или чуть меньше, которые Лике пришлось проплыть, отняли у нее последние остатки того, что можно было бы назвать энергией, и без того вычерпнутой до капли из тех резервов, о существовании которых она раньше даже не подозревала. Так что, достигнув наконец берега, Лика смогла вытянуть из воды лишь верхнюю часть своего измученного тела, а потом, окончательно обессилев – завод кончился, – ткнулась лобовым щитком шлема в каменистую почву и потеряла сознание.
Очнулась Лика, когда солнце уже поднялось над седловиной двугорбой горы. Впрочем, чтобы увидеть, как восходит солнце, ей пришлось сначала перевернуться на спину, а сделать это оказалось ой как непросто. Экзоскелет издох окончательно, и броня стала тяжелой жесткой шкурой, внутри которой мучительно билась слабая, едва способная двигаться женщина. Все-таки, промучившись несколько минут в бесплодных попытках сделать такое, казалось бы, простое дело, Лика наконец перевернулась и лежала теперь, с трудом переводя дыхание и пытаясь собраться с мыслями, но думать сейчас о чем-нибудь, кроме воды, она не могла. Лика испытывала ужасную, запредельную усталость, страдая в то же время от разных степеней и видов боли, которых оказалось слишком много для одного человека, но при всем при том сильнее всего ее мучила жажда. Пить хотелось так, что перед этим всепоглощающим желанием отступали даже усталость и боль. Между тем вода была совсем рядом, ноги Лики все еще оставались в озере, вот только напиться не представлялось возможным. Однако нет худа без добра. Упорные мысли о воде подсказали Лике следующий шаг: она должна была выбраться из ставшего для нее тюрьмой скафандра. Для этого прежде всего следовало откинуть грудной панцирь. Запирался он парой фиксаторов, находившихся – не иначе как происками врагов – слева, почти под самой подмышкой. Мало того что действовать предстояло одной рукой, но этой и без того тяжело натруженной руке надо было проделать немалый путь, преодолевая сопротивление толстой шкуры скафандра и мертвой тяжести экзоскелета. Впрочем, на свое счастье, оценить по достоинству стоящую перед ней задачу Лика сейчас просто не могла, а потому, как только вспомнила, что ей нужно делать, сразу же бездумно потянула свою единственную действующую руку к груди.
Самое удивительное, что ей это удалось. Однако никакой радости по этому поводу Лика не испытывала. Она, вообще, кажется, не была способна сейчас не только думать по-человечески, но и чувствовать что-нибудь, кроме боли, усталости и жажды. Тем не менее после получаса тяжелой работы Лика смогла все-таки вскрыть грудную раковину и «отпустить» герметизирующие крепления, но только затем, чтобы снова впасть в беспамятство, длившееся так долго, что солнце успело за это время перевалить через полуденную отметку.
Очнувшись во второй раз, Лика увидела освещенные солнцем горы, искрящуюся белизну снегов на их вершинах, пустое бездонное небо и услышала тишину, нарушаемую лишь легким шелестом ленивых волн, накатывающихся по временам на каменистый берег. Увиденное и услышанное, даже без осмысления и осознания, вызвало у нее острый приступ одиночества. Лика вдруг почувствовала себя такой маленькой, несчастной, лишенной какой-либо надежды, что глаза тут же наполнились слезами, что было скорее хорошо, чем плохо. Ведь это было первое вполне человеческое чувство, которое она испытала с тех пор, как очнулась в темных водах этого неизвестного ей озера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
Когда она все-таки выбралась на поверхность, то была уже в таком состоянии, что даже не поняла, что дело сделано, и какое-то время все еще продолжала «всплывать», пытаясь подняться еще выше, но атмосферный воздух тяжести ее тела выдержать не мог, и она просто бесцельно и беспомощно барахталась в темной воде. Возможно, это и стало бы ее концом, но, на счастье, наружный датчик оценил внешнюю среду, как приемлемую для дыхания, а едва функционирующий вычислитель – в отсутствие каких-либо иных распоряжений – сам открыл доступ воздуха в шлем. Однако прошло еще несколько долгих минут, прежде чем Лика пришла в себя в достаточной степени, чтобы, не задаваясь чрезмерным количеством не актуальных на данный момент вопросов, успокоиться – естественно, лишь до известной степени – и оглядеться вокруг. Как и следовало ожидать, она находилась именно в воде, темнота которой, так испугавшая Лику на глубине, объяснялась всего лишь тем, что «на дворе» стояла глухая ночь. Впрочем, здесь, на поверхности, мрак не был полным. Светила луна в ущербе, и небо было усеяно яркими звездами. В этом неверном свете Лика Разглядела далекий берег и уже хотела было сразу же к нему плыть, когда, сообразив оглядеться по сторонам, увидела, что находится, по-видимому, все-таки не в море, а в пусть и очень большом, но озере, и даже не просто в каком-нибудь озере вообще, а в горном. Собственно, только благодаря горам, некоторые из которых были очень хорошо видны из-за сверкающих в лунном свете ледников, Лика и поняла, что это озеро. А берег, к которому она совсем уже собралась плыть, находился, судя по всему, достаточно далеко. Слева от Лики, там, куда она могла посмотреть, только повернув голову, берег, как оказалось, был гораздо ближе, и именно туда Лика, в конце концов, и поплыла, молясь, чтобы экзоскелет не вышел из строя раньше, чем она выберется на сушу. Снять броню, находясь в воде, она не могла, но и доплыть в ней сама по себе – без помощи сервоприводов – не смогла бы тоже. У нее просто не хватило бы сил, чтобы тащить на себе эту тяжесть, одновременно преодолевая сопротивление жесткой брони и омертвевшего экзоскелета. Лика и так уже плыла на пределе сил, или даже за их пределом, пытаясь компенсировать слабость и беспомощность своего тела нечеловеческим упорством и звериной волей к жизни.
Те триста метров или чуть меньше, которые Лике пришлось проплыть, отняли у нее последние остатки того, что можно было бы назвать энергией, и без того вычерпнутой до капли из тех резервов, о существовании которых она раньше даже не подозревала. Так что, достигнув наконец берега, Лика смогла вытянуть из воды лишь верхнюю часть своего измученного тела, а потом, окончательно обессилев – завод кончился, – ткнулась лобовым щитком шлема в каменистую почву и потеряла сознание.
Очнулась Лика, когда солнце уже поднялось над седловиной двугорбой горы. Впрочем, чтобы увидеть, как восходит солнце, ей пришлось сначала перевернуться на спину, а сделать это оказалось ой как непросто. Экзоскелет издох окончательно, и броня стала тяжелой жесткой шкурой, внутри которой мучительно билась слабая, едва способная двигаться женщина. Все-таки, промучившись несколько минут в бесплодных попытках сделать такое, казалось бы, простое дело, Лика наконец перевернулась и лежала теперь, с трудом переводя дыхание и пытаясь собраться с мыслями, но думать сейчас о чем-нибудь, кроме воды, она не могла. Лика испытывала ужасную, запредельную усталость, страдая в то же время от разных степеней и видов боли, которых оказалось слишком много для одного человека, но при всем при том сильнее всего ее мучила жажда. Пить хотелось так, что перед этим всепоглощающим желанием отступали даже усталость и боль. Между тем вода была совсем рядом, ноги Лики все еще оставались в озере, вот только напиться не представлялось возможным. Однако нет худа без добра. Упорные мысли о воде подсказали Лике следующий шаг: она должна была выбраться из ставшего для нее тюрьмой скафандра. Для этого прежде всего следовало откинуть грудной панцирь. Запирался он парой фиксаторов, находившихся – не иначе как происками врагов – слева, почти под самой подмышкой. Мало того что действовать предстояло одной рукой, но этой и без того тяжело натруженной руке надо было проделать немалый путь, преодолевая сопротивление толстой шкуры скафандра и мертвой тяжести экзоскелета. Впрочем, на свое счастье, оценить по достоинству стоящую перед ней задачу Лика сейчас просто не могла, а потому, как только вспомнила, что ей нужно делать, сразу же бездумно потянула свою единственную действующую руку к груди.
Самое удивительное, что ей это удалось. Однако никакой радости по этому поводу Лика не испытывала. Она, вообще, кажется, не была способна сейчас не только думать по-человечески, но и чувствовать что-нибудь, кроме боли, усталости и жажды. Тем не менее после получаса тяжелой работы Лика смогла все-таки вскрыть грудную раковину и «отпустить» герметизирующие крепления, но только затем, чтобы снова впасть в беспамятство, длившееся так долго, что солнце успело за это время перевалить через полуденную отметку.
Очнувшись во второй раз, Лика увидела освещенные солнцем горы, искрящуюся белизну снегов на их вершинах, пустое бездонное небо и услышала тишину, нарушаемую лишь легким шелестом ленивых волн, накатывающихся по временам на каменистый берег. Увиденное и услышанное, даже без осмысления и осознания, вызвало у нее острый приступ одиночества. Лика вдруг почувствовала себя такой маленькой, несчастной, лишенной какой-либо надежды, что глаза тут же наполнились слезами, что было скорее хорошо, чем плохо. Ведь это было первое вполне человеческое чувство, которое она испытала с тех пор, как очнулась в темных водах этого неизвестного ей озера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163