Но там, в России, зимой носят шубы и валенки – Моня видел их на картинке в букваре Толстого – а здесь, в кабине Б-10, он был в одном летнем комбинезоне.
Но расслабляться нельзя. Нельзя ускользнуть в неверную зыбь видений. Моня несколько раз качнул свой самолет с крыла на крыло, просигналив своим: «Внимание!» Эскадрилья начала подтягиваться.
На горизонте за белесой дымкой проступили очертания острова, и сразу же к северу от него на более темной воде Эгейского моря отчетливо выделились крошечные корпуса кораблей, идущих в боевом ордере. Они были окутаны клубами порохового дыма, сквозь который прорывались временами яркие высверки залпов. Эскадра обстреливала Родос. Огромное пространство над ней было испещрено черными шапками разрывов. Среди разрывов проплывали силуэты двухмоторных бомбардировщиков. Были это, скорее всего, До-17, базирующиеся на острове Кос, но точно Моня определить не мог. Эскадрилья подходила к кораблям на высоте семи тысяч метров, а дорнье клепались максимум на трех. И все равно это было высоковато для прицельного бомбометания. То ли из-за плотного зенитного огня, то ли из-за того, что пилоты у греков были неопытные, но держались бомберы высоко и причинить туркам вред, по большому счету, не могли.
Зильбер подал сигнал «Приготовиться к атаке!» и уже собирался повести эскадрилью туда, где кружили среди черных клочьев разрывов бомбардировщики, когда с юга появились чужие истребители. Шесть штук, сходу оценил Моня и сжал зубы, вспомнив данные разведки: юг – это Калатос, а в Калатосе базировались «какарсы» – новые баденские истребители.
Отправив почти всех за бомберами, Моня повел первое звено на перехват. Сближались быстро и очень быстро – слишком быстро, если честно, – он увидел, что это, действительно, были не «северские» и не «галебы», а другие, более быстрые, более маневренные и скороподъемные машины. За короткие секунды сближения греки – или кто они там были? Болгары? Сербы? – успели «подвсплыть» и сейчас оказались на одной высоте с Моней и его звеном.
Зазвучал сухой треск первых очередей. Греки оказались крепкими профессионалами, и самолеты у них были отличные. Не уступая «бешке» в скорости, они и в вооружении, похоже, не уступали тоже. Но времени на рефлексии уже не было. Главное, не обороняться, а нападать, иначе сразу же сомнут. Это главное, чему он научился в прошлую войну.
Моня почувствовал, как приходит азарт, боевое безумие. Он знал это состояние и не боялся его. Напротив, любил это странное чувство, когда кровь кипит, и ты ощущаешь себя всемогущим, непобедимым бойцом, как какой-нибудь Самсон или юный Давид, но голова при этом ясна необычайно, сознание холодно, как льды заоблачных вершин, и мозг работает, как арифмометр, только быстрее. Гораздо быстрее. «Понеслось», – подумал он по-русски, и бой захватил его.
Им удавалось держать инициативу в своих руках, и один за другим валились вниз, в море – Эгейское или Средиземное, это было уже все равно и для тех, кто падал, и для тех, кто их туда ронял – вражеские истребители. Вспыхнул и один турецкий самолет. Собачья свалка крутилась, не оставляя ни времени, ни сил ни на что, кроме боя.
Драться парами. Не позволять противнику расколоть пару – это было второе правило, которое Зильбер вколачивал в головы своих ребят. Рядом с ним крутился в бешеной круговерти Стефан. Отбиваясь от греков, он старался помочь Моне, чем мог, наносил удар за ударом, но при этом шел как приклеенный точно за ним. Но и противник почему-то с особым остервенением бросался сегодня именно на его ведомого. Хваткие ребята попались им на этот раз. Опасение, что им удастся оттянуть Стефана в сторону, расколоть пару, пробивалось даже сквозь опьянение схваткой. Он поймал в прицел верткую тень и ударил в упор по «немцу», на борту которого нарисован был волк с разинутой пастью. Истребитель свалился вниз так резко, что Моня даже не успел понять, куда он попал. Но времени на размышления не было. Бой набрал максимально возможные обороты. Они уже не сражались даже, а резали друг друга в пьяном остервенении, как резались турки и греки, турки и болгары, турки и сербы на протяжении многих веков.
Моня успел развернуться навстречу другому греку, одновременно увидеть, как вспыхивает и уходит вниз самолет Стефана, успел заорать и нажать на гашетки, но… пулеметы его молчали, и, значит, время его вышло. И его время тоже.
Он услыхал, как раздается сухой треск выстрелов, совсем близко – сзади. Мотор сделал несколько неровных рывков, и винт остановился. И тогда пришло спокойствие. «Почему ты улыбаешься, когда тебя ругают?» – спрашивала его мама. Своим спокойствием он выводил из себя учителей, но ничего не мог с собой поделать. Точно так же, как оставалась холодной его голова во время боя, когда, казалось, кровь закипала в жилах, точно так же он становился совершенно спокоен перед лицом фактов, которые не мог изменить.
Моня решительно пошел вниз, стараясь направить самолет к турецкому побережью. Мотор молчал, и было хорошо слышно, как за кабиной свистит встречный поток ветра. Самолет быстро терял высоту и с нарастающей скоростью устремлялся в бездну – поверхность воды приближалась слишком быстро. Берег – горный кряж желто-бурого цвета – приближался тоже.
А потом была попытка сесть на волны – к счастью, мелкие – чудовищный кульбит в вихре брызг, и… все кончилось.
Он очнулся в воде. Ни того, как он выбрался из кабины, ни того, что происходило с его самолетом после проделанного им сальто, Моня не помнил. Голова была пустая. Мучительно болело все тело. Было холодно. Но он держался на воде и продержался. Через несколько минут – часов? дней? – его подобрал рыбачий баркас.
* * *
– Мама, мамочка! Я летала! Я знаешь, как летала? Как птичка!
– Ну вот у нас и птичка завелась…
– Нет, ты послушай. Там были облака, и я…
– Это ты растешь, Вава. Детки, когда растут, всегда летают.
– А взрослые не летают?
– Нет, Вава, взрослые не летают. Вот вырастешь…
– Нет!!!
– Что ты, солнце мое? Что ты…
– Нет. Это вы не летаете, а я буду! Буду! Я буду летать!
Клава Неверова была девушкой целеустремленной и решительной. Однажды поставив перед собой цель, она уже никогда не отступала, пока не добивалась своего. Вот и летать она научилась. Выросла и научилась летать по-настоящему. Невысокая симпатичная блондинка, она была талисманом летной школы в Ростове Великом, и позже, в Качинское училище, офицеры со всего округа приезжали посмотреть на Дюймовочку-Неверову. Ей удалось невероятное: пробить гранитные стены военного министерства в Петербурге и поступить в «Качу». Ей удалось окончить училище четвертой на курсе. Вот только одного Клавдия Ивановна Неверова изменить не могла. В Российской империи женщин-истребителей не было и быть не могло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
Но расслабляться нельзя. Нельзя ускользнуть в неверную зыбь видений. Моня несколько раз качнул свой самолет с крыла на крыло, просигналив своим: «Внимание!» Эскадрилья начала подтягиваться.
На горизонте за белесой дымкой проступили очертания острова, и сразу же к северу от него на более темной воде Эгейского моря отчетливо выделились крошечные корпуса кораблей, идущих в боевом ордере. Они были окутаны клубами порохового дыма, сквозь который прорывались временами яркие высверки залпов. Эскадра обстреливала Родос. Огромное пространство над ней было испещрено черными шапками разрывов. Среди разрывов проплывали силуэты двухмоторных бомбардировщиков. Были это, скорее всего, До-17, базирующиеся на острове Кос, но точно Моня определить не мог. Эскадрилья подходила к кораблям на высоте семи тысяч метров, а дорнье клепались максимум на трех. И все равно это было высоковато для прицельного бомбометания. То ли из-за плотного зенитного огня, то ли из-за того, что пилоты у греков были неопытные, но держались бомберы высоко и причинить туркам вред, по большому счету, не могли.
Зильбер подал сигнал «Приготовиться к атаке!» и уже собирался повести эскадрилью туда, где кружили среди черных клочьев разрывов бомбардировщики, когда с юга появились чужие истребители. Шесть штук, сходу оценил Моня и сжал зубы, вспомнив данные разведки: юг – это Калатос, а в Калатосе базировались «какарсы» – новые баденские истребители.
Отправив почти всех за бомберами, Моня повел первое звено на перехват. Сближались быстро и очень быстро – слишком быстро, если честно, – он увидел, что это, действительно, были не «северские» и не «галебы», а другие, более быстрые, более маневренные и скороподъемные машины. За короткие секунды сближения греки – или кто они там были? Болгары? Сербы? – успели «подвсплыть» и сейчас оказались на одной высоте с Моней и его звеном.
Зазвучал сухой треск первых очередей. Греки оказались крепкими профессионалами, и самолеты у них были отличные. Не уступая «бешке» в скорости, они и в вооружении, похоже, не уступали тоже. Но времени на рефлексии уже не было. Главное, не обороняться, а нападать, иначе сразу же сомнут. Это главное, чему он научился в прошлую войну.
Моня почувствовал, как приходит азарт, боевое безумие. Он знал это состояние и не боялся его. Напротив, любил это странное чувство, когда кровь кипит, и ты ощущаешь себя всемогущим, непобедимым бойцом, как какой-нибудь Самсон или юный Давид, но голова при этом ясна необычайно, сознание холодно, как льды заоблачных вершин, и мозг работает, как арифмометр, только быстрее. Гораздо быстрее. «Понеслось», – подумал он по-русски, и бой захватил его.
Им удавалось держать инициативу в своих руках, и один за другим валились вниз, в море – Эгейское или Средиземное, это было уже все равно и для тех, кто падал, и для тех, кто их туда ронял – вражеские истребители. Вспыхнул и один турецкий самолет. Собачья свалка крутилась, не оставляя ни времени, ни сил ни на что, кроме боя.
Драться парами. Не позволять противнику расколоть пару – это было второе правило, которое Зильбер вколачивал в головы своих ребят. Рядом с ним крутился в бешеной круговерти Стефан. Отбиваясь от греков, он старался помочь Моне, чем мог, наносил удар за ударом, но при этом шел как приклеенный точно за ним. Но и противник почему-то с особым остервенением бросался сегодня именно на его ведомого. Хваткие ребята попались им на этот раз. Опасение, что им удастся оттянуть Стефана в сторону, расколоть пару, пробивалось даже сквозь опьянение схваткой. Он поймал в прицел верткую тень и ударил в упор по «немцу», на борту которого нарисован был волк с разинутой пастью. Истребитель свалился вниз так резко, что Моня даже не успел понять, куда он попал. Но времени на размышления не было. Бой набрал максимально возможные обороты. Они уже не сражались даже, а резали друг друга в пьяном остервенении, как резались турки и греки, турки и болгары, турки и сербы на протяжении многих веков.
Моня успел развернуться навстречу другому греку, одновременно увидеть, как вспыхивает и уходит вниз самолет Стефана, успел заорать и нажать на гашетки, но… пулеметы его молчали, и, значит, время его вышло. И его время тоже.
Он услыхал, как раздается сухой треск выстрелов, совсем близко – сзади. Мотор сделал несколько неровных рывков, и винт остановился. И тогда пришло спокойствие. «Почему ты улыбаешься, когда тебя ругают?» – спрашивала его мама. Своим спокойствием он выводил из себя учителей, но ничего не мог с собой поделать. Точно так же, как оставалась холодной его голова во время боя, когда, казалось, кровь закипала в жилах, точно так же он становился совершенно спокоен перед лицом фактов, которые не мог изменить.
Моня решительно пошел вниз, стараясь направить самолет к турецкому побережью. Мотор молчал, и было хорошо слышно, как за кабиной свистит встречный поток ветра. Самолет быстро терял высоту и с нарастающей скоростью устремлялся в бездну – поверхность воды приближалась слишком быстро. Берег – горный кряж желто-бурого цвета – приближался тоже.
А потом была попытка сесть на волны – к счастью, мелкие – чудовищный кульбит в вихре брызг, и… все кончилось.
Он очнулся в воде. Ни того, как он выбрался из кабины, ни того, что происходило с его самолетом после проделанного им сальто, Моня не помнил. Голова была пустая. Мучительно болело все тело. Было холодно. Но он держался на воде и продержался. Через несколько минут – часов? дней? – его подобрал рыбачий баркас.
* * *
– Мама, мамочка! Я летала! Я знаешь, как летала? Как птичка!
– Ну вот у нас и птичка завелась…
– Нет, ты послушай. Там были облака, и я…
– Это ты растешь, Вава. Детки, когда растут, всегда летают.
– А взрослые не летают?
– Нет, Вава, взрослые не летают. Вот вырастешь…
– Нет!!!
– Что ты, солнце мое? Что ты…
– Нет. Это вы не летаете, а я буду! Буду! Я буду летать!
Клава Неверова была девушкой целеустремленной и решительной. Однажды поставив перед собой цель, она уже никогда не отступала, пока не добивалась своего. Вот и летать она научилась. Выросла и научилась летать по-настоящему. Невысокая симпатичная блондинка, она была талисманом летной школы в Ростове Великом, и позже, в Качинское училище, офицеры со всего округа приезжали посмотреть на Дюймовочку-Неверову. Ей удалось невероятное: пробить гранитные стены военного министерства в Петербурге и поступить в «Качу». Ей удалось окончить училище четвертой на курсе. Вот только одного Клавдия Ивановна Неверова изменить не могла. В Российской империи женщин-истребителей не было и быть не могло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163